Свт. Иосиф： ＂Пускай сила на вашей стороне＂. 2-е письмо Сергию ⧸⧸ Дело митрополита Сергия

Дело митрополита Сергия. Сборник документов и церковные события 1927-1928 годов. Составители святые новомученики Михаил Новоселов и его ученик протеерей Фёдор Андреев. Письмо митрополита Иосифа Петровых митрополиту Сергию Строгородскому относительно указа о переводе на Одесскую кафедру. 30 октября 1927 года. Ваше Высокопреосвященство, непростое упрямство или оскорбленное самолюбие заставляет меня вновь браться за перо в свою, хотя бы и безнадежную защиту. Пускай сила на Вашей стороне, но не для того, полагаю, поставлен я на столь высокий пост, чтобы молчаливо сносить всякое нарушение справедливости. Этот пост обязывает и обязывает настолько, что даже я, доселе слывший за кроткого, смиренного, безгласного и малоспособного ко всем хитростям и приемам современного администраторства и дипломатизма, воспитавшихся веками в высоковерканных царским синодам и порядками иерархии, умеющий дрожать только за свои карьеры а не за дело Христовой правды.

И даже я, такой безобидный, возвышаю свой протестующий голос. Не обидьтесь, и первоверховный апостол Павел противостал некогда другому первоверховному за лукавую политику и приспособляемость там, где это вовсе не было нужно и уместно. Впрочем, я сейчас не буду касаться вопроса по существу. Это достаточно сделано в первом моем заявлении. А укажу лишь на неосновательность некоторых обвинений меня в новом вашем указе, изданном в подтверждение первого. Прежде всего замечу в оправдании моих действий, что этот первый ваш указ о моей ссылке в Одессу, имеющей дату 17 сентября сего года, почтовый штемпель «Москва» от 21 сентября получен мною лишь 22 октября, то есть более чем через месяц. А второй указ даже до сих пор не получен. А между тем этот указ, который вы дали как заверение придержать до моего вызова, вопреки этому заверению, так-то вы верны святительскому слову, чьей-то змеиной рукой отправился в ход на другой день заверения и сыграл жалкую роль бунтаря.

возбудившего паству против своего архипастыря, ничего не знавшего и не подозревавшего о своей экзекуции. Простая корректность и обычай церковной практики требовали, чтобы во всяком случае архиерей был поставлен в известность о своей катастрофе хоть на одну минуту ранее паствы и чтобы эта паства из уст самого пастыря могла узнать о перемене была примирена с нею более или менее тактичным объяснением. В данном случае поспешный удар по архипастырю приняли весь сразу одни пасомы, так боязливо настроенные ко всякому деянию правители церкви. И я ли теперь виноват, что эта паства встала на дыбы и дерзает сказать свое слово по поводу насильственно навязываемой ей перемены? Ведь это как раз то, чего я заранее опасался и о чем заранее предупреждал, прося сохранения в моем положении. И не слишком ли теперь требовать от меня принятия каких-либо мер к успокоению ленинградской паствы после того, как эта паства взбунтована самим Синодом с его искусными администраторами и дипломатами? Ложь вообще дело не христианское. А в официальных, да тем более еще церковных актах Она дело совершенно нетерпимое, заслуживающее самого строгого изобличения.

Таково выражение второго указа, что связь митрополита Иосифа с ленинградской епархией искусственная, ибо митрополита Иосифа совсем не знают ни епархия, ни город, видевший его как митрополита один только раз. Но такое редко бывает очень метко. За один только раз я удостоился редкой чести сразу прийтись по вкусу и тем, кто меня ещё мало знал до сих пор, а знали меня уже очень и очень многие. Это ложь, что не только в Ленинграде, но и редком другом городе совсем не знают меня. Бых немыслен, хваляся, вы меня понудисте. За этот один только раз я удостоился славной на всю Россию чести безвинного изгнания именно за то, что слишком пришёлся по вкусу одним и поперёк горла другим. За этот один только раз, страдая целый год, я видел столько преданнейшей любви и заботливости от своей паствы, в страдании за которую, известно, только углубляется и укрепляется по-настоящему любовь, раз завязавшаяся, хотя бы и маленькая в начале, с родства знаемых душ. Если эта выстраданная достаточно связь искусственна, то что же сказать о тех случаях, когда одновременно не считается ничем ненормальным навязывать по другим епархиям новых, действительно совсем неведомых, непрошенных архиереев?

не завязавших и одного только раза взаимной любви и общения. Напрасно указ пытается опереться на соображение большой церковной пользы от моего удаления новой ссылки в Одессу. Факты уже очень много сказали об этой мнимой пользе, да еще сколько скажут в опровержении этой лживой фразы, которую обвыкли прикрываться синодские капризы и произволы. Указ предлагает мне не соблазняться возможностью жить в Ростове. Смущение везде производит лишь безрассудная расправа со мной, а не лёгкая возможность приютиться в Ростове тому, для кого нет другого выхода. Не на этот же свет стучаться мне за углом для жительства. Меня не соблазняет более лёгкая возможность прозябать без всякого дела в Моденском монастыре. бесполезно поедая его черствый заплесневелый хлеб.

Меня соблазняет сейчас лишь одно – законное для всякого желание не пропасть совсем от нужды и голода из-за пасения чего я не могу жить даже в своем родном городе Устюжне у брата, имеющего семью и пять рублей пенсии. В Ростове имею по крайней мере кое-какие остатки имущества ликвидируя которые, помаленьку смогу протянуть несколько, быть может, недолгих лет моей жизни. Ведь теперь, как известно, не полагается ни пенсий, ни каких-либо других обеспечений на старость. Можно ли вменять в вину самодельные соблазны, не дать себе умереть голодной смертью? Я не думаю не именоваться более ленинградским, на что имею полное право до получения указа если не сказать более, не мешать в Ростове Агафангелу и Иннокентию каким-либо вмешательством в их дела. Последнего, Иннокентия, я даже ободрял и убеждал не смущаться и не теряться от грубости некоторых ростовских жителей, и приступать к своему делу, спокойно и твердо памятуя, что вашей непрошенностью, а теперь так грубо выхватываемую назад милостью, я испорчен навсегда. Даже и для такого маленького дела, как служение ростовской пастве, вполне меня удовлетворяющие. Я ли опять виноват, что, держа меня 18 лет в Ростове, дали мне возможность так сжиться с ростовской паствой, что и она безболезненно не может перенести мучительные операции такого разрыва со мной?

И я ли опять должен принимать какие-то меры, к успокоению ростовцев, для взбунтования которых сделано все самим Синодом с какой-то лихорадочной поспешностью. Мне предлагается сделать это в порядке церковной дисциплины высшей церковной власти. Да если бы это действительно так. Но, увы, высшую церковную власть я вижу в данном случае саму в плачевно-рабском послушании совершенно чуждому церковному началу. А если так, то я приберегаю этот драгоценный бисер послушания до другой обстановки. О требующем от меня неуместного послушания дерзновенно говорю. Ничуть не больно мне то, что Вы толкаете меня в пропасть, на краю которой Вы сами меня поставили. Но вот что действительно больно и ужасно, что Вы толкаете в пропасть поставленную вами на краю её многострадальную Христову Церковь.

Идите-ка вы лучше ин корпоре со своим синодом опять в бутырки. Легче и полезнее видеть Святую Церковь, гонимую вновь от власти, не скрывающая от нас своей безбожности и враждебности, нежели видеть ее гонимую нашими же руками на удовольствие довольных, что дело их рук и безумных желаний делается нами самими, обращая народные упреки и нелецеприятный суд истории вместо их голов на наши, не ведающие, что творят». Митрополит Иосиф, 17-30 октября 1927 года.