94. Пасха

Из живосвятых отца нашего свидетеля Григория Богослова, архиепископа Константинопольского, слово на Святую Пасху. На стражу мою стану, говорит чудный Аввакум. Стану с ним, но не я, подданный мне духа, власти и созерцанию. Посмотрю и узнаю, что будет мне показано и что сказано. Я стоял и смотрел, и вот муж, вошедший на облака, муж весьма высокий, и образ его, как вид ангела, это из книги Судей Исраилевых, и одежда его, как блистание летящей молнии. Он возил руку к востоку, воскликнул громким голосом, а глаз его, как глаз трубы, и вокруг его, как бы воинство небесное, и сказал, ныне днесь спасение миру, миру видимому и миру невидимому. Христос из мертвых, восстаньте с ним и вы. Христос во славе своей, восходите и вы.

Христос из гроба, освобождайтесь от уз греха. Отверзаются врата ада, истребляется смерть, отлагается ветхий Адам, совершается новый. Кто во Христе, тот новая тварь. Обновляйтесь. Так говорил он, а другие воспели то же, что и прежде, когда явился нам Христос через дольное рождение. Слава вышних Богу и на земле мир в человеческом благоволении. С ними и я. О, если бы иметь мне и голос, достойный ангельской песни и оглашающий концы мира, вещают вам так.

Пасха. Господня Пасха. Я еще скажу в честь Троицы. Пасха. Она у нас праздников праздник и торжество торжеств. Настолько превосходят все торжества, не только человеческие и земные, но даже Христовы и для Христа совершаемые. Насколько солнце превосходит звезды. Прекрасно у нас и вчера блистало и сияло все светом, каким наполнили мы и частные дома, и места общественные, когда люди всякого почти рода и всякого звания щедрыми огнями осветили ночь и образ великого света, света, каким небо сияет свыше, озаряя целый мир своими красотами.

Но прекраснее и блистательнее нынешняя светозарность, потому что вчерашний свет был предтечей великого и воскресшего света и как бы предпраздничным весельем. А ныне празднуем само воскресение, неожидаемое еще, но уже совершившееся и примиряющее собой весь мир. Поэтому инея пусть принесут, какие не есть другие плоды, а всякий пусть предложит времени свой дар, дар праздничный, большой или малый, но духовный и богоугодный, сколько у каждого достанет на то сил. Ибо дар соразмерный достоинству едва ли принесут и ангелы, существа первые, духовные и чистые, зрители и свидетели горней славы, хотя они способны к совершеннейшему песнословию. А я принесу в дар слово, как лучшее и драгоценнейшее из всего, что имею, наипать же, когда воспеваю слово, то есть логос, за благодеяние к разумному естеству. С этого и начну. Ибо, принося в жертву слово о великой жертве и о величайшем из ней, не могу не востечь к Богу и не в нем положить для себя начало. И вы, услаждающиеся подобными предметами, чтобы выйти вам отсюда, насладившимися действительно неудобоистощаемым, то есть то, что не расходуется почти, поскольку слово у меня о Боге и божественно, очистите и ум, и слух, и мысль.

Слово же будет самое полное и вместе самое краткое, как не огорчить недостатком, так не наскочит и излишеством. Бог был, есть и будет, или лучше сказать, всегда есть, ибо слова «был» и «будет» означают деление нашего времени и свойственное естеству приходящему, осущей, то есть сы, как в книге Исход он себя называет, всегда. И этим именем именует он сам себя, беседуя с Моисеем на горе, это в книге Исход, «аз есмь сы», он говорит, потому что сосредоточивает в себе само всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится, то есть прошлое, настоящее, будущее – это деление вне Бога только возможным. Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом и то весьма неясно и недостаточно, не в рассуждении того, то есть не в отношении того, что есть в нем самом, но в рассуждении того, что окрест его. Через набрасывание некоторых очертаний оттеняется он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, настолько же обнимающий сиянием владычественное в нас, то есть наш ум, в смысле дух, если оно очищено, насколько быстрота летящей молнии озаряет взор». То есть когда мы своими естественными способностями пытаемся понять Бога, то он так вот ускользает, как сияние молнии. Но это не значит, что мы не можем его познать, просто мы видим, как ограничено наше собственное восприятие и стремимся к тому, чтобы иметь божественное восприятие Бога. «И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к себе, ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно, а так нашими способностями все-таки он как-то постигается, а непостижимым приводит в удивление.

Через удивление же возбуждать большее желание, и через желание очищать, а через очищение делать Бога подобными». То есть кто подобен Богу, тот Бога и понимает. Это уже не нашими естественными способностями. «И когда сделаемся такими, уже беседовать, как с вечными, дерзнет слово из речь нечто смелое, беседовать Богу, вступившему в единение с богами и познанному ими, может быть, настолько же, насколько он знает познанных им». То есть Бог познаваем окончательно тем познанием, которым он сам себя знает, которое в обожине он дает всем остальным. И вот об этом говорит святой Григорий Богослов в слове на Пасху, которое дальше пусть каждый прочитает сам, еще лучше, если по-гречески, потому что никакой перевод не передает этого одного из лучших текстов, написанных когда-либо кем-либо в мире. Аминь.