Епископ Григорий (Лурье). КАК УСТРОЕНА ИСТИННАЯ ЦЕРКОВЬ, или Какая церковная организация развивается в ИПЦ русской традиции

“Их нравы”: невостребованные миссионеры при идеологическом отделе партии

У наших коллег из РПЦ МП большие проблемы с миссионерством. Все бы ничего, но и у нас, Истинно-Православной Церкви, этих проблем не меньше. Но свои проблемы увидеть труднее, поэтому начнем с более доступного — проблем ближнего. Это поможет нам понять наши собственные.

Проблемы миссионерства в РПЦ МП, коротко говоря, связаны с тем, что там практикуются сразу два разных вида миссионерства, причем, только один из них называется миссией, а другой доставляет в храмы основную часть прихожан.

То миссионерство, которое так и называется, состоит в том, что о Церкви что-нибудь рассказывают миру, и это рассказанное кого-то привлекает в Церковь. Но в РПЦ МП на этом пути проблемы начинаются сразу же — стоит только кому-то, кто поддался миссионерству, пробыть где-нибудь на приходе год. Выясняется, что рассказанные миссионерами привлекательные черты — обычно это какие-нибудь религиозные идеи — имеют не так уж много общего с безыдейной реальностью. Как примирить одно с другим — миссионер не объясняет и, скорее всего, объяснить не может. Да и не его это дело: миссионер сработал как воздухозаборный вентилятор, а что там дальше будет с засосавшимися душами — это не его дело.

Впрочем, мы сами можем рассказать, что с ними будет. Года два-три, редко пять, они потратят на жизнь церковного активиста и правильного прихожанина. Потом, когда с разочарованием будет уже не совладать, произойдет расцерковление: в редких случаях – тотальное, с сознательным отвержением христианства, в большинстве случаев – тихое, с ограничением своего христианства визитом в церковь раз в год и куличами на Пасху.

Но за это время миссионеры насосут из мира новых обращенных, которые займут место старых. Тенденция к сокращению этого потока есть, потому что миссионеры приедаются и надоедают, но… Весь этот описанный механизм довольно мало влияет как на заполнение храмов, так и на пополнение кадрового резерва церковных профессионалов. Единственное, на что он влияет, — так это на существование специфического актива “идейных” прихожан. Таких все более и более стараются не брать в церковь на работу, так как там еще в 90-е годы поняли, что нужно набирать не идейных, а верных (верных начальству, то есть зависимых от него).

В то же время, “идейных” так мало, что и на заполняемость храмов они не влияют. Храмы в России заполняются просто “воздухом” — захожанами: в любой открытый храм затекает с улицы поток случайных людей, по каким-то культурно-обусловленным причинам связывающих себя с православием (но при этом часто даже не верующих в Бога; а если и верующих, то наряду с астрологией или переселением душ). “Идейные”, в отличие от захожан, играют совершенно незначительную роль и в приходской экономике.

Для функционирования РПЦ МП по-настоящему важен совсем другой механизм. Это тот же самый механизм, по которому получает свой основной электорат (реальный, а не приписанный) партия власти.

Есть очень большое число людей, которые всегда выбирают то, что им кажется официальным и незыблемым. Эти люди будут всегда голосовать за “Единую Россию” и всегда связывать себя с РПЦ МП, — но лишь до тех пор, пока у них не пошатнется уверенность в силе того и другого. Как только пошатнется — у них будет либо жестокий внутренний кризис, либо, если удастся, они перебегут под крыло нового, столь же официального покровителя. Ни при каких обстоятельствах эти люди не смогут встать сознательно на защиту своего хозяина: ведь если хозяин нуждается в их защите, то значит, он не самый сильный и уже не хозяин. Но от них этого и не требуется. Всякое общение начальства с такими подчиненными основывается только на четком распределении обязанностей: вся сознательность — у начальства, а у подчиненных — только исполнение обязанностей.

Сейчас это основной механизм лояльности паствы РПЦ МП своему “священноначалию”. Он легко совмещается с верой в переселение душ или во что угодно, но он несовместим с личной “идейностью”. Из этого же контингента стараются вербовать новые кадры церковной бюрократии.

Это механизм функционирования РПЦ МП в качестве идеологического отдела партии власти. Он наиболее устраивает и саму власть, и церковных бюрократов, управляющих патриархией. Он имеет прочную экономическую базу в виде наделения РПЦ МП государственной недвижимостью и административным ресурсом, пользование которыми, впрочем, целиком зависит от светской власти. Конечно, бюрократической верхушке патриархии хотелось бы большего — чтобы не “складывать все яйца в одну корзину” и иметь хоть какую-то независимость, — но чем больше растет экономическая база РПЦ МП в России, тем меньше это получается. Да и вообще, без российской государственной власти Московская патриархия никому в мире неинтересна.

Поэтому и потеряло свое значение в РПЦ МП то миссионерство, которое так и называется миссионерством. Оно мало того, что малоэффективно — количественный эффект не идет ни в какое сравнение с механизмом всасывания послушных масс в идеологическое подразделение партии власти, — но и просто вредно. От этих “идейных” — одна только головная боль. Они, если не перевоспитаются, так и будут требовать от церковных властей соответствия каким-то принципам. Каким именно принципам – не столь уж важно, так как на самом-то деле церковной бюрократии не подходят никакие религиозные принципы. Она может жить только теми же принципами, что и остальная государственная бюрократия. Вся эта жизнь сводится к поискам компромисса между заботой о кармане начальников и о кармане собственной рясы. Все прочие факторы справедливо воспринимаются бюрократией как враждебные, и она будет их принимать во внимание только под действием силы, то есть в ситуации фактического конфликта, открытого или подковерного. Поэтому любая “идейность” в нынешнем Московском патриархате, в чем бы она ни состояла, — это враг священноначалия.

Конечно, и среди светской бюрократии встречаются, может быть, убежденные патриоты и бессребреники, как и среди духовенства РПЦ МП встречаются, что называется, честные батюшки. Только поведение описанных социальных групп как целого следует прогнозировать не по исключениям, а по статистически преобладающим типам.

В РПЦ МП сейчас на самом деле удалось реализовать модель Церкви без верующих. Верующие, то есть “идейные”, — это вода в бензине, а настоящий бензин, которым заправляется патриархийный Мерседес, — это те же самые массы, что идут голосовать за партию власти, какой бы эта партия ни была. Можно, впрочем, и их называть верующими, но их веру нельзя назвать личной, так как она является результатом не личного выбора, а как раз нежелания личного выбора.

Миссионерство в обычном смысле слова РПЦ МП теперь стало совсем противопоказано, и карьеры видных миссионеров 90-х и даже начала “нулевых” годов за последние несколько лет это иллюстрируют. Миссионерская концепция идеологического отдела партии власти победила.

Государственная Церковь, или Чего не надо хотеть

Поверхностное впечатление от проблем РПЦ МП настраивает на благостный лад. Ведь в Истинно-Православной Церкви подлинному миссионерству ничто не угрожает: главной-то опасности — стать государственной Церковью — у нас нет.

К сожалению, мало не иметь возможности стать государственной Церковью. Нужно по-настоящему не хотеть этого для себя. И здесь у нас начинаются проблемы.

Из 1990-х годов мы унаследовали гремучую смесь МПшных и “зарубежных” (восходящих к РПЦЗ) традиций, которые настраивали нас именно на “взятие власти” — на то, чтобы стать государственной Церковью дореволюционного образца. А так как “дореволюционный образец” без дореволюционной Российской империи невозможен, то надо честно признаться: то, на что ориентировались на самом деле, — это была РПЦ МП. Именно в этом состояла безумная идея конкуренции с РПЦ МП, которая на очень краткое время в 1990–91 годах получила популярность среди видных деятелей зарубежной части РПЦЗ, а потом еще лет десять доживала свой век в умах многих российских адептов “зарубежной” идеологии.

Многим памятна патологическая политизированность российских приходов РПЦЗ в 1990-е годы. К счастью, теперь этого меньше, так как самые политизированные разошлись кто куда: кто-то в РПЦ МП, а кто-то — в самые мелкие и самые колючие, “как кристалл”, “осколки”. Но за всеми этими околополитическими дискуссиями мы потратили кучу времени и сил, которые надо было употребить на решение наших реальных проблем.

От лидеров, желающих занять в государстве место РПЦ МП, Истинно-Православной Церкви следует избавляться, в том числе, и на случай каких-либо государственных катаклизмов, которые могут ударить по патриархии как части нынешней системы власти. Даже если власть переменится, мы не должны бороться за места массовиков-затейников. А другой роли у Церкви, встроенной в систему власти современного государства, быть не может просто в силу технологических причин. Это нужно признать даже и в том фантастическом случае, если вдруг новыми властями России станут сплошь истинно-православные христиане. Почему это так?

Поясню издалека. Еще в начале ХХ века массовые религиозные организации были во всех странах единственной средой, связывавшей власть с толщей народных масс. Чтобы разбить эту монополию, большевики с таким остервенением насаждали радио и всеобщую грамотность. Но все проблемы решил только телевизор, а в наше время — телевизор и Интернет. Власть предержащие научились заходить прямо в открытый навстречу телевизору мозг большинству своих граждан, минуя всякие религиозные собрания и гораздо эффективнее, чем это умели делать специалисты по религии. Зависимость гражданской власти от религиозных организаций теперь уже не подорвана, а полностью упразднена. Теперь сами политики через СМИ программируют верующих. Содержание мозгов прихожан государственных конфессий напрямую зависит от телевизора и лишь опосредованно — через сформированную тем же телевизором картину мира — от того, что им скажут их религиозные лидеры. Поэтому разумные и благочестивые люди, особенно истинно-православные, окажись они во главе Российского государства, постараются держать Церковь от вооруженного современными технологиями государства как можно дальше — заботясь о самой же Церкви.

Включение же церковных структур в современные государственные возможно только при потере этими структурами самостоятельного авторитета, как мы это и видим сейчас на примере РПЦ МП: в глазах большинства ее прихожан и захожан ее авторитет — это авторитет государственной власти. Сами люди, чаще всего, этого не понимают, но такие вещи достоверно устанавливаются в социологических исследованиях: большинство прихожан и захожан РПЦ МП — это электорат партии власти. Специально не пишу никакого названия этой партии, так как оно не имеет значения: эти люди не смотрят ни на название, ни на программу “своей” партии, а смотрят только на то, является ли она партией власти.

Случись теперь где-нибудь в современном мире истинно-православная власть — она не сможет воспроизвести государственную Церковь дореволюционного образца. Она окажется перед выбором между созданием сергианской РПЦ МП “дубль 2” или жестким проведением принципа отделения Церкви от государства. Все потому, что в ХХ веке произошла информационно-техническая революция: по широте и глубине поражения мозгов телевизор оставил далеко позади все ресурсы религиозных организаций.

Для Истинно-Православной Церкви отделенное от государства бытие не имеет никаких альтернатив. Мы должны готовиться именно к этому, — то есть к тому, что уже и сейчас имеем, — а не к тому, что в эсхатологическом будущем православный царь поставит нас на место РПЦ МП.

Что у нас есть

У нас есть три резерва, из которых хорошо освоены два.

Первое и очевидное — резерв идейных людей, убежденных в истинности православия и старающихся жить как православные христиане. В нашем, теперь очень немногочисленном (по сравнению с 1990-ми годами), клире процент таких людей велик: за последние 10-15 лет мы сильно проиграли количественно, но тем сильнее выиграли качественно. То есть с качеством клира мы выигрываем, хотя, разумеется, испытываем кадровый голод.

Этот резерв медленно приобретается — в результате миссионерства — и долго растится до взрослого и самостоятельного церковного бытия. Но это наш структурообразующий резерв. О нем мы поговорим чуть ниже.

Второй резерв, который исторически и духовно первый, — катакомбные христиане, те, кто был в Катакомбной Церкви еще в советские времена. Перечисляю его во вторую очередь только потому, что сейчас, по понятным причинам, этот ресурс почти исчерпался и возобновлению не подлежит. Идеологи и отцы-основатели Катакомбной Церкви до 1990-х годов не дожили, но простые верующие дожили и успели передать тот настрой, который по-настоящему один только и был христианским: настрой на нормальную церковную жизнь в агрессивной среде. Настрой на то, чтобы быть христианами, не примазываясь ни к каким партиям власти. Если бы не катакомбная закваска в российских приходах РПЦЗ 1990-х годов, то сегодня на их месте оставался бы, вероятно, только небольшой террариум, а тамо гади, имже несть числа, которые через некоторое время окончательно бы пережалили друг друга. А так, благодаря катакомбным бабушкам и дедушкам, выросли нормальные христиане, которые настраивались на них как на камертон.

Благодаря этому катакомбному наследству, мы сегодня понимаем, что мы не какая-то политическая или национальная партия и тем более не филиал какой-то зарубежной церковной организации, а просто обычная православная Церковь — в довольно-таки обычных, для нашего безбожного времени, условиях.

Наконец, третий ресурс — это нецерковные и не особо религиозные (и даже вообще не религиозные) люди, связывающие себя с православием в силу каких-то культурных традиций. Большинство этих людей не заходит в церковь никогда или заходит мимолетно, в качестве захожан, и тогда им безразлично, МПшный это храм или ИПЦшный. Тем не менее, иногда у этих людей встречается настоящее желание поработать над исправлением своих проблем, и они обращаются в церковь. Проблемы эти не религиозные сами по себе, но по-настоящему важные и имеющие духовное измерение. Например, перестать пьянствовать, перестать быть уголовником, сохранить семью, восстановить здоровье или получить смысл жизни после того, как стал инвалидом, и тому подобное. Подавляющее большинство наших современников, решающих для себя подобные проблемы, обходятся либо совсем без церкви, либо ограничиваясь свечками и чтением каких-то молитв. Но есть и такие, кто обращается к священнику. Если они получат реальную помощь, то, весьма вероятно (хотя и не обязательно), изменят свое отношение к Церкви с полуязыческого на христианское.

Конечно, немало и тех, кто, получив помощь, из Церкви уйдет, как прекращают лечение у врача, когда курс заканчивается. Но те, кто в такой ситуации не уходят, — это очень верные прихожане. Они пребывают в Церкви уже не потому, что надеются от нее что-то получить, а потому что она им дорога сама по себе. Так в Церкви появляются люди, что называется, нерелигиозного склада (если оценивать их с точки зрения психологической), но куда более твердые в вере, чем большинство людей с изначально религиозными интересами.

Для привлечения этих людей нужны открытые храмы, и тут РПЦ МП имеет огромное преимущество. Но это огромное преимущество резко уменьшается, если вспомнить, какого типа священники служат в МПшных храмах, особенно городских и совсем особенно — столичных. Сочетание трепета перед начальством и корысти или даже только один трепет перед начальством при личном бескорыстии (реже, но встречается), — это личностное уродство, которое отталкивает обычного человека с “незамыленным” взглядом. Не может человек, священник, служить Богу и епископу: он неизбежно одного возлюбит, а другого возненавидит. Но тут самое время меня перебить и спросить: “Как же так? Что это за софизмы про выбор между Богом и епископом?”

Могут ли священники быть свободными людьми

Выбор священника между Богом и епископом — проблема не только для МП. И ответ тут должен быть и теоретический, и практический.

В идеальном случае для священника не существует епископа в качестве какого-то особенного “господина”, так чтобы ему приходилось выбирать в условиях невозможности служить двум господам. На практике — даже и в том случае, если и священник, и епископ искренне стремятся служить только Богу — их понимание конкретных задач этого служения не может совпадать целиком и во всем, а в случае разногласий далеко не всегда более прав тот, у кого больше прав, то есть именно епископ. Поэтому проблема не решается требованиями подчинения священников епископам в духе воинского устава. (О типичной для РПЦ МП и менее типичной, но реальной для ИПЦ проблеме, когда епископ вообще не руководствуется церковными интересами, я тут рассуждать не буду).

В административном отношении права епископа и священника различны, но всегда сохраняется преимущество за епископом. В духовной жизни права у них тоже различны, но больше права имеет тот, кто ближе к истине, а это совершенно не зависит от иерархического положения. Административные права епископа не дают ему ровным счетом никаких духовных преимуществ. Тут совсем напротив: они только увеличивают с него спрос. У епископа возникает обязанность духовного соответствия своим административным правам, а несоответствие тут будет для него дополнительным и тяжким грехом. Всё справедливо: в Церкви больше административных прав получают только в обмен на увеличение духовных обязанностей.

Поэтому необходимо, чтобы в случаях разногласий с епископами священники имели право голоса. Это право реализуется очень просто и даже автоматически, если и епископы, и священники постоянно чувствуют свою ответственность перед Церковью. Но только не в одном лишь доматическом и теоретическом плане, а в очень конкретном смысле ответственности перед церковными общинами, которые могут спросить с них обоих. Причем, как “спросить”, так и “попросить”, то есть прогнать (все это можно сделать вполне по канонам, поэтому я тут не разбираю канонические тонкости, а только называю вещи своими именами, по сути). Когда и священник, и епископ понимают, что могут быть отторгнуты церковным народом, то священникам бояться епископов не приходится. Если же священник боится быть отторгнутым епископом, а епископ не боится ничего (кроме других епископов), то священник будет работать наемником или рабом у епископа, а отнюдь не пастырем. Такому священнику не суть овцы своя: они суть собственность то ли епископа, то ли вообще “казенная”, то есть ничья. Даже если он будет убеждать себя в обратном.

Такой священник — боящийся епископа (и, по необходимости, не боящийся Бога) — чем больше стремится “проявлять заботу о прихожанах”, тем больше фальшивит. Из памятных у нас примеров недавнего прошлого можно вспомнить хотя бы Евтихия Курочкина (фактически он служил не епископом, а “смотрящим” от партии предателей РПЦЗ: термин “смотрящий” может быть буквальным переводом греческого слова “епископ”, и тут как раз перевод уместнее). Но и любой священник, чье общение с прихожанами происходит не пред очами Божиими, а пред какими-то отдельными очами архиерейскими, становится “немножко Курочкиным”, а не Божиим.

Фальшивящие священники отталкивают психически устойчивых верующих людей обоих типов — тех, кто изначально пришел в Церковь под воздействием религиозных идей, равно как и тех, кто стал прихожанином из обычного захожанина. Поэтому, несмотря на “верность” таких священников архиереям (которая, правда, вся целиком сводится к их личной зависимости от архиереев), для ИПЦ это совершенно негодный материал. Нормальные люди верят только таким священникам, в которых видят свободных людей, сделавших в пользу веры свободный выбор.

Между прочим, из этого следует важный практический вывод: нам нужно думать не столько о том, каким чином принимать профессиональных попов из РПЦ МП, сколько о том, чтобы не принимать их вовсе. Они, как правило, ищут другого и обучены другому, а все наши совпадения в привычных обрядах объясняются исторической случайностью — “православными традициями” российского государства. У МПшных священнослужителей, как правило, совершенно своя религия, отличающаяся от нашей не только в отношении к экуменизму и сергианству, а просто во всем, интегрально по всему объему и дифференциально в каждой точке. (Разумеется, я не говорю о том, чтобы как-то препятствовать приходу к нам раскаявшихся священнослужителей из РПЦ МП, если они вдруг захотят присоединиться в качестве мирян или монахов).

Впрочем, сказанное не относится к тем МПшным священнослужителям, которые переходят вместе с общинами.

Священнослужитель без общины — это как выпавший зуб, который не вставишь обратно в челюсть, тем более, в чужую. Даже и пытаться-то как-то негигиенично. А если священнослужитель вместе с общиной, то именно община — в этой системе главное, а священнослужитель — просто одна из деталей в ней. И именно на общинах свободных людей должна выстраиваться здоровая система церковного управления. Причем, для ИПЦ альтернатива проста: или ее система управления будет здоровой, или ее не будет вовсе. Мы ведь находимся в таких агрессивных условиях естественного отбора, где все больное умирает смертью РПЦЗ.

Церковные общины

От дореволюционных времен мы унаследовали такой способ управления церковными общинами, который теперь воспринимается как традиционный. Он оставался почти единственно возможным не только в РПЦ МП, но и в дораскольной РПЦЗ. Он упразднился только в Катакомбной Церкви, где не было никакого централизованного администрирования. В российских приходах РПЦЗ в 1990-е годы господствовало “традиционное” управление: священников не выращивали внутри общин и крайне не любили рукополагать выдвинутых общинами кандидатов. Священника сбрасывали в общину сверху — как десант на парашюте (исключение составляли только сложившиеся общины, принятые из РПЦ МП вместе со священником). Священник-парашютист полностью зависел от начальства, а внутри общины превращался в недоразумение: гость, занявший место хозяина. Фактически это положение самозванца, и ни к чему хорошему для общин это не приводило: более сильные общины находили возможность таких священников выбрасывать, а более слабые терпели урон, теряя своих членов, или даже вовсе разваливались.

Конечно, у нас и сейчас много общин, не имеющих своего священника и при этом не имеющих в своей среде кандидата для рукоположения. Что в таких случаях делать? Очень просто: надо исходить из реальных потребностей, а не из дурной традиции. Конечно, в таких общинах с удовольствием будут приниматься священники-гости, которые иногда заезжают послужить литургию и совершить другие таинства. Но не надо гостей сажать на место хозяев, даже если места хозяев пустуют. Гости должны чувствовать себя как дома, но не забывать, что они в гостях. Настоящих настоятелей не сбрасывают на парашюте.

Но как же общины, в которых тон задается “идейными” верующими, могут не перессориться между собой и с архиереями? Ведь между идейными людьми трудно достигать компромиссов, так как каждый настаивает на своей собственной идейности. Возможно ли тут вообще какое-либо централизованное управление?

— Если бы оно не было возможно, то Церковь в качестве сколько-нибудь организованной структуры не могла бы существовать там, где она не входила бы в политическую систему государства. Но в доконстантиновскую эпоху она существовала в виде правильно организованных общин, складывающихся в мозаику множества мелких, но вполне настоящих Поместных Церквей. Периоды жестоких гонений нарушали эту мозаику, но потом она опять восстанавливалась и так существовала десятилетиями на протяжении, без малого, трех веков. Так что для восстановления канонической структуры поместной Российской Церкви (централизованной или “федеративной”, состоящей из многих малых Поместных Церквей, — это уже другой вопрос) никаких непреодолимых препятствий быть не может.

Как же сделать так, чтобы “идейные” нашли друг с другом общий язык и не поругались?

Не надо ничего “делать” специально. Идеи у “идейных” появляются и развиваются под влиянием той реальности, в которой они живут. Кто-то из них живет в реальности, полностью вымышленной, или реальности “маленькой, но колючей, как кристалл” религиозной группы. Таких людей просто не надо тревожить. Пусть они живут, как умеют, со своими идеями, а для церковного здания из них получились бы трухлявые кирпичи. Но ведь большинство “идейных” живет в нашей обычной реальности наших приходов. Эта реальность от идеала церковной жизни далека, но она реальна по-настоящему, уж какая есть.

Когда лидеры формируются внутри общин, сами из них вырастают, то между ними столько же общего, сколько общего между общинами. А общины наши похожи. Они поэтому всегда могут найти общий язык друг с другом, так как никаких непримиримых конфликтов интересов у них за душой нет. Собственно, мы это уже и видим в наших нынешних диалогах между “осколками” РПЦЗ.

А ведь все просто. Всякое церковное управление и, в частности, здание поместной Российской Церкви не надо пытаться отстроить, начиная с крыши. Все здания строятся, начиная с фундамента, — даже церковные. А фундамент — это люди, то есть общины.

* * *

А сейчас скажу самое интересное: все примеры в моем описании взяты с натуры, даже хорошие.

Источник: http://portal-credo.ru/site/index.php?act=fresh&id=1255