Иосиф Хаззайя. О молитве в месте ясности ⧸⧸ Сирийские исихасты

Сирийские Исихасты Иосиф Хазая у молитвы в месте ясности Того же Мар Авдишо у молитвы, которые бывают у ума в месте ясности или просветленности, и против тех, кто говорят, что у того, что ум видит, когда достигает места превыше ясности, есть образ и форма. и о том, каково видение ума в месте чистоты и как, когда ум достигает места ясности, у зримого им Бога нет образа и формы, ибо видение, являемое уму при воззрении, на него превыше образов и форм. Хотя в предыдущем рассуждении мы и сказали о духовном которое действительно бывает у ума между ясностью и местом совершенства, однако мне представляется, что и сейчас следует также сказать о том, каков чин в молитве, бывающий у ума в месте ясности. Ведь даже когда ум достигает места ясности, нет у него времени, когда бы он ни молился, однако у этой молитвы особый чин по сравнению с той молитвой которой он молился в месте чистоты. А истинная молитва, в которой ум молится в месте ясности, такова. Помышления, сокрытые внутри Священного Писания, тайны и откровения, бывающие при созерцании телесных и непрестанно приводящие ум в оцепенение, в изумление, сокрытую в них глубинную премудростью Вседержителя, И сия молитва увлекает ум к себе, возводя его от всего, что делается во плоти для благоугождения Богу, как сказал апостол. Он отделил времена по велениям Своим и положил пределы обитания людей. И, продолжая, он говорит о ней, об этой молитве, дабы они искали Бога и исследовали, и в творениях находили Его.

Ибо то, что незримо в Боге, и вечная Его сила, и Божество, от создания мира созерцается у творений Его, то есть через дела Его, через размышления. Ибо один чин у молитвы ума в месте ясности, как сказал я однажды, потому что там, на месте, при высшем и свободном от гомона страстей Нет молитв и жертвоприношений, и молений, и прошений о прежде совершенных недостойных деяниях, но также нет и памяти о чувственном житии, которое проводится на месте чистоты, и памятование о котором непрестанно воздвижается в уме. Но все сие вещи и подобные им прекращаются у ума на месте ясности, и память о них пропадает у чувства, свойственного и он непрестанно приводится в движение тем, что выше сих вещей и превосходит их в изумлении, бывающем при опьянении всемудрым Богом. Ибо, как я сказал выше, один чин у молитвы ума, когда он восходит на место ясности, то есть сладостный вид и зрелище в ведении духовном, которое утаяно и сокрыто во всем этом, Ведь, подобно тому, как блаженный Моисей, стоя во мраке в продолжении шести дней, в который мир был сотворен премудрым Создателем, не имел явной молитвы, кроме одного только духовного зрелища и вида, которые открылись ему в творениях Бога Вседержителя, и общения, и собеседования с величием превознесенного и прославленного. Имя коего свято и обиталище коего свято. Точно таким же образом и у ума, достигшего ясности через преуспеяние в божественном своем житии, нет более какого-либо иного зрелища и вида, кроме одного только сладостного зрелища, которое открывается ему в созданиях Бога Премудрого Творца. И это то, о чем сказал Пророк. Хлеб ангельский ел человек.

Сие же есть духовное помышление, сокрытое и утаённое в созданиях Божиих и ощущаемое и познаваемое только чистым умом, достигшим места ясности. И на месте сием ум преисполняется беспредельной радостью и неизреченным ликованием, и тишина, и мир воцаряются над всеми силами и частями души. И отсюда приобретает человек истинную любовь и рачение ко всем людям, сострадая им и скорбя за них о том, отчего они отлучены через сласть чувственных вожделений и похотей. Посему, поскольку есть многие, кто открыто говорят, на месте ясности есть молитвы и жертвы и воздыхание, и моления о прежде содеянном, не зная ни того, о чем не того, о чем спорят, я хочу сам ясно показать, как и каким образом бывает возможным совершение молитв и прошений о прежде совершенных недостойных деяниях и где воздвизается в душе памятование о них и побуждает ее к трудам покаяния. Итак, когда человек вышел из мира сего с добродетельным помыслом страха Божия и приблизился к всему святому чину иночества и отныне начал следовать путем добродетели и уже вступил ногою своею на телесную степень, тогда он начинает закладывать прочные основания для жития своего, то есть усердной труды всех разновидностей, совершаемой посредством тела. Ибо его постоянно побуждают памятывания о прежних делах, в которых он приступил заповеди, и он не может прекратить чувственные труды, исполняемые во плоти, для угождения Богу и пренебречь ими. Ибо и огонь природных семян воздвижается здесь, внутри него, и пока он горит в сердце его, подвижник прибавляет труды и умножает милостыни и взращивает свои добродетели различными способами – милосердием к бедным и обездоленным сочувствием нуждающимся, состраданием к стеснённым и поражённым несчастьями, гостеприимством, омовением ног труждающихся, посещением больных, служением страждущим и прочими подобными сим-добродетелями, прилагая усилия и труд, чтобы все заповеди, о которых Господь наш сказал в Евангелии, стоящим одесную «Я был болен, и вы посетили меня, был наг, и вы одели был странником и вы приняли меня, в темнице был и вы пришли ко мне» и прочее, постепенно стали обретаться в совершенстве у человека, который начал следовать этим святым путем. И посредством всего этого, а также иного, что не было названо нами, очищается душа от своих страстей, я имею в виду вожделение и его помощницу Итак, когда душа очистится от всех вещей, ибо они не будут воздвиждаться в ней вновь и действовать, отклоняясь ошую, но будут действовать в естественном чине, тогда появится оттуда у души источник молитв и прошений и божественных молений, и отсюда приобретет она чистоту.

И когда она очистится и уже встанет в своем естественном чине, она всегда будет иметь вид подобной цвету сапфира и неба, а все ее молитвы будут восходить в сердце, подобно дыму от огня жертвоприношения, и очищать душу, исчищать с нее примеси, по подобию железа, которое входит в огонь, и он очищает его от всякого шлака. Так бывает и при действии онных природных семян, которые действуют в ней. И молитвы души очищают ее. и приводит ее к месту ясности. В месте же ясности все движения молитвы упразднены, как я сообщил выше. Ибо там у души нет памяти ни об одном из прежних греховных деяний, требующих молитв и молений для их очищения. Но только мир Божий, превосходящий всякий ум и тишина начинают действовать во всех движениях души и ума. Нет у него памяти ни о чем, но только изумление премудростью Божией, сию, сокрытую в природах и вещах творения.

Ибо также и божественное помышление, суда и промысла Божия постоянно восходит в душе и влечет ее к себе. подобно камню-магниту, притягивающему к себе частицы железа и не позволяющие ей обратиться к молитве или совершить какое-либо иное начинание, но постоянно привлекает ее к себе через изумление милосердием Бога Вседержителя. В изумлении и удивлении подобными вещами все движения молитв прекращаются и остаются без дела. ибо молитвы произносятся по одной из следующих причин. Либо некто молится из-за немощи, в которых он прежде пребывал, либо из-за болезни тела, либо из-за нехватки того, в чем оно нуждается, либо ради освобождения души от страстей, непрестанно воздвижающихся у человека и понуждающих его молиться через происходящее от них скорби, или ради свободы и избавления от жестоких демонов, воюющих с нами, или по поводу других зол, вредящих нам, или ради того, чтобы нам было хорошо, наряду с прочими подобными сим вещами, которые нет необходимости все называть. Итак, по всем этим причинам, о которых я сказал, приносится нами молитва Богу, дабы Он соделал нам освобождение и избавление от и даровал нам помощь милосердия своего, дабы мы пребыли пред Ним без порока. И говоря коротко, ради этих вещей и ради помощи, происходящей от них, приносится нами прошение Богу. Жертвы и приношение там, где совершается грех, как сказал некто из святых.

Поэтому, когда ум уже достиг места ясности и избавился от докучания страстей, и освободился от действия греха, все это, названное выше, и само памятование о них прекращается у него, ибо в месте ясности он находится превыше места страстей и их движения. И, следовательно, молитва, которая есть там у ума, одна, а именно об обращении людей охваченных заблуждением, дабы они обратились от зла к добродетели и от неведения к ведению истины. И помимо сей единственной нет у него иной молитвы, кроме видения многоразличной премудрости Божией и изумления ею, сей премудростью, сокрытой в природах творений. Сие же говорю я не о частичной ясности, а о всецелой. Ибо есть ясность частичная и есть совершенная, в которой ум охватывается облаками кристалловидного света, подобно тому косноязычному сыну Амрама, возлюбленному Богом, на вершине горы в продолжении шести дней. Ибо, когда бы ум не достигал степени истинной ясности, он всегда облекается созерцанием подобия света-кристалла, который есть место В нем же духовные природы видимы в естестве своем. Те, речение коих, есть горящий и пылающий огонь. Ибо сие есть место, в котором духовные природы духовно возглашают тресвятое, сокрытому и сокровенному, коей обитает в неприступном свете и которому никто не может приблизиться.

Как сказал пророк Исайя, сын Амосов, «Видел я Господа сидящего на престоле высоком и превознесенном, и великолепие славы его наполняло храм его. Вокруг него стояли серафимы, по шести крыл у каждого из них, и они летали, и палили, и не умолкали, и взывали друг к другу, говоря «Свят! Свят! Свят! Господь сильный! Славы коего полна земля!» И от всего места ясности ум восходит на место духовного где у зримого умом нет образа и формы, ибо ум целиком облекается единым видением безвидного света. Но есть многие, кто без видения придаются мечтанию и говорят, от места ясности и выше у зримого умом есть образ и форма, не зная, что они говорят. Ибо как это возможно, когда ум и сам себя не знает в и самого себя не может отличить от славы безвидного света, которой поглощена духовная составляющая ума.

И если это истина, то, как они говорят, у зримого умом есть образ и форма, начиная от места ясности и выше. Ибо подобно тому, как у Бога нет образа и формы, хотя в Писании и говорится о формах по отношению к в которых он явил свои откровения и сообщил нам о себе. Но все они за пределами природы его сущности. Ведь природа его сущности не подобна ни огню, ни солнечному свету, ни воздуху, ни одной из прочих стихий, ни веществам, происшедшим из них, потому что сия самая природа его сущности превосходит и все формы, и образы, и сочетания сего нашего творения. его природа тоньше даже огня, света и воздуха. Подобно тому, как сии, огонь, свет и воздух, в сравнении с оной, славной природой Вседержителя, суть дебилы и тяжелые тела, ибо нет подобия ему ни в какой из сиих зримых вещей в нашем творении. Так ведь и ум, образ Божий, когда он достигает места и превосходной степени духовного состояния, ибо в любой из существующих молитв начертаны подобия ее степени духовного совершенства первообразов, и, подобно тому, как у Бога первообраза нет формы и вида, так и у ума, образа его, когда он достигает места совершенства, нет там ни формы, ни вида. и также их нет и у видений его.

Ибо когда духовная составляющая ума поглощается онной сокровенной славой созерцания Святой Троицы, никто там не в состоянии отличить свою природу от онного святого света, и также нет там у него видов и форм. Ведь то, что я говорю, понимают те, кто по благодати Господа сподобились вхождение в оно и место совершенства, и они разумеют, что все сказанное мною – истина, и нет в нем лукавства. Ибо из написанного и услышанного никто не узнает себя без собственного опыта. И у ума там совершенно нет никакого видения, кроме славного видения нашего Спасителя, которое превыше телесных чувств и превыше и чувственных образов. Ибо то же самое есть у славного во святых Мар-Исхака. Итак, что же? Те, кто говорят о видении Спасителя в веки семь, не как о том, которое бывает в созерцании, суть, друзья, тех, кто говорят о наслаждении Царствия Его в веки будущем, как о чувственном наслаждении, а также говорят о вещественных потребностях в будущем веке и о том, что каждому будет свойственно земная дебилость. И после этого он продолжает.

Эти двое поползнулись от истинной, ибо братья его тоже будут подобны ему. Ибо у славного видения Христа, Господа нашего, когда Он открывается умам святых на месте превышей ясности, нет ни образа, ни сложной формы. Блажен, братья мои, кто сподобился узреть Христа Господа нашего в этом облике, о котором я сказал, и умер для мира и всех его наслаждений, ибо облик Спасителя нашего, в котором Он пребывает сейчас после воскресения из мертвых, неизреченен и непостижим для ума человеков». И что я говорю «человеков», когда и для духовных природ сие видения Его непостижимы и неизъяснимы? и они не могут приступить и воззреть на онную, изумительную, безвидную славу, в которой восстал Господь наш из гроба. Если взор святых ангелов меркнет от славы Его, и они не могут постичь онное величие, то как кто-нибудь скажет, что наш человеческий ум способен вообразить и составить мысленно онную, превосходную и неизреченную которую облёгся Господь наш после воскресения из мёртвых. И поскольку у ума в месте духовного состояния нет видения чего бы то ни было, ни свойственного созерцанию телесных, ни свойственного созерцанию бестелесных, ни свойственного созерцанию суда и промысла, и помышление о чём-либо из существующего не приходит в движение в уме каким бы то ни было образом кроме видения Спасителя нашего, которое приводит в изумление все духовные природы, то истинно, братья мои, я не лгу, что всякий раз, когда одно лишь памятование об оном славном видении Иисуса восходит мне на мысль, все движения тела и души поглощаются неизреченным изумлением, когда даже какой-либо помысл не воздвижается в душе моей помимо восхищения, пребывающего в ней. И если с недостойными и немощными, подобными мне, сие случается от одной только памяти о величии его, то что сказать о сильных и совершенных мужах, которые непрестанно услаждаются славным видением Спасителя нашего, кроме того, что я сказал выше?

Ибо, подобно тому, как в чудных мирах святых ангелов не воздвижается и не бьется никакой помысел о чем бы то ни было из века всего, кроме памятования о Господе нашем и облика Его, так и у чистого ума, начиная от места ясности и выше, нет иного облика и памятования о чем-либо ином, кроме облика Спасителя нашего и сладостного взирания на Него. И опять, подобно тому, как в мирах умопостигаемых и незримых сил нет ни форм, несложных образов, но мир их духовен, и они духовны, так и увидение чистого ума в месте духовного состояния нет ни образа, ни сложной формы, потому что, когда ум достигает того места, он становится таким, как они, и возглашает с ними Пресвятое и превозносит Онную Преславную Сущность. И подобно тому, как в новом веке нет формы и образа чего бы то ни было из нашего века, потому что он, новый век, превыше всех здешних форм, образов и сочетаний, так и у видения мужа духовного нет формы и образа чего бы то ни было из сих вещей, относящихся к веку сему. Ибо тамошнее видение ума есть залог нового века, и все, что там открывается ему, относится к новому веку. Как сказал апостол, сейчас мы видим, как в зеркале, гадательно, залог славы воскресенья, тогда же лицом к лицу, когда подлинно приимем воскресенье. И опять говорит, око не видело, и ухо не слышало, и на сердце человека не приходило то, что уготовал Бог любящим его. Из всего этого сказанного блаженным апостолам известно, что на месте духовного состояния ума нет никакой формы и сложного образа. И если надежда воздержанных иноков только до сей степени и она состоит в том, что и на месте духовного состояния не поднимается видение их ума превыше форм и сложных образов, то они несчастнее всех людей.

Но это не так. да не будет, но, скорее, наоборот, то есть, что мы, иноки, чаем и уповаем, что в месте духовного состояния мы узрим нечто превосходящее своей высотой чувства тела и движения души, в соответствии с предизображением, данным нам в словах апостола, для вразумления и научения нашего, дабы мы не поставили предел течению нашего ума к чувственным вещам и не прекратили стремиться к тем вещам, которые невидимы и которые сейчас только с надеждой ожидаются. Я уже сказал и снова говорю, что если все наше нынешнее ведение о Христе, Господе нашим, и Его славный облик, зримый внутри сердца нашего, существует только в пределах образа, то Христос, Господь наш, напрасно умер, и Его пришествие в наш мир ничем не было нам полезно. И страсть его, и смерть его за нас ничего не значит, если он и ныне является святым своим так же, как праотцам и пророкам в формах и образах. Однако сейчас не так. Но, напротив, когда Христос Господь наш открылся во плоти, воспринятой от нас для спасения и обновления всех словесных существ, вместе с этим изменился чин Его откровений и к незримым силам. Поэтому он является не в сложных образах, как тем первым святым, но скорее в славном облике, превосходящем чувственные образы и формы. Говорим же мы и о свете, который мы зрим там, на оном месте духовного состояния.

Но он не подобен всему вещественному свету. Есть там у нас и духовная брашность. но однако неподобно сей здешней пищи. Есть там у нашего ума и гластри святой песни духовных существ, и речь, и собеседование, но они неподобны сей речи, которая бывает у нас друг ко другу. Ибо речение, которое там делается слышным уму, тонко, и наши телесные чувства не способны воспринять его. Поэтому плотской язык не может говорить и рассказывать о чем-либо из того, что там открывается уму. Никто не может рассказать ни открываемого в видении, ни открываемого в слышании, как сказал апостол, наставляя Коринфян относительно сего как бы от другого лица. В теле или не в теле, я не знаю.

Бог знает о таком человеке, что был восхищен в рай и слышал неизреченные глаголы которые человеку невозможно изречь, ясно показав через это, что не может быть выражено сочетаниями языка то, что открывается уму на степени совершенства. Ибо как это возможно, когда по свидетельству божественного апостола никто на этой степени не знает, в теле ли он или не в теле? Поэтому нет тайн и откровений от места ясности и выше открываемых которые можно передать сочетанием слов, подобно прочим откровениям, которые бывают от места ясности и ниже. И если тайны и откровения, которые там открываются, ум не может передать сочетанием слов, то как же многие воображают и говорят, будто у видения ума на месте превыше ясности есть подобие, равно как и услышимых там тонких речений Тресвятого, возглашаемого духовными силами. Ибо, подобно тому, как у Бога нет подобия, как я сказал выше, так и у того, что открывается там уму, нет подобия в какой-либо из форм, ибо все сочетания и формы, и подобия, и числа существуют от места ясности и ниже. И поэтому, сколько бы ум не прилагал усилий, чтобы его видение поднялось над сочетаниями и образами он не сможет этого достичь на месте от ясности и ниже. Ведь на этом месте есть только битвы и сражения, и там у них есть возможность воевать с умом. Ведь и образы с формами свойственны видению ума до тех пор, пока дело не его пребывает там.

От места же ясности и выше он поднимается над всеми формами и образами, и сочетаниями, и числами, и нет там ни сатаны, не злоключение, но только праведность и мир, и радость в Святом Духе. И если есть кто-либо, кто станет спорить об этом, то он исхищен заблуждением и не чувствует всего. И ему не встретилось ничего полезного в писаниях духовных отцов, и в себе самом он не прияв опыта всей вещи, и он не сведущ не только в том, что такое ясность и место превыше сей ясности, но даже и в том, что такое чистота и нечистота. Однако он открыто говорит то, что говорит, между тем, как сей самый мудрец не ведает и единой из сих степеней и не имеет понятия, что по образу ступеней и лестницы расположены сие степени, за которые цепляется ум и продвигается в странстве своем до тех пор, пока не достигнет верха лестницы, на которой стоит Господь и которая есть степень духовного состояния и предел течения ума. Ясность же есть истинная печать и напечатление ума, ибо пока по своему житию человек находится ниже места ясности, еще не возлагается печать на рукописании его добродетелей, ибо порою он работает для Бога, как наемник, каждый день ожидая оплаты своих трудов, порою же, как ожидая избавления и освобождения от работы. На месте же ясности не так, но скорее наоборот. Ведь когда человек вступает на место ясности, он освобождается от имени раба и наемника и усыновляется и становится наследником Бога и сонаследником Иисуса Христа. И отныне он работает для Бога не как раб и не как наемник, но как сын для своего отца.

И он напечатливается печатью Духа и получает власть над сокровищами Отца Своего, и исторгается от Него страх и боязнь. И он приобретает сыновнее дерзновение, чтобы отныне звать Бога, Авва, как сказал апостол Римлянам, уверовавшим в Господа нашего. Вы не приняли Духа рабства, чтобы снова бояться, но приняли Духа усыновления. коим мы вопием, а ввотче, и сей Дух свидетельствует Духу нашему, что мы дети Божии, а если дети Божии, то и сонаследники Иисуса Христа». Поэтому, когда он уже взошел на место ясности и был усыновлен, он пребывает в непрестанном общении с Богом, в откровении тайн его. И отныне он все зрит и слышит оттуда духовно, и его, священнослужения и воспеваемое им пресвятое непрестанно пребывают с духовными природами. Блажен человек, сподобившийся сего дара и сего дерзновения, и узревший очами ума своего оное славное зрелище, и услышавший ушами сердца своего тонкое речение, открываемое мужу духовному превыше места ясностей. Истина, братья мои!

Верьте мне в то, о чем я говорю вам, что всякий раз, когда ум своими бестелесными ушами слышит речение духовных существ, тогда все его делания превыше телесных чувств и движения ума умолкают и утешаются, словно во сне, в той сладости, которую он приемлет от возглашения Трисвятого духовными существами. И опять, когда спит тело, движение ума пульсирует в бодрости, ибо нет у них покоя от священнослужения с духовными силами. Из-за этого ночь и день одинаковы у ума, сподобившегося сего дара по благодати Господа нашего. Ему же слава от всех словесных существ, которых он сотворил и приобщил своей славе. горних и дольних. Аминь.