О церковной власти (2020.11.22)

Поздравляю со всеми сегодняшними праздниками. Сегодня воскресный день и память Некторе Ягинского, который у нас именно на сегодня приходится, и, может быть, не совсем это удачно, но мы на это же воскресенье перенесли и память святителя, священно-мученика Иосифа Петроградского, а также с ним пострадавший тот же самый день, поэтому общую службу Кирилла Казанского, а также Евгения Кабранова. Это новомучеников и исповедников российских, которые были расстреляны в Чингкенсе, в одной и той же тюрьме, по новому стилю, в ночь на 20 ноября 1937 года. Также напоминаю, что вчера был тоже важный праздник и были многие именинники Архангела Михаила и прочих небесных сил бесплодных, то есть у нас минимум четыре именинника было на этот день, потому что еще у некоторых есть Рафаил, у нас жизнь такая есть имя в приходе. И, конечно, важно, что была память святителя Филарета, митрополита Нью-Йоркско-Восточно-Американского, святого иерарха наших дней, который возглавлял зарубежную церковь. Вчера его память именно был главный день, день его успения. До этого, за две недели в ноябре, был день обретения его нетленных мощей, который произошел в 1998 году, о успении в 1985. На следующей неделе у нас важные литургические события.

Для начала Фёдор Студит во вторник, тоже довольно важный день, и мы особо почитаем Фёдора Студита. Особенно у него учимся и церковному поведению, что можно терпеть и что нельзя терпеть в церковной жизни, и где нужно, наоборот, подставляться к подгонению, если ты не хочешь что-то терпеть. И, кроме этого, и даже, может быть, в первую очередь, мы учимся у него каким-то навыкам общежития. Пусть у нас и нет общежительного монастыря, в котором он произносил свои замечательные получения, но что-то от этого у нас встречается, если у нас какая-никакая община есть. И поэтому всё это вот так для нас полезно, и мы стараемся из года в год их читать. Потом, на этой же неделе начинается рождественский пост, причем первый день этого поста, который приходится на пятницу на следующей неделе. Это всегда важный для нас праздник святителя Григория Паламы. Это именно день его успения, и первоначально, когда его прославили в XIV веке, этот день был главным днем его памяти.

Сейчас он ушел в тень, потому что главный праздник святителя Григория Паламы – это вторая неделя великого поста, праздник, установленный только в XV веке, почти через 100 лет после его кончины. Но, тем не менее, этот праздник, который ближайший, никуда не делся, и мы можем его с большей или меньшей торжественностью совершать. Если тот совершает его с большей торжественностью, если кто-то причащается в этот день, а это я бы крайне рекомендовал, этот день, пятницу, избрать для причастия на следующей неделе, то, конечно, можно и на рыбу взрешить. А вообще-то разрешения рыбы нет, а только вина и хелей, получается, ради этого праздника. В этот же день будет память и святых императоров Христианы и Феодора, его супруги, которых тоже, конечно, кто-то их и не почитает, и в средние века были те, кто их не почитает, но в церковном календаре они есть. Правда, есть и те, кто их отказывался почитать, и точно здесь это еще не показательно, но лучше, конечно, почитать, потому что для православия, именно даже для православного богословия император Есениан сделал очень много. Это еще не все. В субботу память поэзии Игорячковского тоже важно.

Может быть, мы перенесем на воскресенье, не знаю, потом как-нибудь решится, но, по крайней мере, надо не забывать об этом святом, потому что все наше современное монашество, особенно в славянских и румынских землях, к которым мы относимся, но румынское – это тоже славянское, хоть и не по языку, но по культуре и истории последних веков, это вся наша общая церковная жизнь. Все наше монашество связано с поэзиями Игорячковскими, с его учениками, и поэтому, конечно, мы особенно почитаем его память. И относительно эпидемии пока ничего хорошего, немножко хорошего, можно сказать, но больше плохого все же. Мы сейчас достигли уже такого уровня, которого не было даже весной. Сейчас мы за всю нашу эпидемиологическую историю находимся в худшем состоянии, и оно продолжает ухудшаться. Это как бы плохо. Но это имеет хорошую сторону. Хотя ухудшение продолжается, и, более того, скорость этого ухудшения продолжает увеличиваться, но хотя бы ускорение этой скорости уже уменьшается.

То есть скорость довольно долго у нас увеличилась еще увеличивающимся ускорением, то есть она все больше и больше разгонялась. Потом ускорение было постоянное, а скорость увеличивалась в соответствии с ним. Теперь у нас скорость продолжает увеличиваться, но при этом ускорение уменьшается. То есть по крайней мере, скорость увеличения скорости уменьшается. Это за неимением лучшего хорошая новость. Кроме того, еще можно сказать хорошие новости, что в разных местах наши прихожане, в разных местах мира, даже не только нашей страны, они более-менее поправляются. Или кто-то поправился. Я не буду входить в подробности, потому что само по себе это хорошо.

Но с другой стороны, плохо, что в Петербурге наши прихожане как раз уже были постигнуты всякими бедами. У нас некоторые заболели вроде бы не в самой тяжелой, не в средней тяжести, даже относительно легкой форме. Хотя мы знаем, что и в легкой форме ничего хорошего. Кое-кто из наших прихожан заболел, и в частности это наш диакон Кирилл. У него вроде пока в легкой форме, но еще дня 4-5 только прошло. Это еще очень мало, чтобы делать прогнозы о течении болезни. Но даст Бог, все будет хорошо. Лечится он, как положено, в таких случаях.

Вроде особых оснований для особых беспокойств нет, но вообще всегда надо тут иметь некоторое беспокойство и молиться, для чего я это все и говорю. И у одного из наших прихожан, и тоже от ковида, умер отец, новоприставленный Сергий. Он заразился, видимо, в больнице. Попал туда по другому поводу, потому что здоровье у него было плохое, и поэтому он довольно быстро от этого умер, когда его там заразили. Так что прошу. Также прошу упоминать Нину, которая тоже переболела из Нижнего Новгорода, которая переболела не так давно ковидом, что потеряла еще некоторую часть своего крайне малого здоровья. Но главное у нее, конечно, не это, а ее основные заболевания. Она очень сильно слабеет, скажем так, хотя сейчас она опять вышла из больницы.

Ну и вообще надо так всех особо упоминать, даже если мы не знаем, кто там болен, кто там нет, потому что время такое вот не просто тяжелое, но пока еще не имеет просвета. То есть мы не знаем, когда это все изменится к лучшему, и надо пока адаптироваться вот к тому худшему, что мы сейчас имеем. Конечно, и карантинный режим уже понятно, что продлился долго, что январские праздники мы гарантированно сложим в полукатакомбных таких вот условиях. Сейчас это уже можно сказать совершенно точно. Это касается даже, скорее всего, богоявлений, уж не говоря о Рождестве. Надо к этому морально готовиться. И прошу еще раз, я, конечно, уже долго болтаю, но прошу еще раз тех, у кого так кончаются святые дары, постараться прийти и взять, но с матушкой при этом встречаться на улице, не входя ни в какое помещение. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, сегодня мы завершаем память наших исповедников, отцов катакомбной церкви, истинно православной российской церкви, особенно важных, особенно и для нашего города, Иосифа Петроградского, Кирилла Казанского, и мы не отделяем тут и Евгения Кабранова, и в этом году мы также совершаем память и Нектаре Ягинского.

О Нектаре Ягинском я скажу только то, что это греческий аналог Иоанна Кронштадтского. Он вроде бы был епископом, но на самом деле епископом он был не очень-то долго и не очень удачно, и потом был на покое, потому что не пошло у него это дело. Но вот он был таким вот батюшкой народным, как Иоанн Кронштадтский, и так вот всех вот ободрял в эти тяжелые времена, и отнят он был перед самым развалом греческой церкви, как у нас Иоанн Кронштадтский представился в 1908 году незадолго до самой большой смуты, которая у нас началась, ну как считать, для церкви в 1917 или 1918 году. Так вот он представился в 1919 году, накануне другой части этой смуты, я бы не стал говорить, что это совсем разные смуты, которые постигла греческая церковь в 1920, 1923, 1924 годах, когда вот был переход на новый стиль, гуманизм и все прочее. Вот он накануне этих событий, он представился, но оставил очень много такого, что укрепляло в эти тяжелые годы людей и укрепляет до сих пор. А вот обратимся теперь к нашим исповедникам и мученикам, которые все сегодня празднуются вместе. Может быть так промыслительно, что мы сегодня празднуем по одному представителю трех разных направлений истинно православной церкви. Не надо говорить, что…

Потому что, хотя все они скончались в единомыслии, в добром исповедании, поэтому мы всех их почитаем, но при жизни они представляли три разных направления. И нельзя сказать, что все они три равнопочтенные. Нет. Одно представляло собой прямо греховное заблуждение, другое было на грани греховного заблуждения. Только митрополит Иосиф представлял с самого начала ясную святоотеческую позицию. Вот хуже всех было то направление, которое представлял Евгений Кабранов. Он был одним из лекариев Агофангела Ярославского. А Агофангел Ярославский был одним из старейших архиереев.

И если бы он поддержал истинно православную церковь, то, конечно, судьба была бы совершенно другой. Скорее всего, такого сиргианства, как оно было исторически, просто бы не было. А была бы действительно другая довольно большая церковь, были бы… По-другому бы распределились гонения от властей, и больше бы сохранилось истинного православия. И вначале он ее поддержал вместе со своими викариями. Его тоже несколько. То есть, такая прямо большая Ярославская епархия организованная, которая сама была такой небольшой церковью, она заявила о своем присоединении к истинно православной церкви. Более того, само это есифлянское движение, оно родилось из договора, которое…

Ну, может быть, не родилось, оно оформилось. И уже было предъявлено мир из договора между Иосифом Петроградским и Агофангелом Ярославским. Но Агофангел Ярославский при этом был другого духа. И это хорошо понимал Сергий, который повел с ним сепаратные переговоры, посылая к нему каких-то вот агентов своих, ну, в смысле, каких-то тоже епископов. И если бы уже само то, что он пошел на эти сепаратные переговоры, не ставя Иосифа, уже является фактом предательства. Это уже очень плохо. Но и кончилось это еще худшим тем, что он вернулся к Сергианам. И, кстати, после этого скоро умер, Сергиане его хоронили.

А что же было с молодыми викариями, молодыми епископами? Они тоже все пошли за ним. Но еще в течение того же двадцать восьмого года, когда все это происходило, первый из них, Серафим Самайлович, который был наиболее близок духовно к иосифрянству, он прозрел, но уже было поздно. Потому что, конечно, одно дело, если бы Агофангел вообще никогда не заявлял о своей солидарности с иосифрянами, а так это просто было обрушение того здания истинно православной церкви, которое было предъявлено миру. То есть, конечно, это очень возбранило распространение проповеди истинного православия. То есть здесь уже сработал не только против истинно православной церкви авторитет Агофангела и Рокславского, который сработал бы так и так, а именно эффект обманутого ожидания. То есть это, конечно, было очень тяжело. Хотя по этому поводу, находившись под домашним арестом, фактически юридически это было не так, но просто ему запрещали выехать из-под Устюжной, из Маденского монастыря.

Иосиф Петроградский писал петроградским иосифрянам, что нам нужно просто на них не оглядываться, а идти своим путем. Они как хотят, а для нас, собственно, ничего не изменилось. Внутренне духовно это так и было, вот он об этом напомнил. Но сама необходимость об этом напоминать, она говорит о том, как это все было тяжело. И только через несколько лет другие векари Агофангела, как Евгений Кабранов, поняли, насколько все это было неправильно, что надо было держаться, конечно, с иосифрянами, и дальше это его привело к тому мученичеству, которое мы сегодня вспоминаем. И, конечно, он объединился с ними, церковное разделение было преодолено с ним, но, конечно, лучше было и без этих трагических историй. С Кириллом Казанским было иначе. Он как раз с самого начала не присоединялся к иосифрянам.

В то же время он не только их не осуждал, но он был с ними в общении, но при этом он не разрывал общение с Сергием. А вместо этого он… Сергий, правда, с ним разорвал общение, но это уже другой вопрос. Собственно, православных не интересует, как там действуют пересеки. А вместо этого он стал изобретать какие-то совершенно безумные учения про то, что благодать каких-то церковных организаций зависит от того, что думают те, кто в нее входят. То есть они хотели или не хотели, они знали или не знали. Церковные каноны этого совершенно не знают, знать не хотят, потому что важно только, чем на самом деле это является. Потому что то, что знал и так далее, это уже наличие смягчающих ряду обстоятельств и так далее.

Это уже касается индивидуального суда. Но в церквях никого индивидуально не судят. Это важно для суда Божия. Когда мы хотим сказать, можно ли быть с кем-то в общении или нет, в церковном общении, это принимать во внимание просто нельзя. Кто мы такие вообще, чтобы заниматься судом Божьим? Мы должны принимать все вещи, которые просто достаточно ясные, объективные факты. Потом он отошел от своего общения, он написал через несколько лет разные письма, которые отчасти сохранились, что, в общем, не надо уже ждать, что понятно, что нет православного счастья и жребия с Сергеем, и что там нет никакой благодати. Но это все прошло поздно.

Конечно, здесь не было вот такой явной вины, как враждебные действия по отношению к иосифлианскому движению, к истинно православной церкви. Чего не было, того не было. Но ведь не было и поддержки. Потому что, если бы Кирилл Казанский, который тоже имел огромный авторитет тогда, в отличие от митрополита Иосифа, который имел малый авторитет, хорошо, что хоть какой-то, потому что он успел побывать в Ростове митрополитом и был назначен в Петроград, и его так люди узнали, но это все равно было не сравнить ни с Агафангелом, ни с Кириллом, которые были известны давно и были старшими архиереями. Вот если бы он тогда помог, это тоже бы было, ну, только, может быть, чуть слабее, чем если бы Агафангел. Но вот тогда он держался какой-то мягкой позиции. Чему это нас научает? Ну, во-первых, конечно, совершенно явный грех, когда мы просто идем за каким-то человеком, за авторитетом, как вот викарии Агафангела Ярославского пошли за ним.

Потому что мы знаем, что есть заповеди, и если какой-то наш авторитет, который нам помогал их исполнять, вместо этого говорит, что вот так сейчас их можно нарушать, идти против церкви, то он должен перестать для нас быть авторитетом. Нельзя человеческий авторитет ставить выше божественных установлений, потому что, когда мы хотим исполнить божественные установления, но нам трудно это сделать, и вот этот авторитет нам помогает, это хорошо, а когда он прямо говорит, что вот надо делать вопреки, ну вот так верить нельзя, и это грех. Это же слепые вожди слепых. Те слепые, которые не вожди, а которые пошли за слепым вождем, они все-таки виноваты, то есть это вот совсем плохо. Но зато это более-менее понятно, так со стороны, когда сам в такой ситуации не окажешься, то со стороны понятно, что это совсем плохо. А вот даже со стороны гораздо менее понятна другая ситуация, в которой оказался Кирилл Казанский, когда то, что происходит, очень контр-интуитивно. Да, я вижу, что происходит массовое нарушение, то что он хорошо видел это видно из его писем с Сергием, но дальше он из них делает совершенно не те выводы. Не тот вывод, что уже сейчас надо не письма с Сергием писать, а надо писать всем остальным, чтобы они не были вообще ни с Сергием, чтобы с ним не разговаривали.

Ну если кто пишет с Сергием, ну открытые письма, они, конечно, для публики, но все равно все-таки с Сергием. И он тут, что мешает признать? Во-первых, мешает признать просто инерция, конечно, но это еще понятно, что такая человеческая слабость, что вот всегда вот было так, но вот неужели сейчас стало так, как мы думали никогда не будет. Но, кроме того, для тогдашних архиереев это очень было важно, что мешало начальство, то есть люди не понимали, что такое послушание церковное. Вообще говоря, любое учитание власти и подчинение власти, даже в светских делах, в церковных тем более, оно предполагает не только то, что мы исполняем какие-то решения власти, но мы понимаем, что делать в случае, если, который сплошь и рядом происходит, в том числе в церкви, если носители этой власти начинают ей злоупотреблять, действовать неправильно. Но прежде всего, конечно, есть определенные процедуры, когда мы жалуемся на власть и как-то протестуем. Это, конечно, прежде всего и в хорошо налаженной церковной жизни это работает. Но также совершенно обычным с исторической точки зрения делом является ситуация, когда эти механизмы использованы, но не работают или вообще не могут быть использованы, блокированы.

И тогда тоже мы должны знать, что надо делать. В данном случае было совершенно понятно, что таких вот начальников надо называть волками в овечьей шкуре и держаться от них подальше. Но вот как же так получается, что церковь лишена возглавления единоначалья? Почему в ней в церкви должен быть старший епископ? Но если мы католики, понятно, мы верим в Папу Римского. Но они же вроде не католики, но они тоже верили в Папу Римского. Только они считали, что он ложным начал называться. Поэтому допустить, что вдруг наш Папа Римский отшибся, хотя это был заместитель местоприюстителя Папы Римского Восточного.

Вот так они примерно воспринимали. Но все равно, хотя бы заместитель, хотя бы местоприюстителя. Но вот то, что он ошибся, ведь если тогда мы его отбросим, то церковь получится без возглавления. Ах, какой ужас! Они забыли, что в этом ужасе церковь прожила не худшие свои времена до Константина, когда были все мученики. Все это, конечно, ужасно. Еще здесь особая такая ошибка. Я понимаю, что это стало, но я все же повторю, что это какое-то неправильное понимание церковной власти.

Это тоже греховно. Любая власть, если мы хотим ее понимать, то мы должны понимать, как нужно делать в случае, если она ошибается. И в случае, если она злоупотребляет совершенно сознательно. Это даже не ошибка. В случае с Сергией тоже нельзя сказать, что там были только ошибки, а там прежде всего были. Ошибки там тоже, конечно, были какие-то. Но прежде всего это было злоупотребление и злая воля. И вот тут понятно, что надо делать.

И когда есть такой способ исправления власти через саму же власть, это прежде всего, конечно, надо. Но и так же, когда через саму власть не получается. И если подчиняться без этого, то это значит, опять-таки, выручить себя слепым вождям слепых. Поэтому, конечно, здесь тоже не без вины те, кто так делает. Но с большими или меньшими потерями. Вот Евгений Кобрава с большими. Кирилл Казанский с меньшими. Иосиф Петроградский почти вообще без потерь.

Почему я говорю почти? Потому что, если начинать разглядывать с лупой, под лупой, то найдутся какие-нибудь потери. Потому что, конечно, идеальное поведение, наверное, являл, может быть, Алексей Буй. В общем, один-два человека примерно вели себя идеально и совсем не колебались во всем этой истории. Потому что это было совершенно контраинтуитивно. Это было то, что невозможно было себе представить, как это будет. Поэтому это трудно было, конечно, всем. Даже Новоселковым, может быть, тоже трудно.

Хотя он к всему этому готовился. Но как бы то ни было, с потерями большими или с потерями меньшими, тушкой или чучелком, надо двигаться к царствию небесным. Надо в него войти. Так или иначе. Поэтому хорошо, что хорошо кончается. То, что православная истинная церковь оказалась в истории реальности, в реальности меньше, чем мы могли бы человеческим умом рассчитывать. Но что поделаешь. Так часто бывает.

Человеческим умом рассчитывать, конечно, можно все, что угодно. А вот правильный результат получить обычно нельзя, если больше ничего не принимать во внимание. Поэтому будем стараться все-таки выбирать пример лучшего и следовать за митрополитом Иосифом. Аминь. Все-таки я покажу немножко панораму нашего храма. Хотя ничего в нем не меняется пока. Вот как у нас тут в алтаре. Так, ты еще святые дары не потребил.

Крест вот у нас тут лежит. Прихожан у нас только дежурные прихожане и монахини. Других не держим. А так все своим чередом.