АЗ-03. Третья Беседа об исихазме (2022.07.16)

Так, здравствуйте всем. Видеозапись пошла. Это третья беседа об эсихазме. Сегодня Алексей продолжает отвечать на вопросы, которые возникли по результатам первой беседы, но и уже второй, потому что каждый ответ на вопрос порождает следующий. Я передаю звук. Алексей, приветствую. Да, привет, Дима. Добрый день всем.

Третья встреча, да, и у нас сегодня с прошлого раза осталась часть вопросов, плюс новые появились и были добавлены. Вот начнем с последнего, недоотвеченного в прошлый раз вопроса, который меня попросили рассказать, хотя в самом вопросе просьба рассказать хотя бы тезисно, но меня попросили поподробнее по возможности. Вопрос такой. Православная вера это прополаментский синтез, а можно ли его как-то сформулировать хотя бы в тезисном виде? Да, ну повторюсь, что в прошлый раз я начал, кто-то может быть уже посмотрел это начало, потом по техническим причинам не удалось договорить. Сейчас отчасти может быть повторюсь, но я, слава богу, не помню, что я тогда говорил, поэтому может быть и не повторюсь. Вот, да, исихазм это прополаментский синтез, точнее сказать, что православная вера это прополаментский синтез, точнее сказать, что поламентский синтез это одно из, ну так скажем, исторических, таких уже зрелых выражений православной веры. Сама по себе вера может существовать вообще без всяких философских синтезов, а вот те или иные концепции, синтезы ее так или иначе выражают.

Поламентский синтез, на мой взгляд, ну не только на мой, это и сама православная церковь, в общем-то, засвидетельствовала, признает, что это такое зрелое одно из самых совершенных из, ввиду всяких ограничений, возможных ограниченных совершенств выражений нашей веры. Вот не случайно, что кроме такой рядовой памяти святителя Григория Поломы в церковном календаре есть еще особое, особый день памяти его, это вторая неделя или второе воскресенье Великого Поста, которое следует после первой недели Великого Поста, недели о православии или торжество православия, праздник такой, и вот следующее воскресенье, вторая неделя Великого Поста, это память святителя Григория Поломы, которая мыслится и в самом богослужебном тексте, и в самой логике этого праздника, это заложено, мыслится как продолжение и завершение недели торжества православия. Ну и можно сказать, что всякого рода анафемы, связанные с паламитскими спорами, тоже присутствуют в богослужебном предании церкви, то есть они вошли в синодик торжества православия и в неделю православия, в первую неделю Великого Поста они торжественно возглашаются. То есть паламизм это такая сформулированная часть выраженного предания православной церкви и это признавали все последующие отцы. Вот в чем он состоит, как кратко это можно сформулировать? Ну обычно люди, которые не очень в теме или так со стороны, они рассматривают паламизм в контексте, так скажем, истории идей. Ну а поскольку истории идей интересуются далеко не все, а только специально обученные люди, как правило, то и кажется, что ну паламизм какая-то сущность, энергия, о чем там спорить, что-то там в боге делили, непонятно что. Это какие-то отвлеченные споры об отвлеченных материях, об отвлеченных словах.

Ну на самом деле, если представлять, как устроена православная вера и как устроена догматика ее выражающая, то становится понятно, что это все-таки не споры об отвлеченных материях, не споры о словах, а споры о самой реальности. Вот попробую по возможности так понятно и доступно объяснить о чем же паламизм, как я это вижу. Паламизм это о доступности бога. Вот у человека есть такой психологический механизм, но своего рода защита, наверное, в отношении бога, желание его вытеснить куда-то подальше. Ну я думаю, что это можно в некотором смысле назвать синдромом Адама и Евы, впавших в грехопадение, которые, как вы помните из библейского согрешив, они так решили от бога спрятаться, типа чик-чик, мы в домике. И замечено опытными людьми, что у человека в его наличном состоянии эмпирическом, которое на языке церкви называется падшим состоянием, вот это желание спрятаться от бога в своем каком-то изолированном внутреннем мире, как принято говорить, закрыться от него, это такое общее человеческое желание и стремление. То есть отсюда и всякие антропологические богословские концепции, в чем я уверен, которые описывают такого бога, который где-то находится далеко или он может рассматриваться как все во всем, но при этом как-то обезличиваться. Вот, ну в христианской, в христианском контексте обычно вот придумываются такие концепции, в которых бог все-таки максимально далеко, что он такой трансцендентный, запредельный и между богом и человеком связь через множество всяких посредств, это могут быть тексты, иерархия, какие-то таинства, как вот именно посредства и так далее.

А сам бог, в общем-то он где-то далеко и вот не хочется, не надо, чтобы он был вот здесь и сейчас и был тем более какой-то внутренней реальностью. Вот мне кажется спор Паламитский, ну не кажется, я в этом уверен, он именно об этом. И Палама как раз представлял ту традицию, как он ее сам именовал, традицию Авраама, Исаака, пророков, апостолов и отцов наших, в которой вот бог не только трансцендентен, никто его трансцендентность не отвергает и не отрицает, но он еще и имманентен, то есть он не только запределен, но и присущ, он не только там бесконечно удален, но и предельно близок. И вот такое понимание бога, его веры, веры в бога, дарованные им, и отстаивал Григорий Палама. При этом он ничего нового не изобретал, а следовал предшествующей традиции апостольской, битвейской традиции святых отцов, на которых он ссылался, но его оппоненты тоже ссылались и на писание на отцов, но интерпретировали их иначе. Вот такое ощущение, что ли, бога, оно предполагает и соответствующую богословскую концепцию и антропологическую. Ну вот об антропологии мы немножко уже говорили в прошлые разы, что исихасская православная антропология, она же паламитская, предполагает, что бога нужно искать внутри себя. Бог, он предвечен, абсолютно запределен, но он хочет быть приобщаем, причаствуем, хочет быть видим своим творением и поэтому он, во-первых, выходит как бы вне себя для того, чтобы все сотворить и святоотеческая традиция и Палама, как некая вершина ее, говорит о том, что бог присутствует во всем видимом многоразличным образом, то есть в каждом роде творения, в каждом виде, в каждом отдельном творении он так или иначе присутствует различным способом и при этом это присутствие самого бога, не каких-то тварных посредств.

Отсюда и такой акцент, который делается на понятии нетварной энергии. Логика простая, что ничего нетварного, кроме самого бога нет, значит энергия это сам бог и если мы говорим о неких логосах на языке Максима Исповедника или о неких выступлениях на языке Диане Серипагита или о энергиях, как неких исхождениях сущности Божьей, его движениях, то мы имеем ввиду особый модус того же самого бога, то есть это сам бог в движении, бог воссеивающий вне себя предвечно и осуществляющий тварь уже в акте творения. И он не только творец, он же и вседержитель. Вседержитель буквально означает, что бог все удерживает в бытии. Он не просто сотворил и как бы дал добро, путевку в жизнь, а он сопровождает творение по жизни и ведет его в конечные цели, а целью это является опять-таки он сам. То есть он присутствует в творении неким изначально потенциальным способом, образом, чтобы в конце это потенциальное присутствие, присутствие в начатке полностью осуществилось, стало актуальным и стало полным и всецелым. И в этом смысле он является и альфой, и омегой, то есть он начало, он же и конец, цель. То есть он творящая реальность и он же эскатологическая реальность.

Поэтому все от него, все в нем и все к нему. При этом бог присутствует в творении таким образом, что он одновременно и вне всего. С этими со всеми деталями, конечно, нужно специально разбираться, но вот тем не менее вот такая целостная концепция, целостное видение бога и человека. А человек это возглавитель творения, царь Венецеву, который и благодаря которому собственно все и задумано и ради которого вся остальная тварь создана и которым, через которого она участвует. Поэтому в центре всего боговоплощение и боговоплощение оно не обусловлено грехопадением, а оно предустановлено. Это вот важная деталь вообще православного свидетельства, которая исторически была забыта так, что например в 20 веке, когда стал возникать так называемый неопатристический синтез, когда благодаря патрологическим исследованиям, изучению, внимательному чтению отцов стали переоткрывать какие-то забытые истины православного учения, причем благодаря ученым-патрологам. И там вот поначалу с учением по воплощению как предустановленным были некоторые проблемы, так скажем пробуксовки. Известная история, я кажется в прошлый раз начал ее рассказывать, но не закончил, о том как Владимир Николаевич Ловский, один из первых таких пионеров неопатристического синтеза в 30-е годы, в полемике с отцом Сергием Булгаковым, который создал некую свою собственную авторскую систему богословия и философии.

Отчасти может быть пересекалась со светоотечественной, но в целом нет. Вот Ловский ее критиковал, критиковал справедливо, но среди прочего он несправедливо начал критиковать Булгакова за то, что тот учит по предустановленности воплощения, что Бог воплотился бы независимо от того, пал бы Адам или не пал. И Ловский с некоторым недоумением даже об этом пишет, откуда такое мнение взято ни у кого из святых отцов и намека на него нет и они вообще не ставили детских гипотетических вопросов и грехопадение это факт и из этого факта они исходили. То есть он так зарубил это мнение на корню и отверг саму возможность его существования в контексте православного предания. А чуть позже Флоровский так уже осторожно заметил, ссылаясь на новопрочитанный видимо им 60-й вопрос-ответ к Паласию, в котором вот Максим Исповедник на этом мнении настаивает. И Флоровский говорит так осторожно, что я не был бы столь категоричен как Ловский, не стал бы утверждать, что это мнение совершенно несовместимо с православным преданием, то есть оно имеет право на существование. А проходит еще там поколение другое и один из учеников, ну не поколение, а в следующем поколении патрологов, один из учеников Флоровского уже пишет работу, который собственно показывает и доказывает, что собственно все отцы учили о том, что воплощение предустановлено и что не грехопадение Адама стало причиной воплощения причиной Христа, а наоборот Христос как некая цель конечная стал причиной сотворения человека и человек творится по образу образа. Христос, которого еще исторически нет, воплощение еще не состоялось, но тем не менее он в замысле Божьем уже есть и есть он по божеству предвечно, Сын Божий это есть Христос в воплощении.

Он является целью творения, поэтому все от него и все к нему. Ну то есть вот такая эсхатологическая концепция как движение от Бога присутствующего в твари в начатке потенциально к его полному присутствию всецелому, когда Бог будет всяческий во всем, то есть дьявол, который принято называть таким заимствованным из неоплатонической лексики термином обожжение. Вот, то есть обожжение это и есть православное учение о спасении, другого понимания спасения у святых отцов нет и вот этот идеал, идеал обожжения святитель Григорий Паламае отставил. Ну и плюс к такому догматическому представлению о Боге и антропологическому представлению о человеке, как состоящим из двух. С одной стороны это взятый от земли, взятый от земли одушевленное существо, некое животное парное, в которое вдунуто дыхание жизни, о чем мы говорили на языке Григория Богослова, это частица Бога, то есть на языке Максима Исповедника это индивидуальный логос в каждом человеке. Аву Дорофея он приводил, он говорит об Искре Божьем. Ну и собственно этот мотив он всюду в писании присутствует и апостол Павел говорит о свете, как сокровище, которое мы носим в сосуде скудельном, сосуде глиняном. То есть ясно, что тут отсыл к животной природе Адама, это глиняный сосуд Адам, буквально земля глина.

И с другой стороны это дыхание жизни, которое есть частица Бога, есть дыхание Духа Святого, его благодать. Особый способ присутствия Духа Святого в высшем существе, которое именуется человек. И вот через это присутствие собственно у человека и имеется возможность искать Бога, потому что согласно Паламе между тварным и нетварным никакого подобия, никакого сходства нет. Они совершенно неподобны и совершенно отлично друг от друга. И поэтому если бы в человеке не было вот этой частицы Бога, то он не смог бы и знать о Боге, не смог бы и хотеть его, не смог бы ему стремиться. А просто жил бы как животное, вот своими инстинктами, рефлексами пусть и там отчасти контролируемые высшей нервной системой. То есть все равно это была бы хоть и в некоторой мере разумная, наделенная каким-то совершенным относительно мозгом, но тем не менее такая обезьяна. А здесь вот не просто обезьяна, но обезьяна с нетварным присутствием внутри.

И вот это нетварное присутствие как раз и является источником и веры и всех добродетелей, которые тоже нетварны и самой молитвы. То есть некое движение Божие и движение веры и движение молитвы, которое стремление частицы к соединению со своим целым. Ну я тут понятно и частицы и целые произношу в некоторых кавычках. То есть Бог делится в творении, но делится неделимо. Парадоксальным образом. Как вот он будучи единым делится по ипостаси. Отец, сын и Святой Дух. Суть три.

Но это такое три, которая суть один. Одно. Вот. Ну вот такой идеал Бога и такое представление о человеке. Оно как раз и предполагает эсихазм, как способ, который позволяет найти вот эту частицу внутри себя и через очищение своего сердца, через избавление от недолжных пристрастий к тому, что Богом не является, из искры должно возгореться пламя. Пламя обожжения. То есть и тогда человек становится тем, чем он призван быть. Вот.

Собственно, не так уж чтобы и тезисно, достаточно подробно, но как мог так пояснить. Вот в этом, если кратко, паламитский синтез. А говоря техническим языком о сущности энергии, как понимать энергию, это, наверное, отдельный специальный разговор. Не всем будет интересно. Вот. Вот. Тогда, наверное, все с этим. Следующий вопрос.

Монах-святитель Григорий Палама говорит, что нужно непрестанно молиться всем. Он имеет в виду и всех мирян. Им что, тоже надо уходить в технику созерцания? Так. Ну, я понял, что этот вопрос на тему небольшого поучения Григория Паламы, о котором я первый или, может быть, в прошлый раз во второй беседе говорил. Наверное, в первой, да. И Григорий Палама действительно там говорит о том, что непрестанная молитва это апостольская заповедь и там есть еще масса параллельных мест из Евангелия и из Верхнего Завета, которые обращены ко всем. То есть это не какая-то опция для профессионалов, а некая база для всех христиан.

Вот. И в связи с этим вопрос, что если все миряне имеются в виду, им тоже нужно уходить в технику созерцания. Ну, созерцание, конечно, не техника. Созерцание это уже плоды молитвы, то есть это способность сначала в творении видеть присутствие Божия, логосы, твари созерцать, да. Затем уже и Бога непосредственно как свет. Вот. Речь в вопросе, наверное, имела в виду техники, которая описана у отцов и сихастов поздневизантийских, связанных с низведением ума в сердце и так далее. Нет, конечно, речь не идет о том, что все вот прямо сейчас и далеко не все монахи дошли до такого уровня делания Иисусовой молитвы, что для них актуален вопрос о низведении ума в сердце и все вот эти технические приемы.

Нет, конечно. Григорий Паламай и другие отцы, которые призывают, ну и апостол Павел, во-первых, всех непрестанно молиться, они имеют в виду начальную молитву. Потому что, чтобы дойти до какой-то специальной техники, нужно с чего-то начать. Мы с Вами говорили, что пессихазм обычно описывается как лестница, в которой в черне три пролета, иногда их больше намного. В общем, много-много разных ступеней. Эта лестница для удобства как-то упрощается в какие-то схемы, трехчастную или девятичастную, еще какие-то. Схемы могут быть разные, пусть их будет больше хороших и разных. Но нужно знать такое золотое правило, что начинать нужно с первой ступени, а не с пятой или десятой.

И лестница пессихазма, лестница умного делания, ну и вообще аскетической жизни предполагает восхождение от первой ступени ко второй, к третьей, а не какие-то запрыгивания на крышу дома, прямо с земли. Такие запрыгивания иногда бывают, чудесные случаи, что человек подпрыгнул и сразу улетел. В общем, подражать таким случаям не стоит, обычно заканчивается какой-нибудь более или менее инвалидностью. Поэтому лучше так вот не спеша, осторожно нащупывая каждую ступень, став прочно на первую, переходить на вторую и так далее. А там дальше уже по ходу дела сама молитва и опыт сына ошибок труда. Тут нужно побольше читать, кто серьезно интересуется проблематикой, которая неожиданно стала темами наших бесед. Нужно побольше читать и в первую очередь Игнатия Бринчнина. Игнатий Бринчнинов как раз говорит, он так предостерегает от попыток преждевременно осваивать какие-то способы и методы, которые сами собой органично и естественно актуализируются в свое время.

И он говорит, что все, независимо от образа жизни, характера жизни, даже порочные люди, они должны молиться об избавлении от своих порохов. Иначе как избавляться от пороха без помощи Божьей усилиями не получится. Но пытаться осваивать какие-то специальные техники до хотя бы первичного очищения, до приведения в порядок своей внешне телесной жизни, до избавления от каких-то явных телесных страстей, он называет это безумие. Ну и еще раз оговорюсь, что исихазм это все-таки не техника. Хотя в исихазме используются разного рода психофизиологические приемы, но это именно вспомогательные средства. Некие естественные, как отцы говорят, механизмы или естественное художество, которое помогает сосредоточению внимания, успокоению всех телесных и мысленных движений и так далее. Но суть не в технике, а суть в Боге, которому мы верим и с которым хотим соединиться. Суть в молитве, а молитва это все-таки прежде всего обращение к Богу.

И к Богу нельзя гарантированно обращаться с помощью какой-то технологии. Техника может помогать, но делать ставку на нее это значит уже делать ложную установку, которая собьет с правильного пути. Вот так. Следующий вопрос. А что происходит на второй или третьей ступенях в делании Иисусовой молитвы? Попробую сейчас сообразить, что тут имеется под второй или третьей ступенью, исходя из того, что я говорил. Наверное, имеется в виду три основных этапа или три ступени духовно-аскетической жизни. Это делание или праксис, естественная философия или созерцание и обожение, иногда богословие называют.

Три этапа. Эти этапы так или иначе применяются к деланию молитвы, потому что молитва это такой стержень духовной жизни, аскетики. Вся аскетика она строится вокруг молитвы и все, что молитве помогает, то и хорошо, а все, что мешает, то и не очень хорошо, а наоборот плохо. Но, чтобы иметь какое-то более предметное представление про всякого рода ступени, может быть, есть смысл взять на заметку какую-нибудь более предметную и подробную схему. Например, я вам рекомендовал, кажется, в прошлой или позапрошлой беседе, книжку о молитве Иисусовой, трактата молитвы Иисусовой, под таким названием она в интернатах есть и издавалась, которая принадлежит архиепископу Антонио Голынскому Михайловскому. Это относительно небольшой текст, человеку, у которого хорошие навыки чтения, он там в течение часа может прочитать. Ну, лучше не спешить с такого чтения, а вот эта книжка, которая может стать одним из первых таких практических руководств, как я, наверное, и говорил. И вот в этой книжке, уже в самом предисловии, автор ее предлагает схему из шести ступеней.

При этом они делятся на два этапа, три по три. Три на этап делания, то есть практиса и три на этап уже созерцательного и далее периода или ступени. И он разбирает достаточно подробно первые три, а последних три говорит так скользко между делом, потому что сказать, а что там происходит на этапе созерцания, в общем, особо и нечего. Не в том смысле, что там ничего не происходит, а там много чего происходит, но это происходящее такого свойства, которое глазами не увидеть, словами не сказать, как поэт один выразился. То есть это, мы же говорим о созерцании вещей божественных, вещей нетварных, а это такого рода вещи, которые, как я сегодня уже оговорился, не имеют никаких аналогов, никаких подобий в нашем мире. Здесь можно привести такую аналогию простую и понятную. Представим мир слепорожденных, мы себя попробуем представить слепорожденным. То есть мы не просто не видим, а мы вообще никогда ничего не видим.

Тем не менее у нас есть там слух, осязание, обоняние, вкус, другие чувства. Вот мы с их помощью как-то ориентируемся в этом мире. И вдруг кто-то из нас каким-то чудесным образом вдруг обретает глаза, прозревает. Не просто прозревает, а обретает глаза, которых у него и не было. Становится зрячим. Он начинает видеть мир во всем его многообразии, не просто познавать его на ощупь, на запах, по вкусу, по слуху, а видеть. И вот он-то увидел, а как он другим объяснит, что он увидит? У них же нет такого опыта.

Наши все слова, они имеют значение только в контексте нашего опыта. Потому что иначе это будут слова ни о чем. Поэтому, когда отцы говорят о созерцании, во-первых, обращаются к тем, кто немножко плавал и подают им некие условные сигналы, условные знаки. А для всех вообще, они обычно говорят, что и тогда тебе откроется то, что я не знаю, как описать. То есть будет супер, а вот как это супер конкретно описать, слов таких нет. Потому что наши слова сами по себе, они все-таки есть продукт такой вторичный нашего эмпирического опыта, опыта взаимодействия с этим видимым, чувственным материальным миром. А мир божественный, он словами несказуем. Хотя говорить надо и поэтому что-то приходится говорить, но в этом случае наши слова это не какие-то конкретные привязки к реальности, а некие символы в церковном смысле.

То есть как то, в чем присутствует Бог. Не просто то, что дает нам какие-то рассудочные ориентиры на Бога, потому что рассудочно Бог не познаваем. Это одна из особенностей специфических православия и паламизма в частности, что Бога невозможно познать, но Бог может познавать, то есть он знает сам себя. И поэтому познавать Бога как он есть непосредственно можно только будучи Богом. И вот поэтому Бог, во-первых, начальное присутствие, о котором мы уже не раз говорили, в человеке обеспечивает. А созерцание, затем в обожине, это начальное присутствие становится возможно полным в силу вместимости каждым конкретным человеком, в силу его желания вместить. Но тем не менее познание осуществляется не посредством чувственных органов, зрения, слуха и даже не посредством мысли, то есть интеллекта, а именно посредством самого Бога, то есть божественной энергии. Человек становится Богом и как в качестве Бога он познает Бога.

Поэтому говорить про вторую и третью ступень в смысле созерцания и обожения, это лучше в книжках читать. Некие интуиции там можно вычитать, чтобы слегка захватило дух и захотелось. А вот про ступени внутри делания, внутри практиса, о них, конечно, нужно говорить, нужно знать. Поэтому я отсылаю в книге для начала Антония Голынского-Михайловского. Перечисливайте ступени, сейчас попробую вспомнить, чтобы было понятно, о чем речь. Он говорит о трех первых ступенях, которые соответствуют деланию. Что значит делание? Делание это этап, предполагающий, во-первых, мое состояние, еще ветхого человека и мои собственные усилия, то есть когда я нечто делаю, я делаю то, что зависит от меня, когда мои человеческие силы, способности, энергии задействованы в молитве.

Это этап синергии, моего содействия божественному предустановлению. Потому что в своей, если можно так выразиться, сущности молитва это действие божие. Оно в начатке во мне есть. Я должен это действие раскрыть в себе с помощью своих усилий. И вот этому этапу делания соответствуют три ступени молитвы по архиепископу Антонию Голынскому-Михайловскому. Эта молитва словесная или устная. Которая произносится с помощью уст. Даже если мы делаем это негласно, но все равно имея в виду некую артикуляцию, редуцированную, все равно как-то проговариваем эти слова молитвы, едва-едва артикулируя.

Пусть и про себя не вслух. Затем следующий этап это мысленное или умное деятельное. И третий этап умно-сердечное деятельное. Понятно с первым вообще вопросов нет. Я думаю, когда мы просто по образу псалмопения, просто там вслух или едва-едва или негласно, но произносим слова молитвы с помощью органов речи. Пусть и едва выражено. Вот с этим способом естественно сочетается и второй уже мысленное произношение молитвы. Потому что уже на первом этапе мы должны заключать умные слова молитвы.

Иначе это будет молитва по образу попугая. По образу попугая молиться не надо. Все-таки лучше начинать по образу человека, который есть. Образ Божий. То есть осмысленно и со вниманием. Внимание это душа молитвы. Молитвы вначале. Второй этап умное деятельное.

Когда я своей умственной деятельностью, то есть мысленной деятельностью, мыслью произношу молитву мысленно. При этом опять-таки внимание заключено в том, что я мысленно произношу. То есть когда я уже могу так молиться мысленно без артикуляции. То есть когда внутреннее слово становится, мое внутреннее слово становится самодостаточным. Не обязательно произносить слух хотя бы и про себя. А третий этап умно-сердечное деятельное. Когда через внимательную мысленную или умную молитву сердце постепенно начинает содействовать, откликаться как-то. То сопротивляясь, то все-таки откликаясь.

Бог начинает давать свои первые плоды, кроме собственно внимания. Это еще и то, что в специальной литературе называется умилением. Это сейчас несколько архаичный такой термин. Но это некое состояние радостно-печали. Когда с одной стороны печаль о Боге и такое покаянное чувство, ощущение. Оно распаряется неким утешением в связи с подаваемой надеждой. Человеку появляется вкус вечной жизни, вкус вечного спасения. Вкус Божий.

Это естественно является источником радости, утешения. Но эта радость растворена печалью. Потому что человек видит себя не в Боге, а где-то вне него и в месте неподобия Богу. То есть он с одной стороны осознает уже свое призвание, а с другой стороны видит куда вляпался и в каком месте оказался. Совсем не там, где надо. Вот. Ну и на этом уровне, если человек в нем продолжает настойчиво и терпеливо молиться, в молитве терпите. Это тоже заповедь апостола Павла.

Утешения, конечно, бывают. Если человек правильно молится, они будут. Но при этом и периоды терпения, периоды такого пустынного шествия, шествие через пустыню, они никуда не денутся. Они будут всегда и до конца. Исаак Сирин, который вершин молитвы достигал, писал в том числе и о своем опыте, в первую очередь о своем. Он говорит, что на вершинах период воспитательного оставления, богооставления сохраняются и тоже приходится терпеть. Вот. Когда человек достиг стадии ступени умно-сердечной, еще деятельной молитвы, когда он уже умом, сначала сердце откликается на молитву ума, а потом ум уже стремится в сердце.

Потому что та антропология Исихасская, о которой мы говорили, она предполагает, что престол сердца или, как говорит Палама, сущность, не сердце, а ума. Престол ума и сама сущность ума, как говорит Палама, она находится в сердце в его некой потаенной глубине. И поэтому то, как ум обнаруживает себя в этом мире, это иногда называют силой разума, это энергия ума. Вот эта энергия, она источник свой не в головном мозге имеет, а в сердце. А головной мозг это инструмент только нашего некого внешнего сознания. Важно не путать психологическое сознание и тот ум, о котором говорит Палама и другие отцы в контексте Исихазмы и духовной жизни. На ступени умно-сердечной деятельности неким естественным образом ум сам начнет искать сердечное место, вход в него и то, что за этим следует. Говорить об этом просто из любопытства нет никакого смысла.

Будучи слепорожденным, гадать о том, как то выглядит, как это выглядит. Но если никогда не видел, ты не сможешь этого и представить. Поэтому можно и нужно читать то, что пишут отцы, они какие-то ориентиры привязки дают начальные. Но гадать о том, как и что, нет смысла. А есть смысл бороться над появлением этого зрения. А появление этого зрения препятствует нашей страсти, потому деятельный период весь, включая умно-сердечную деятельность и более того, даже начальные этапы созерцательной молитвы, когда по Антонию Галинскому-Михайловскому молитва становится уже самодвижной, умно-сердечной самодвижной, потом она становится чистой. То есть есть период уже после вхождения в сердце, когда настоящая брань только и начинается. А у нас сейчас первая степень очистки, а потом вторая, третья и там степеней очистки очень много.

Нужно просто оставить как иллюзию и очень вредное заблуждение, что я сейчас быстренько такое сделаю и стану бесстрастным, стану таким приличным, хорошим. Образом из дачного делания, которое тоже по-своему умное, учат, что не бывает так, что прополол и дальше ничего расти не будет. В смысле сорняков. Они будут всегда. В полотне как-то ухаживать за тем, что хочешь вырастить, надо бороться с тем, что растет вопреки твоему желанию. Никакие сорняки не заказывали, они растут. Так же и здесь. Поэтому нужно настроиться, что с этим нужно бороться всегда.

Сейчас у нас речь об избавлении от каких-то более-менее грубых, потом они станут тоньше и тоньше. На наш век хватит. А что будет потом, будет потом. Не берут даже на эту тему говорить. Тем более, когда нет каких-то специальных адресных вопросов. Лучше постоянно читать святых отцов, даже несколько. Лучше всего для практики читать то, что соответствует моему уровню. Но можно и для стимула, для мотивации читать то, что выше моей меры.

На будущее ориентироваться и представлять, что дальше меня ждет. Скорее всего, пока у нас нет аналогичного опыта, мало чего поймем. Или как-то поймем по-своему. А потом будет понимание уточняться, углубляться, будут открываться новые смыслы. Путешествие не только трудное, как обычно представляют начинающие. Вышел на участок, там еще бурьяном зарос. Конечно, перспектива не очень, на первый взгляд. А дачники с опытом, они же говорят, что вообще-то круто.

Как мне один сказал, что такой простейший способ почувствовать себя Богом, выращивать что-то на даче. Попробуй его оттянуть. Меня, например, попробуй заставь пойти что-то делать. А есть люди, которых не оттянешь. А это же труд. Они трудятся, они видят плоды, они верят в эти плоды, верят в результат и они этим занимаются. Тоже они же изучают инструкции, читают специальные тексты, становятся такими корифеями своего огородного делания. Ну, вот и с умным деланием примерно так же.

Еще один вопрос такой специальный. Я тут сразу оговорюсь, когда вот такие конкретные вопросы, я могу свое мнение высказать по поводу этих вопросов, поделиться какими-то своими соображениями, что-то может быть так осторожно посоветовать, но чему не обязывает. Потому что когда речь конкретики, всегда легко промахнуться. Так, мое правило три сотницы молитв давно уже пределось. Теперь не получается начать произносить молитву хоть с каким-то вниманием. Слишком сильна многолетняя привычка просто отторобанивать. Как соскочить с этой старой колеи? Точнее, как выскочить из колеи?

Да, правило нужная вещь, необходимая. У всего хорошего есть и свои нехорошие возможные стороны. У правила есть некий автоматизм. Как автор говорит, приелось отторобанивать. Такая устойчивая монашеская фраза есть – вычитать правила. Вот, конечно, вычитывать правила – это серьезная проблема. Не надо его вычитывать. Все-таки мы должны держаться правила, потому что если мы откажемся от правила, то, скорее всего, мы вообще располземся и превратимся в что-то такое бесформенное и не структурированное.

И там о дальнейшей духовной жизни, о каком-то дальнейшем исихазме и дальнейших ступенях можно сразу забыть, если только не начать фантазировать и придумывать собственную версию исихазма-фэнтези. А настоящий исихазм все-таки невозможен без правила. Правило может быть разным, но оно должно быть. Но соблазн начать вычитывать правила, превратить правила в некую дань, которую главное – просто барщину отработать и пойти заниматься своими делами. Вот если у меня вот такое желание просто отработать и пойти заняться своими житейскими человеческими земными делами, то, значит, уже проблемы какие-то с самой моей верой, с самой моей религиозной мотивацией. Потому что правило – это только такая действенная помощь для того, чтобы все остальное время жить правильно. То есть это, ну, не знаю, как бы… Чтобы поехать, нужно автомобиль завести.

Толкать его вручную не очень. Нужно его завести. Правило – это своего рода такая вот заводка, пусть там и ручная с помощью вот этого рычага. То есть она помогает сдвинуться с места. Но, тем не менее, мы должны иметь в виду, что цель исполнения правила не в самом исполнении правила, а в том, чтобы правило помогало нам жить в соответствии с этим правилом. То есть полчаса в день там помолиться на начальном этапе нужно не для того, чтобы там все остальное время про молитву напрочь забыть. А вот цель такова, что вот в эти полчаса я стараюсь выжать из себя некий концентрат молитв, чтобы его, как некого такого толчка хватило на то, чтобы все остальное время молиться. Вот для этого нужно правило, для этого нужны специальные какие-то условия.

социальное положение тела и так далее, чтобы в остальное время, когда условий особых нет, а там есть какие-то дела, суета, попечения, заботы и так далее, правило помогало мне все-таки продолжать молитву худо-бедно. Поэтому когда целью правила становится исполнение самого правила, то с религиозной мотивацией, об этом нужно подумать. Если все-таки мотивация религиозная есть, но есть и эта проблема, то нужно как-то себя из этой колеи отторобанивать правила, все-таки выбивать. Это могут быть разные способы, у отцов есть такие советы, что нужно вспомнить свою первую любовь, в апокалипсисе Анна Богосподобная, вспомни свою первую любовь и покайся. Если мы в течение какого-то уже долгого времени совершаем такое молитвенное правило, три сотницы и что-то другое делаем церковное, религиозное, значит когда-то был момент, с которого мы начали, надеюсь и смею предположить, что был какой-то толчок веры, обращение, которое дало нам мотивацию этим всем заниматься, иначе зачем бы мы этим занимались. Есть смысл попробовать вспомнить не просто там себя, кем я был тогда, как я выглядел и чем занимался, а вот то ощущение первой веры, первой любви, призвания к Богу и попробовать это ощущение вспомнить, оно может опять возродиться и явиться. Или это могут быть какие-то тексты, которые нас подвигали к обращению, какие-то другие привязки могут быть, может быть молитва каким-то конкретным святым, еще что-то. То есть тут способов может быть разным, но я думаю у каждого верующего человека есть некие триггеры, которые могут сработать, выстрелить, не помню у кого из святых он говорит, что само воззрение на священные книги, которые привели его к вере и укрепили, оно для него являлось толчком к возрождению утраченной мотивации.

Вообще борьба за мотивацию это одна из важнейших под цели аскетики, потому что нам всегда хочется расслабиться, можем сделать какой-то рывок в течение какого-то времени, если какая-то совсем нехорошая страсть одолевает или еще что-то, или в определенные периоды настроиться великим постом, 100 метров пробежать, а потом хочется опять присесть или прилечь и расслабиться. Но это обычное дело, об этом апостол Павел говорит, что закон ума влечет меня к Богу, а закон плоти, закон греховный влечет к делам в сторону противоположную от Бога. И поэтому, даже так помните, восклицает бедный я человек, кто избавит меня от этого тела смерти. В этом смысле и мы, все бедные люди, у нас два начала, у нас частица Бога, но она помещена в некий костный глиняный сосуд, в некое животное, чего хочет животное, поесть, попить, покомфортнее облачиться, что есть, что пить, во что одеться, похоть плоти, похоть очей гордой житейской. Но если мы вот это все любим, вот нашу обычную животную жизнь, а правило для нас только какая-то тяжкая повинность, то, наверное, нужно с верой разобираться в первую очередь. А если все-таки вопросы такого рода задаем, ну, наверное, какая-то религиозная мотивация есть, нужно попробовать поискать разные способы, как вспомнить свою первую любовь, первую ревность, как ее оживить. Так, следующий вопрос. Правильно молитву творить на выдохе?

Похожа ли техника пения на это, когда берешь дыхание, а потом поешь, творишь молитву? Так, ну, правильно молитву творить внимательно, да? Вот, внимание душа молитвы, а всякая там техника, в том числе техника дыхания, это только вспомогательный механизм, который способствует вниманию. Если техника дыхания внимания не способствует, а отвлекает на саму себя, отвлекает внимание, то лучше ее как-то забанить. Еще раз повторюсь, что эсихазм это не техника и не техника дыхания. Есть там всякие холотропные и прочие способы дыхания, которые являются вещью в себе, в своем роде, но эсихазм все-таки не про это. Еще раз повторюсь. Я могу сказать, что пишут конкретные святые отцы на эту тему, а так нужно иметь в виду, что мы должны научиться молиться внимательно.

И какой-то абсолютно верной для всех техники дыхания тут быть не может. У каждого свои психофизиологические особенности и каждый дышит по-разному. Не должно быть никакого насилия над своим дыханием. Обычно отцы, если привязывают слова молитвы вдоху-выдоху, говорят, что первую часть молитвы можно произносить на вдохе, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, на вдохе, а помилуй меня грешного на выдохе. Но, еще раз повторю, физиология у каждого человека может быть разной, особенности организма и состояния здоровья и так далее. Не должно быть, особенно на первых порах, ничего такого специально акцентированного и искусственного. Вот это вот общее правило для новоначальных молитвенников. То есть все должно спокойно быть, естественно, спокойно сели, спокойно дышим и стараемся молиться внимательно.

Потом, когда возникнет навык каким-то естественным образом органично, мы можем даже сами этого и не заметить, молитва может соединиться с дыханием. Это может быть вот таким образом, как я уже привел пример, что первая часть молитвы на вдохе, вторая на выдохе. Это может быть каждое слово сопряжено с вдохом и выдохом в зависимости от темпа и так далее. Мне кажется, не стоит на этом сильно заморачиваться и слишком много внимания уделять, потому что это может вас сбить с толку и мы вместо того, чтобы внимательно молиться Богу живому, который вот здесь и сейчас и который в словах молитвы и который в первую очередь в своем имени, мы начнем заниматься своим дыханием и все внимание уделять дыханию. Вообще, раз уж вопрос задан, правильно молитву творить на выдохе, скорее неправильно, чем правильно, хотя может быть и такой способ молитвы возможен, но те отцы, которые говорят уже об использовании дыхания как вспомогательного средства для введения ума в сердце, еще раз повторю, на уровне первых двух-трех ступеней деятельной молитвы это вопрос вообще не про нас. Когда он встанет, то отцы говорят, что скорее на выдохе нужно произносить слова молитвы, с дыханием, Григорий Синовит по-гречески, по-русски переводит, как бы совводя с выдыхаемым воздухом слова молитвы. То есть наша задача войти внутрь себя, поэтому естественнее и логичнее вводить слова молитвы на вдохе, а выдох это уже что-то из себя. Хотя, еще раз повторю, здесь какой-то такой стопроцентно работающей механики нет и не может быть, потому что, в десятый же раз повторяю, эссихазм это не техника.

Техника это только один из вспомогательных, периферийных аспектов эссихазма, а эссихазм это в первую очередь вера в некого конкретного Бога, какого-то неведомого Бога. Техника может быть вообще без Бога, а мы обращаемся к Богу и мы должны верить в этого Бога и плоды эссихазма это дары этого Бога, а не какие-то естественные результаты соблюдаемой нами техники. Дары Бога они нетварны, то есть никакая тварная техника не может этих даров произвести, техника только помогает нам сосредоточиться, поэтому все, что полится внимательно, а внимание оно уже рождает все прочие плоды. Поэтому если творить молитву на выдохе способствует вниманию, то значит это хорошо, значит можно так молиться. Если нет, то значит нужно искать какой-то другой способ. А лучше вообще не заморачиваться о способах, а делать целью внимания, а вниманию должно сопутствовать наше покаяние, потому что если мы не видим Бога здесь и сейчас, значит есть что-то, что этому препятствует, и это что-то, это наши страсти, ничто другое Богообщение не препятствует, кроме наших страстей, поэтому нам от них и нужно избавляться. Наши пристрастия это источник, как правило, тех помыслов, которые таким сплошным кружением превращающимся в неприступную стену между нашим сознанием и нашим вниманием к словам молитвы и так далее. Вот с этим нужно в первую очередь об этом думать и с этим как-то работать.

Следующий вопрос – достаточно ли на первых порах просто отсекать помыслы? Для меня понятие помещать ум в словах пока не очень ясен. Ну, для меня тоже не очень ясен, но отчасти может быть уже и ясен, поэтому от не очень до очень нужно пройти какой-то путь. Так, вот достаточно ли просто отсекать помыслы? Ну, просто отсекать помыслы, я думаю, не получится, а если получится, то все равно недостаточно, потому что во-первых, отцы говорят, что в нашем наличном состоянии у нашего ума нет собственных сил, чтобы помысл отсекать, и поэтому они всегда добавляют, что приметив помысл и как-то вот совершив отсекающие действия в отношении него ума, нужно сразу обращаться за помощью к Богу, то есть призывать имя Божие и отсекать помыслы и изгонять их отцы советуют посредством оружия, которым является имя Иисуса. Поэтому Иисусова молитва, она предполагает не только вот отсечение помыслов, некое отрицание, а и цель, к которой мы стремимся и из этой цели, которая является сам Господь заключенный в его имени, подается и сила для отсечения помыслов. На первый взгляд это может показаться какими-то просто словами, но на самом деле и отцы об этом пишут, и люди даже с таким самым начальным опытом молитвы говорят, что оно действует, оно работает, что имя Иисусова, оно действительно всемогущее, оно может дать то, чего мы своими силами совершить не можем. Поэтому оно источник всех даров и оно оружие против помыслов и тех, кто эти помыслы всевывает.

Поэтому вот, не знаю, я не встречал у отцов такого совета, что можно на каких-то порах просто отсекать помыслы, а ум слова молитвы не заключать и не молиться. Нет, ну это какая-то ошибка, мне кажется, в опросе. Обычно могу порекомендовать из Добротолюбия, из сихии Иерусалимского, у него на эту тему условия отрезвений и молитвы очень много, жанр глав, коротеньких главах, каждая из этих глав содержит какое-то законченное поучение, наставление. Там как раз очень много о борьбе с помыслами и постоянный схематик, что заприметив врага и выстрелив по нему сразу, обращаясь за помощью всемогущему Иисусу и беги как бы под его покров, под его защиту. Следующий вопрос. Проблема. Когда творю Иисусову молитву, начинаются всякие неприятности. Как отвлекусь, жизнь налаживается.

Наверное, это бесы специально устраивают, чтобы отвлечь, но как-то страшно молиться из-за этого. Да, есть, наверное, такая проблема, но что тут сказать. Василий Полиномирульский, молдавский бесихаст, наша молдавская община в честь преподобного Василия Полиномирульского у него есть такие предпутия к трудам различных отцов бесихаст, Григория Синаита, нашего отечества Мила Сорского, Филофея Синаевского и других. Предпутия, некие такие предисловия. Вот их, кстати, тоже очень полезно читать, там все-таки такой уже достаточно продвинутый уровень, но с соблюдением всех мер техники безопасности и так далее. И вот он на похожий вопрос, вопрос о прелести, страх прелести, кого-то там останавливает заниматься Иисусом молитвой, он отвечает с поговоркой, что волков боятся в лес не ходить. Понятно, что здесь может быть и какая-то психологическая проблема за этим конкретным вопросом стоять, а может быть и нет. Но ясно, что бесы, конечно, они препятствуют всему хорошему, нашему спасению и молитве как самому действенному средству спасения в первую очередь.

Ну и что ж теперь нам не спасаться, зачем нам вообще брать их в расчет и идти у них на поводу. Каких-то неприятностей они, может быть, устраивают, но мне кажется, что это какая-то навязчивая идея. То есть можно так вот взять, откровенно говоря, плюнуть. Вот мы, кстати, в Крещении как обходимся с этими товарищами. После Крещения мы, когда обещаемся и сочетаемся со Христом, потом оборачиваемся на Запад и обращаемся к Сатане с помощью символических плевков и дуновения. Типа фу на тебя. И вот общий мотив и в Писании и у отцов, что, конечно, нужно не быть легкомысленным, потому что наша брать не против плоти и крови, а против духов злобы. Они там опытные, изощренные в своем зле и нужно иметь в виду, нужно блюсти себя, отец ваш, ибо этот супостат ваш дьявол, как лев там рыкающий доходит, ища кого поглотить.

Все это нужно иметь в виду, но тем не менее они недостойные нашего страха. То есть бояться нужно Бога и бояться нужно Бога правильно, не так, как Адам и Ева, согрешив, забоялись и спрятались, а бояться, но при этом его любить и к нему стремиться. А бесов нужно всячески отпрощаться и, как в арсенале Великий выразился, они недостойны нашего страха, они недостойны нашего презрения. Еще раз повторю, тут не нужно быть легкомысленным, не должно быть никаких понтов, но должно быть сознание, что если Бог за нас, то кто против нас. Если мы в молитве Иисусовой обращаемся к Богу, то какой-то взбунтовавшийся раб Божий, бес это же творение и рабы Божьи взбунтовались немножко, они же все равно не могут сделать ничего сверх того, что им позволено. То есть они бы, может, и хотели, но они связаны. И поэтому мы обращаемся к Богу, мы молимся к Богу, Иисусова молитва это средство Богообщения, ясно, что кому-то это может не понравиться, ну и что, в белых хозяйстве. Им не нравится, но им же хуже.

А мы должны делать свое дело. Если вот такой настрой будет, я думаю, что и мысль, что обязательно это повлечет какие-то неприятности, она просто тоже рассеется как бы, ну как-то так. Следующий вопрос. В прошлом выпуске Вы упомянули, что синдром маленького человека тоже для чего-то нужен. Поясните, пожалуйста, для чего? Хороший вопрос, в том смысле, что не помню в каком смысле и по какому поводу заходила речь о синдроме маленького человека. Скорее всего это было связано с тем, что люди себя как бы отговаривают от такого серьезного занятия умным деланием таким аргументом, что мы, дескать, люди маленькие и поэтому нам бы что-нибудь такое попроще, а вот для психазма это что-то для суперменов и супервуменов каких-нибудь. Вот в этом смысле, наверное, я имел в виду синдром маленького человека, что он здесь не годится.

Все большие. А вот для чего он может быть нужен, много для чего. Ну, например, когда мы большие начинаем молиться и у нас появляются первые плоды, дары, они, естественно, окрыляют и поскольку всегда хочется раньше времени финишировать и пойти на покой, то у нас всегда возникает соблазн, что вот оно уже и мы начинаем еще там недавно покаянно и смиренно молились, а тут уже крылья расправили и типа полетели. То есть начинаем понтоваться. И вот в таких случаях, конечно, синдром маленького человека он нужен. То есть у человека как бы два полюса. Бог и червь. Старик Держаев, по-моему, даже писал об этом, и царь, и раб, и бог, и червь.

Это вполне в рамках такой светоатической антропологии. И Григорий Богослов об этом говорит, что нам плоть вот эта тленная дана, чтобы мы не превозносились, не уподоблялись сатане, не дай бог, да, а дух дан от Бога, вот эта частица Божия, чтобы не забывали свое предназначение. Поэтому вот в этом смысле есть у нас время понтоваться и есть время включить синдром маленького человека. Ну отцы обычно говорят, что когда наступает период какого-то такого тягчайшего, близкого к отчаянию, уныния, ну стоит помнить о своих взлетах каких-то, о своем призвании, о своем божественном начале в себе, и чтобы Бог хочет моего спасения и все такое. А когда наоборот период легкости, полета и утешения, вот нужно помнить, что ты вообще такой червь, раб, прах и тлен, чтобы не дай бог не унесло. Ну это вот со временем становится таким навыком, который очень хорошо помогает. Пока навыка нет, нужно управлять синдромом маленького человека и синдромом человека большого, если так можно выразиться. Может быть так.

Следующий вопрос. Здесь точнее даже три подряд вопроса, они примерно на одну тему. Но я зачитаю все три и попробую ответить, учитывая особенности каждого вопроса. Это вопрос весьма распространенный, поэтому сразу пока не забыл, если моих ответов будет недостаточно, то может быть есть смысл подумать над тем, чтобы в этой теме посвятить какую-нибудь отдельную нашу встречу, а еще таковые планируются в будущем и состоятся. Ну вот, три вопроса подряд, я зачитаю их все сразу, а потом попробую ответить, учитывая особенности каждого. Если святые отцы категорически запрещают без руководства заниматься Иисусовой молитвой, а этого руководства просто нет в силу отсутствия опытных делателей, то что делать? А пастыри, которые есть, отсылают к книгам, получается замкнутый круг. Следующий вопрос, можно ли в принципе преуспеть в этом, в Иисусовой молитве, в умном делении, если нет опытного наставления и есть ли вообще те, которые преуспели в этом, не те, про которых написано, ну то есть, как я понял, те, которые когда-то жили, а те, которые сейчас имеют реальные плоды благодати Духа Святого.

И последний вопрос на эту же тему, если без послушаний не будет исихазма, то для мирских исихаза невозможен? Напрямую с Богом мирской не общается, а подчиняться монаху мирской не может. Впрочем, как и монах мирскому. Жить по советам, это конечно прикольно, но для мирских нереально. Да и в текстах отцов можно найти все, что душе угодно, это тоже не критерий. В общем, все вопросы объединяет общее настроение, все пропало шеф, ужас, ужас, смерть, петля и яма, и так далее. Это я шучу. В общем, на самом деле, в самих вопросах, ну, некоторый изначально ложный посыл, замкнутый круг.

Ну, вот из того, что пишут отцы и наставники в умном делании, включая самые последние, приближенные к нам времена, Игнатий Брянчанинов и те, кто были за ним, никакого замкнутого круга нет. А есть некоторые, так скажем, вполне решаемые трудности. В чем трудности? Ну, во-первых, опытных руководителей, богодухновенных наставников, как их называют, Игнатий Брянчанинов, которые могут так взять за руку и повести по пути спасения, так что послушнику можно особо не париться самому. Таких наставников во все времена было не то, что много. Были периоды, когда их было побольше, когда поменьше, но в итоге наступил период, когда их стало настолько ничтожно мало, что, как выразился тот же Игнатий Брянчанинов, можно смело сказать, что их нет. То есть монашеская практика абсолютного послушания, когда человек находит себе такого наставника и придает себе полное послушание, она ушла в прошлое. А намеренно она никогда особо не распространялась, а если только в виде каких-то довольно редких исключений.

Поэтому этот факт несколько напряжение снимает. Во-вторых, что значит само послушание. Настоящее послушание – это послушание Богу, но способов послушания Богу может быть три. Это может быть непосредственное послушание, как у святых, Авраам, например, ему Бог явился, а что этому явлению предшествовало, мы тоже так не знаем, в Писании не описано, но можем предположить. Бог непосредственно открывался Моисею, апостолам, святым и так далее. И они слушали его волю непосредственно из его уст, непосредственно ее созерцали и исполняли, и еще доносили другим. Это первый способ, его мы сейчас не рассматриваем. Второй способ – это послушание Богу, опосредованное таким святым руководителем, который сам непосредственно узнает волю от Бога и передает доступный способ именам.

Еще раз повторю, этот способ в древности не был нормативным и распространенным, а только в рамках монашеской традиции, при этом с той оговоркой, что такого руководителя прежде нужно найти, то есть наша собственная инициатива и наша собственная ответственность, она все равно никуда не девается, потому что общее правило послушания гласит, что послушанию такому наставнику должен предшествовать его выбор, его испытание. И даны критерии этого выбора и испытания, что он должен прежде всего учить тому, чему учат отцы, апостолы, сам Господь, и жить в соответствии с этим учением, и являть это учением. То есть попытка соскочить от ответственности, она все равно не работает, потому что у наставника нужно выбрать. Все равно это под мой личный страх и риск, под мою ответственность. И отцы предупреждают всегда, и англескичник предупреждает в 7 веке, что уже в наше время много волков вместо пастыри, и поэтому нужно предполагаемого руководителя сначала испытать и убедиться, что он действительно сосуд Духа Святого и он действительно такой руководитель, который может Тебя привести. Когда ты в этом убедился, то можешь уже довериться ему во всецелое послушание. Но вот чтобы выбрать и убедиться, значит нужно знать, чему учат святые отцы, сравнить учение данного наставника с этим святоотеческим учением, взять все равно ответственность на себя. Наконец, повторюсь, что таких руководителей, испытывая или не испытывая их все равно, это общее правило стало настолько ничтожно мало, что можно сказать, что их нет.

Хотя они, наверное, есть, может быть, есть, но мы исходим из того, что их нет. Потом тут еще мотив такой встречается в объяснении этого феномена, почему их нет, когда они, может быть, и есть. А потому, что нет тех древних послушников, которые готовы были решиться на такой образ жизни, то есть полностью, во-первых, пойти и положить все силы на то, чтобы такого человека найти, а найдя его, полностью отречься от своей воли, ну не природной воли, а воли плотской, греховной, от самолюбия в плохом смысле слова, ради самолюбия в смысле слова хорошим, ради восстановления в себе образа Божия. И отцы говорят, что таких решительных послушников не стало, поэтому Бог не дает и руководителей соответствующих. Ну, вот не стало, не стало, но отсюда не следует, что не стало самого послушания, послушание Богу все равно мы должны оказывать, но оно как бы теперь, если первый уровень послушания непосредственно Богу, как в святых, второй опосредованно святым руководителям, а третий это как бы вот еще одна более низкая такая степень опосредованности, предполагающая, что мы все равно должны оказывать послушание и без послушания не может быть духовной жизни и не может быть никакого умного делания настоящего, но это послушание в таком широком смысле, тут есть засада со словами, еще вот наш такой непосредственный бэкграунд православия последнего и может быть там нескольких даже двух-трех последних столетий он все напортил, поэтому какое слово не скажи всегда 100% будешь как-нибудь дурно понят. Ну там отцы говорили это должно быть послушание церкви, вы представляете как сейчас это звучит послушание церкви и если церковь ассоциируется с храмом Христа Спасителя и служащими там так сказать пастырями, ну это должно быть послушание святым отцам, вот так скажем, вот ясно что опосредованно через их тексты, через те правила, заповеди и уставы аскетические, которые они оставили нам, которые по преемству изложены наиболее доступной для нас форме и наиболее съедобном и удобоваримом виде отцами последних столетий, тем же Игнатием Брянчаниновым, Нилом Сорским, упомянутым Василием Полином Мирульским, Поисием Величковским, отдельными подвижниками уже XX века. Все это многообразие, вопрос как с ним разобраться, извините, а как найти в древности духоносного руководителя, ну это надо бросить все заботы и пойти искать его, поэтому вот я понимаю, что нам психологически хочется себе какое-то оправдание, какую-то поглашку найти, я сам такой, поэтому и понимаю, но вот так если здраво подойти, то все мы находимся в тех условиях, которые соразмерны нашим силам, нашей решимости и сказать, что вот каким-то там древним спасающимся было легко, а нам, дескать, трудно, ну так нельзя, нам все и в равной всем, каждому на своем месте, в свою эпоху, в своем там культурном, социальном контексте одинаково одновременно и трудно и легко, ну мы же верим в промысл Божий, поэтому в любом случае все упирается в нашу решимость, вот в известной беседе под именем преподобного Серафима Саровского с Матавилом, которую я кажется тоже уже упоминал, он, то есть Серафим Саровский, говорит своему собеседнику, что вот многие сейчас удивляются, как, дескать, в древности люди могли там Бога так вот непосредственно видеть и воспринимать и там приводят примеры из деяния апостолов, когда Дух Святой прямо так непосредственно руководил и многие современные христиане также вот удивляясь этому, они еще склонны считать, что, дескать, тех даров, которые когда-то были там в древности, их сейчас Бог никому не дает и их в принципе нет, вот, но вообще-то об этом там и Семен Новый Богослов говорил, тоже там века были, в его непосредственный период, достаточно темные, когда христианство было в упадке, он был одним из таких возродителей, то есть, ну, людям дай волю немножко, но не всегда, любую эпоху сделают темной, поэтому не нужно себе давать волю, вот, а что нужно? А вот Серафим Саровский в этой беседе говорит, что, а почему вот так?

Он говорит, что ничего Бога не убавилось ни в мире, нигде, он здесь и сейчас, вот он весь, везде и все цело и вся полнота даров, она как излилась в пятидесятницу на церковь, так и пребывает, тоже никуда не делась и меньше ее не стало, а что же стало? Проблема с нашей решимостью, говорит, то есть, дело даже не в наших каких-то там силах, физическом здоровье, психологической устойчивости, чем-то еще, а именно в решимости, а решимость это вещь, которая даже там от моих сил не зависит, она зависит только от моей свободы, то есть, решимость это нечто такое, что я могу совершить с нуля, не имея ни сил, а вот просто взять и исполнится решимость, ну там, ну, например, опять боюсь неправильно быть понятым, ну, например, решимость умереть, да, вот полнота, вот почему мученичество это исполнение всех заповедей Христовых одномоментно? Потому, что все заповеди Христа, в гуманистическом контексте это немножко стрёмно звучит, но вообще-то они являются готовностью и осуществлением этой готовности умереть за Христа, мы и крестимся же в смерть и воскресенье, в воскресенье, но сначала в смерть и там апостол Павел говорит, что нужно там плоть распять со страстней и похотьми, да, там нужно, чтобы облечься, но облечься очевидно новым человеком, да, духом святым, нужно прежде совлечься, совлечься ветхому человеку, то есть нужно прежде умереть, чтобы родиться, образ зерна сам Христос предлагает, да, что путем зерна оно умирает, чтобы вырасти, вот, и при этом отцы отмечают, что христиане это вот те, кто решились умереть за Христа, при этом вот эта решимость актуальна, то есть физически, да, не всегда дается, то есть не всегда там мученичество, а иногда и редко, и специально нарываться на какое-то мученичество или на какое-то там лишающее здоровье и жизни аскетический подвиг, вообще-то это как бы за шквары, считается не очень хорошо, если там нет какого-то специального призвания Божия, а так вот правило говорит, что нужно здоровье беречь и себя, силы свои хранить и раз Бог не призывает, но тогда все равно мученичество становится бескровным, а бескровное мученичество все равно обусловлено решимостью умереть за Христа, которая должна, которая не всегда по делу, по факту, но всегда должна быть в намерении, и вот если так заглянуть в свое намерение, вот есть у нас какие там намерения, у нас в основном все-таки намерение как-то вот так пожить вот здесь, как неплохо желательно, а если там как-то оно не складывается неплохо, у нас начинается такой неблагочестивый или благочестивый в кавычках скулеж и все прочее, вот если есть вот этого рода решимость, то как-то все остальное становится так легко, вот есть такой у меня любимый пример из какого-то там древнего потеряка, возможно в пересказе Игнатия Дрянчанинова, где рассказывается об одном монахе, который где-то там в пустыне сидел в своей келье и вдруг его там блудная страсть, он думал, что все хорошо у него с этим, а тут на него напала и дошло до того, что он так уже думал, что брошу все и поеду куда-то в мир отправлюсь и во вся тяжкая пущусь, нет сил на их терпеть и с этим не совладать, вот такие мысли стали уже приходить, он там был близок к отчаянию, а потом вот он вспомнил свою первую любовь, а когда-то я пошел сюда в пустыню, позову Божию и куда же она все делать, поэтому не пойду я ни в какой мир, фигушки, а вот пойду лучше в пустыню, лягу там и пусть меня там звери сожрут, пусть я лучше там умру, ну вот раз уж вопрос так ребром, или оставить монашество и уйти в мир, или умереть, а терпеть и победить это я не могу и вот он пошел и там лег где-то там в пустыне, уже так вот в таком реальном намерении и как только вот он так прилег, он сразу почувствовал, что Батя его отпустила и он почувствовал свободу и не надо было умирать, ну вот по аналогии с несостоявшимся, с несостоявшимся жертвоприношением Исаака, то есть решимость была, она должна быть всегда, вот осуществление такое действенное будет или не будет, это уже не важно, потому что Бог судит намерения наши, поэтому вот если такая решимость есть, то все даст, но вот возвращаемся к нашим вопросам, то есть нет руководителя, который за руку возьмет, но есть все равно необходимость послушания воли Божией и в том числе исполнение главной такой базовой, основной родовой заповеди, заповеди о молитве. Вот есть книги Василия Полиномирульски, о котором говорил, он там тоже, кстати, советую посмотреть, прям в первом предпутии, предпутие к творениям Григория Синаиды, он все вот эти вопросы и сомнения там разбирает, не мы первые их придумываем, они были и до нас. И там про страх бесов и прелести, и про многое другое он говорит, и в частности вот, ну и что говорит, что нет руководителя, ну сами священные писания, то есть писания святых становятся нашим руководителем. На возражение, что в писаниях я детский человек, не шибко ученый и умом слаб и все такое, всякие прочие такие смиренничания, он говорит, ну а ты слаб, есть там брат, который вполне посильнее тебя и поопытнее, спроси его, не ответит он, спроси другого. То есть на самом деле никакого замкнутого круга нет, просто не всегда есть наша решимость что-то делать, потому что мы хотим какого-то такого простого в один, два, три шага решения всех проблем. Ну ладно, я там наберусь сил, наберусь решимости, что-то такое сделаю и все.

А здесь нужно просто настраиваться на путешествие из Египта в Палестину. Оно не быстрое, но оно, по-моему, увлекательно и интересно. А что там сидеть в этом Египте? Чем это интереснее вообще? И чем оно заканчивается, главное? Чем одно заканчивается, чем другое? Ну если мы верующие, то, по-моему, вопрос и не стоит. Так, ну вот если те, которые имеют реально плоды Духа Святого, ну должны быть так, потому что мир для христиан, значит они есть.

Но если мы их не видим, значит это не про нашу честь. И вот способ руководства это то, что Игнатий Брянчанинов назвал жительством по совету с обращением к творениям Святых Отцов, а тексты Святых Отцов проверяются советом, а совет текстами Святых Отцов. Он говорит, что это путь более затруднительный, чем послушание духоносному наставнику. Не такой прямой, извилистый, со своими сложностями. Ну, что делать? Израиль по Аравийской пустыне тоже так непрямо ходил. Вот. То есть без послушания не будет истихазма, но в вопросе ложная посылка, что послушания, дескать, нет.

Оно есть, оно должно быть, ну, просто вот таким вот окольным путем, опосредованным способом с некоторыми трудностями, но вполне решаемым. Вот. И еще на что тут обратить внимание, напрямую с Богом Мирской не общается. Ну, вот не знаю, Авраам Мирской был ли, не Мирской. Вот общался-таки. А подчиняться монаху Мирской не может. Впрочем, как и монах Мирскому. Жить по советам это, конечно, прикольно, но для Мирских нереально.

Ну, нет. Ну, это реально для всех. Вот. Тут ясно, что граница между монахом и мирянами, монахами и мирянами существует, но она неформальная. Вот. Она никогда вот такой уж строго формальной не была. Ну, может быть, в отдельные периоды ее можно было провести, а в наше время уж точно нет. Вот.

Тут разница интересов. Есть миряне с монашескими интересами, тогда их лучше вот так, ну, в категорию монахов отнести. Уже Игнатий Брянчанинов говорил о монахах в Афраке. Он говорит, что сейчас скорее в Афраке монахов встретишь, чем в монастыре найдешь. Вот. Трудно сказать, кого он конкретно имел в виду. Отчасти там можно в отдельных случаях догадаться. Но, тем не менее, вот он такое заметит.

Вот. А с другой стороны есть монахи, которые, ну, по статусу монахи, а интересы у них мирские. Правило предполагает, что монахи должны руководить монахами, а не заниматься мирянами. Вот. Но это речь именно о приоритете настроения, в первую очередь, а не о статусе, тем более в наше время. То есть, когда отцы говорят об этом правиле, они, скорее, как бы под вопрос ставят практику оптинских старцев XIX века, которые занимались там мирянами с их мирскими интересами. Не мирянами, которые, ну, пока миряне, но с монашескими интересами и, может быть, призванием. А мирянами, там, с их скотиной, там, детьми, хозяйством и прочим.

Вот. Ну, тут не мне судить, но, наверное, это какое-то особое служение для того времени было, но оно именно исключительно особое. Так вообще нельзя. Вот. Но поскольку сейчас и монастырей-то в строгом смысле нет, а если есть, то такие тоже, не сказать, что традиционно организованы, ну, там, извините, может быть, не всем понравится, но монастыри, которые сейчас живут и здравствуют, и цветут, по некоторым и крестьологическим и прочим причинам, я лично не рассматриваю. А вот монастыри, где возможен настоящий исихазм, именно как неких стен, в которых организованная монашеская жизнь, их сейчас, можно сказать, нет. Ну, или там их настолько мало, что это такие исключения, которые тоже, как правило, рассматривать нельзя. А есть вот монахи, которые как-то организуются или миряне с монашескими интересами.

А если мы там интересуемся молитвой Иисусовой, ну, это уже, значит, и собрались, и тратим там каждую субботу сколько-то времени на разговоры об этом, ну, значит, какой-то интерес, надеюсь, не празднуем, у нас к этому и действует. Поэтому вот мы говорим, что-то обсуждаем, но это уже вот некоторый способ такого руководства. Ну, не в том смысле, что тот, кто говорит, он руководит, а в том смысле, что тот, кто говорит, он тоже учится. То есть мы взаимно там учимся. Это образ жительства по совету, как его еще Нил Сорский описывал и даже Данила Сорского Григорий Синаид. А вот Игнатий Брянчанинов уже настаивал, что это вот едва ли не единственно возможный нормативный способ, когда он говорит двое или трое единомысленных совместным советом и главное чтение, там где нет чтения, внимательного чтения, чтение причем сравнивает с деланием Иисусовой молитвы. И даже вот этот способ Иоанна Лествичника заключения ума в слова молитвы он распространяет и на чтение. То есть чтение как форма молитвы, но чтение именно вот таких аскетических произведений.

И он говорит, что вот где нет чтения, там нет, опыт там замечен, а он же был благочинным по монастырям Санкт-Петербургской епархии того времени. Он там узнал, наблюдал, что где нет чтения и где нет такого жительства по совету, там нет никакого монашки, никакого успеха, толхозы или какие-нибудь там чудачества и всякая самодеятельность художественная. Вот поэтому, не знаю, мне кажется, что может быть есть смысл остановиться на этом вопросе подробнее как-то попытаться системно. Я бы там сам в своей памяти освежился, посмотрел там книжки, подготовился как-то. Мы бы поговорили об этом специально. Пока все. И у нас время как раз завершается без десяти. У нас еще 10 минут.

Да, 10 минут. И если есть какие-то вопросы. Я вопрос задам. Алексей, исихазм и пацифизм как соотносятся? Ну, не говоря уже о невротическом злобесии. Потому что, когда человек начинает усиливать, если есть какие-то неврозики, они опускают его туда. Это никак не относится. Не в том смысле, что исихазм против пацифизма или за пацифизмом.

Я думаю, что это некоторые параллельные реальности. Мы сегодня говорили о синтезе Паламы. Я там опустил важную вещь. Дима, спасибо тебе, ты эту вещь мне напомнил. Вот она очень актуальна. Мне кажется, что Паламизм очень актуален, если его правильно прочитать. И для начала не то, чтобы перевести на какой-то современный язык, новый какой-то синтез создать, а хотя бы его адекватно реконструировать. Потому что он, по-моему, еще не реконструирован целиком.

А тем более уж на каком-то популярном уровне. В нем есть важная основа, которая важна и для нашего взаимодействия с миром. Мы же в нем живем, в этом мире. И мы не только существа религиозные, духовные, где-то в изолированных местах подвязающиеся. Мы существа социальные, у нас еще и человеческая психология и физиология, которая нас иногда к врачам вынуждает ходить. Сегодня один из наших участников предупредил, что пошел к врачу. Зовут его Александр. Просьба помолиться заодно.

То есть, теме познать. И вот там Григорий Палама проводит такую важную, но, к сожалению, забытую светоотеческую истину о двух родах знания. Современная цивилизация западная. И Россия, и русская культура западная. В этой культуре, и мы так воспитаны, знания рассматриваются как нечто единое. И мы, становясь верующими, получаем благодаря этому некую ложную установку, ложный ориентир. Мы считаем, что мы Бога познаем и воспринимаем тем же самым знанием и теми же самыми органами и инструментами, которыми мы познаем этот мир. Мы другого способа познания не представляем себе.

Это такая культурная установка. Но при этом у нас может быть опыт, который с этой культурной установкой входит в некоторые конфликты. Мы можем, благодаря тому, что эта установка сидит глубоко и не обсуждается, мы можем этого конфликта и не заметить. И пытаемся все равно свой подлинный опыт объяснять с точки зрения этой ложной установки. А Григорий Полома категорично и много раз настаивает на том, что научное знание, при котором задействован наш интеллект, разум, рассудок, как ни назови, это все равно будут слова, значение слов нужно уточнять. Все используются наши эмпирические органы чувств, зрение, мы наблюдаем мир, потом делаем какие-то запечатления в памяти, в сознании, потом с помощью воображения эти запечатления как-то в сознании своим воссоздаем, из них с помощью абстрагирования какие-то понятия составляем и так далее. То есть какая-то работа мысли. Мы считаем, что о Боге и Бога можно узнавать каким-то таким способом.

А Григорий Полома, некоторые интерпретируют, что он такой гносил мах и с каким-то пренебрежением относится к этому естественному знанию, естественному научному, на самом деле нет. Он просто настаивает, что это знание, оно нужно и полезно и без него никак. Не можем же мы от органов чувств отказаться, выколоть глаза себе в буквальном смысле, от чего-то другого. Речь только о том, что этот способ, он хорош, но для познания Бога он не пригоден. Бога мы познаем иным органом и иным способом знания. Все риады об этом способе, как Бог открывается. Получается, что этот сам способ божественный, не тварный. Бог дает новый ум, дает новые глаза, новое зрение.

В духовном смысле сама по себе наша человеческая тварная природа, взятая от земли, она слепа. Она не может никакого Бога даже помыслить. Но Бог дал человеку самого себя. И вот этот способ познания Григорий Полома предлагает отделить от естественного познания и не смешивать их. И вот если мы это будем иметь в виду на самых разных уровнях. Во-первых, на аскетическом уровне. В прошлый раз мы немного внимания благодатного касались и я сказал, что оно проявляет себя в главном тем, что в нас появляется подлинный субъект, наблюдатель. Он сначала едва-едва просвечивается и плохо наблюдает.

Но он в нас есть по факту того, что мы люди образа Божия. Он в этой частице Божия заключен. Потому что в Боге частей нет. Поэтому всякая частица содержит в себе все. Все дарования и всего целостного Бога. Поэтому эта субъектность альтернативная в нас есть. Это наша подлинная субъектность. Неким парадоксальным образом его и высказать невозможно.

Если только пытаться это делать с помощью аналогов, принципа неопределенности. Вроде как и волна, но в то же время частица, с какой стороны подойти. Не забывайте, что когда говоришь о кванте как частице, нужно всегда помнить, что это волна, иначе ложное представление будет. Это совершенно, на мой взгляд, для человека, воспитанного в западной культуре. Для меня, например. А все мы воспитаны в западной культуре. Это некая антропологическая революция. Потому что западная культура вся построена на отождествлении себя с моим эмпирическим опытом.

Другого «я» мы не знаем. А тут получается, что у человека двойное дно или, наоборот, некая надперспектива открывается. И, мне кажется, это решение всех проблем человека. Даже современные психологи говорят, что если у меня учатся этому специально, но не с помощью частицы Бога, а какие-то способы самонаблюдения, рефлексии, когда я могу посмотреть на себя критично, со стороны. Если я всецело в потоке жизни в каждый момент, то я просто животное. И я могу сделать свой выбор, быть этим животным. Есть всякие термины. Туннельное зрение.

Когда я вижу только то, что перед моими глазами, я на него реагирую. А то, что я видел 10 минут назад, я уже забыл. И то, что вижу сейчас с тем, что видел 10 минут назад, я не соотношу. Многие проблемы, которые мы сейчас актуально наблюдаем в связи с известными событиями, это же от неспособности большинства народонаселения смотреть на себя со стороны. Смотреть критично. И соотносить то, что я вижу прямо сейчас, с тем, что я видел 10 минут назад. Так же пропаганда работает. Она отсекает все, что говорилось 5 минут назад, а внимание должно быть приковано к этому моменту.

Извините, зачем мне находиться в этом моменте? Жить в этом потоке. Я же не животное. Животные вот так живут. А человек у него должен быть некий наблюдатель. Древние греки интуитивно понимали, что у них есть ум, который кормит, вознится, который сидит где-то на колеснице животной природы и наблюдает. И человечность рассматривалась как способность контроля этого разума над аффектами. Паломизм предполагает, что речь не просто о разуме, который и так у нас проявлен, а речь о неком потаёмном первоисточнике этого разума, который одновременно является нетварной энергией.

Поэтому я не просто могу как вершина тварного смотреть на себя животного, растительного и прочего, свысока на свои животные и прочие неразумные проявления, а я могу глазами Бога смотреть на себя как творение и оценивать. Вот в чём антропологический секрет паломизма и сихаза. Когда в человеке появляется такой наблюдатель. И когда такой наблюдатель появляется, то речь не идёт о том, что всё остальное обесценивается. Обесценивается только в смысле, что прекрасный враг хорошего. А всё признаётся именно хорошим. Вся добра зело, как в Шестодневе повторяется. Речь о том, что не надо быть привязанным ко всему этому хорошему так, как к Богу.

Как к Богу нужно быть привязанным только к Богу. А ко всему остальному, оно же, если я сам могу быть, отождествить себя с образом Божиим, то есть самим Богом, значит я становлюсь выше этого всего и поэтому я должен быть по отношению к этому всему свободен. То есть я не должен быть зависим от него. То есть мир, сколько бы он прекрасен ни был, мне должен быть наркотиком. Я им должен свободно пользоваться. А не должна быть какой-то наркотической зависимости по отношению к нему. И тогда я могу смотреть. Во-первых, появляется некая благая неоднозначность.

Человек с таким туннельным сознанием, у него на все вопросы один какой-нибудь железный ответ, который приводит к тому, что одни знают один железный ответ, а другие знают другой. А другие знают другой железный ответ и эти ответы взаимоисключающие. Одни говорят там условно полуостров наш, другие не наш. И вот там начинается. А вот когда я вижу свою многоуровневость и на вершине этой многоуровневой моей природы есть некий внемирный, неотмирный наблюдатель, который этот мир, тем не менее, любит и в нем живет, то у меня нет таких железных ответов. А есть неоднозначные, благоразумные ответы, которые находят в каждой ситуации не какое-то на все случаи жизни железное решение, а единственно верное решение. И оно, конечно, должно быть за все хорошее. Хотя на первый взгляд может показаться за все плохое.

Поэтому нельзя отождествлять исихазм и его плоды ни с чем из того, что является проявлением человеческого на других уровнях. Ни в социальной сфере, ни в политической, ни в психологической, ни в какой другой. Есть такой тренд в народной церкви, во всенародной, какая-нибудь православная ярмарка, на которой продают православный мед. Исихазм никакого православного меда не предполагает. И никаких православных политических концепций, и никаких психологических практик, и никакой православной медицины. А все это естественное. И мед хороший, божье творение, дай Бог пчелы хорошие. Ну, конечно, можно сказать, что вообще все и вся православная.

Но там же вот… То есть это, кроме того, вот такая прививка, страховка от, ну я имею ввиду вот такое исихазское видение, это страховка от превращения духовной жизни и все, что с ней связано, ну то есть в широком смысле религии, веры. Какие-то вот железные аргументы для мира сего. Какую-то такую железную идеологию. Потому что вопросы православные, должен быть кем? Одни говорят монархистом, почему-то должен быть. Монархизм это какой-то исторический фрагмент, опция. Во-первых, мы знаем массу православных, святых, которые слово такого не знали и реальности политической.

А здесь в качестве такого неотъемливого маркера православия делается что-то временное и приходящее. Какие-то акцидентальные, случайные свойства объявляются самой базой. И из-за этого начинаются конфликты. Потому что это же свойства взяты из этого мира, а раз монархия православная, значит за нее мы будем здесь воевать. Извините, но может быть были периоды, когда была православная монархия, действительно православная. И когда были какие-то войны и нужно было за эту православную монархию воевать, потому что могли прийти какие-нибудь не православные не монархисты, а какие-то барбары совсем, которые просто всех прикончат. Или если не прикончат, поработят и вместо относительно хорошей, доброй цивилизации какой-нибудь варварский режим установят. А вот сказать, что везде и всегда, здесь и сейчас православный может быть то тем, то этим по своим политическим и прочим опциональным предпочтениям.

А сказать, что это заложено в саму базу, нельзя. В саму базу православия не заложено ничто, кроме самого нетварного бога. И поэтому важная вещь, которую очень сложно вместить. Вот Фарлам был же умным человеком и другие оппоненты, но они не смогли. Не были эсихастами, в хорошем смысле слова. Что нет никакой тварной истины, потому что тварная это частное, это что-то временное, относительное. И у отцов можно встретить такие совершенно шокирующие для современных западных христиан, а мы воспитаны как западные христиане. Протестантизм восточного обряда для меня это не ругательство никакое, для меня это констатация факта, что православие последних веков оно и было протестантизмом восточного обряда.

Относиться к этому можно по-разному, но это просто факт. Одни скажут, что это истина, а в другом, если их так попытать, иногда они сами так прямо говорят. Апостол Павел говорит, что она должна быть чем? Тем, что ведет к духу, неким окошечком к духу. А может же стать плотными ставнями или кирпичной стеной. Можно буквой забаррикадироваться, а наоборот изолироваться от духа. И там догматические формулировки. Я помню, открываешь какой-нибудь учебник догматики XIX века, почему у многих современных христиан вполне понятный рвотный рефлекс на слово «догматика».

Я их понимаю. Потому что за догматику выдавались какие-то бетонные стены. А догматика в православном и сихасско-полонинском смысле совершенно что-то другое. Об этом тоже нужно отдельно говорить. И вот там формулы есть. И вот семинаристов в XIX веке и в XX продолжали, заставляли учить эти формулы. Вот он выучил формулу, значит он знает догмат святый. Вот этот святой догмат говорит об этом.

А потом, когда всякое критическое мышление стало преобладать и началась некая законная десакрализация всех этих формул. Что это просто слова, а что с ними делать никому непонятно. И вот это мы видим. От плохой религиозности такой путь может быть относительно хороший даже без религиозности. Мы же должны понимать, что кроме такой плохой железнобетонной религиозности есть хорошие. А она дается только в опыте. Из книжек ей не научится. С помощью заучивания формул, с помощью какого-то мышления.

А это обнаружение Бога в самом себе, который будет таким, прошу прощения за жаргонизм, смотрящим во мне. И вместе с тем он будет мной самим. То есть это мое подлинное я. Такая концепция человек, конечно, исключает привычное западное, западнохристианское. В котором некая автономия человека. И эта автономия человека и его свобода со времен Августина в очевидном конфликте с волей Божьей. И что с этим делать? И там только два решения, они оба неправильные.

Или пелагеанское решение, или августиновское. А здесь нет или-или, а здесь есть и. Жестко вопрос ставится пелагеанских споров, которые не завершились и не решены. Или примат божественной воли всемогущей и тогда человек только тварь дрожащая и никто покорствует и молчит. Ну и так вот в Средневековье и аскетика, исходящая из такой установки была преобладать. Или наоборот идеал пелаге, что моя автономия все решает, я сам решаю, а Бог только мне какие-то благодатные пряники издалека, благодатную помощь посылает. А я все сам решаю. Такой гуманистический идеал.

Ну и в конце концов началась эмансипация человека в пелагеанском смысле, который не захотел рассматривать Бога как некое подавляющее начало. Бунтовался, все нормально, все логично. Но при этом есть третий вариант, который исключает сам этот конфликт. Нет никакого конфликта между верой и знанием, никакая теория эволюции не может вступить в конфликт с паламитским и сихарским представлением о божественной истине как нетварной. Потому что наши тварные знания о мире – это не знания о Боге. А наши знания о Боге – это не знания в научном мире. И прямого столкновения двух этих знаний в принципе быть не может. Это совершенно разные уровни, которые не сводятся к единому знаменателю.

А у нас попытка все свести к единому знаменателю приводит к конфликтам – к идейным и прочим. В том числе и к военным. Но оно же на разном уровне. Можно же из-за религии повоевать, можно из-за территории, из-за хлеба, из-за зрелища. Поэтому мне кажется, что тут некий выход есть, в том числе такой актуальный. Но что-то я, по-моему, от меня куда-то вынесло. Все. И время у нас уже давно вышло.

Да, время вышло. Тогда прощаемся до следующего раза все. Да, прощаемся. Спасибо, Дима. Не за что. Всем спасибо и счастливо. Спасибо, Алексей Алексеевич. Счастливо.