9. Дискуссии о прибавлении к Символу веры ⧸⧸ Сильвестр Сиропул. Воспоминания

Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе. Часть шестая. Продолжение. Через два дня император пришел к Патриарху. Позвали они и четырех первых архиереев Великого Хартофелака и меня, затем духовника и шестерых членов Сената. «Кардиналы пришли ко мне, — сказал император, — и мы решили, что будем собираться и заседать трижды в неделю обязательно. Если случится, что патриарх или император будет болен в установленный день, то неприсутствие одного из них не помешает заседанию.

Если докладчик будет болен, то пусть его речь возьмет на себя другой из выбранных людей, или пусть речь будет на следующий день. Также, если случится праздничный день, то пусть заседание будет на следующий день. но чтобы было три соборных заседания каждую неделю неопустительно. Мы будем собираться утром и собеседование будет начинаться от половины второго и заканчиваться около шестого часа. Мы на этом сошлись и это установили. Они попросили у нас грамоту об этом, которую мы и написали в подтверждение соглашению. Затем они сказали, чтобы мы выбрали, либо мы предлагаем вопросы, а они отвечают, либо наоборот. Итак, изберите, что Вам кажется более полезным для нас, поскольку они нам доверили выбор.

Наши ответили, что нам подобает предлагать вопросы, ведь мы некоторым образом обвиняющие, и нам надо спрашивать латинин, ради чего они сделали прибавление, а они должны отвечать. Это нам удобно и по другим причинам. Так было решено, чтобы вопросы предлагали мы. Затем Император сказал, выберите тех, кто будет говорить. Было выбрано шесть. Митрополиты Эфесский, Российский и Никейский. Мудрец-гемист Плефон, Великий Хартофелак и я. Я же много просил Императора и Патриарха, чтобы убрали меня из этого чина.

Затем и духовника я нашел в качестве союзника и едва смог устраниться от такого труда. Поэтому вместо меня назначили великого Скевафилака. Со стороны латинин назначили избранных в составе кардинала Юлиана, Андрея Родосского, епископа Форли, провинциала Иоанна и двух других. А затем император решил, чтобы говорили только двое – митрополит Эфесский и Никейский. Затем показалось правильным, чтобы некоторые пошли к папе и сообщили ему о сделанном. Император определил Кир Андронико, Ягаря и меня, чтобы мы пошли к папе и первым делом сказали ему следующее. Во-первых, мы готовы к собору, и пусть будет назначен день, в который вы хотите собраться. Во-вторых, мы хотим задавать вопросы.

В-третьих, мы хотим, чтобы соборные заседания проходили в храме Епископии. Если не все, то, по крайней мере, большая часть. или хотя бы первые три или два, или, по меньшей мере, первая, чтобы мы обязательно постарались провести это в соборе. Итак, мы пришли в Курию. Когда к нам подошли кардиналы и спросили, зачем мы пришли, мы им передали то, о чем речь шла выше, и особенно попросили, чтобы заседания проходили в соборе. Они пошли возвестили это папе, а затем вернулись и сказали нам, Мы одобряем, что Вы будете задавать вопросы, день назначаем понедельник, это было 6 октября. Заседания же и встречи будут происходить в этом дворце Папы. На этом мы сказали, что в том храме, в котором произошло провозглашение об открытии собора и о котором повсюду было заявлено, что в нем будет происходить собор, в нем должно произойти и начало.

Они ответили, что в этом нет необходимости. Но нам это кажется необходимым, ответили мы, так как все вселенские соборы собирались в священных храмах, и этот собор, будучи вселенским, должен следовать чину предшествовавших. Ответом их было – оставьте это, потому что не будет так, как вы хотите. Мы же вновь принуждали их устроить первые три встречи или хотя бы две в соборе. Но они отвечали. не сделает этого папа, потому что это не соответствует и не сообразно величию и значению папы. Идти в собор и проходить через толпы людей с четырьмя или пятью кардиналами и немногими епископами. В тот момент там присутствовало около пятидесяти епископов, а собор находился на расстоянии броска камня.

И чем больше мы настаивали, чтобы хоть первое заседание прошло в соборе, тем усерднее они отрицали это, говоря, что и первое, и все остальные заседания пройдут во Дворце Папы. Вплоть до настоящего положения дел советные архонты императора принимали участие, когда император совещался с патриархом и архиереями. С начала же соборных собеседований император запретил архонтам входить в церковные разбирательства, сказав, что «в церковных делах мне не кажется уместным участие архонтов, чтобы люди церкви не говорили, будто были принуждаемы архонтами действовать против своей воли. Пусть люди церкви одни это обсуждают и делают, поскольку это является их делом. Это было сделано для того, чтобы тяжелое бремя искусно переложить на одну церковь, поскольку сам Император всегда присутствовал, и его одного было достаточно вместо всех архонтов. Он сам всех держал, ревностно занимался выступлениями и предметами обсуждений, и все влег и готовил по своей воле. Никто не имел свободы говорить то, что хотел, не дерзая противоречить императору. Итак, наступил назначенный день, и они послали лошадей для Патриарха, Архиереев и Архонта в церкви, и поэтому мы все отправились верхом во Дворец Папы.

Поскольку весть о соборе уже разнеслась, туда собралось множество народа. И все части дворца, верхние и нижние, оказались полны людьми. Патриарха вместе со всеми его людьми повели в залу, и мы там сели, пока не пришел император. Он был вне дворца, в монастыре, откуда мог легко отправляться на охоту. Император прибыл в папский дворец верхом. Люди папы стояли и ждали, что он спешится в начале первого трекления. где он спешивался в предыдущий раз, когда приходил к папе. Император же хотел проехать первый зал и следующий, непосредственно к нему примыкающий, и к келью, а из кельи войти в другой великий триклиний, который папа перегородил решеткой, и он имел теперь вид храма, и там был алтарь.

Рядом с ним Император хотел спешиться и сразу сесть в приготовленный для него трон и так присутствовать на соборе. Слуги Папы увидели, что Император хочет проехать внутрь верхом и благоразумно помешали ему и не позволили проехать дальше. Увидев, что Император пренебрегает их уважительным противодействием и побуждает коня идти вперед, они взяли за узду, решительно удержали движение коня и совершенно не позволили продвигаться вперед. Таким образом Император был вынужден спешиться. Его люди повели его в какую-то комнату. И уже оттуда они смотрели через комнаты, в которых не было людей, как они, то есть слуги папы, поведут его к соборной кафедре. Они вошли в комнату, в которой сидел патриарх, и попросили его вывести оттуда всех нас, чтобы через нее прошел император. Патриарх же сказал, пусть выйдут все лишние, а архиереи и мои архонты не будут выведены.

Затем пришел деспот по этому же делу. Патриарх повелел, и вышли все, кроме архиереев и ставрофоров. И вновь пришел дермокоит, и затем вновь деспот. Патриарх сказал, что не подобает мне выгонять ни архиереев, ни ставрофоров. И по необходимости император согласился пройти сквозь нас. Вскоре мы увидели келиотов, дермокоита и мануэла, держащих его под руки. Казалось, что они поддерживали его, а на самом деле несли, так, чтобы он никоим образом не мог коснуться ногами земли и встать. Таким образом, словно бегом, они без всякого почета провели его сквозь нас и ввели в другую комнату, полную людей.

Затем из нее ввели в триклиний, где стояли кафедры, и, словно неся тяжелый груз, воздвигли императора на уготованный ему трон. Затем пришел и Патриарх вместе с архиереями и со всеми нами. Вскоре пришел Папа. Редшествовали ему крест, каноники, протонотарии и те, кто держали серебряные жезлы, раздвигающие и приводящие в порядок народ. И после всех них Папа. За ним следовали кардиналы, один из которых держал края папской мантии. За ними следовали епископы. Кафедры были поставлены так же, как они были расположены во время провозглашения собора.

С правой стороны сидел Папа вместе с кардиналами и епископами, слева император и патриарх. И далее местоблюстители, архиереи и ставрофоры, как получалось. В промежутке между Папой и императором было поставлено две скамьи, одна более к восточной стороне, другая напротив нее, к западной. Они имели достаточную длину для того, чтобы могли усесться шестеро говорящих, имея достаточное расстояние между друг другом, и были они поставлены так, чтобы Папа, Император и Патриарх могли легко видеть как друг друга, так и каждую сторону из говорящих. Итак, на скамьях сели участники дискуссии. Латинине на восточной скамье, имея с правой стороны от себя Папу, а наши на западной, справа имея Императора. Против них на полу сидели переводчики и секретари патриарха, и латинин, записывавшие слова поговоривших. Весь пол был затянут зеленым войлоком.

Выше восточной скамьи с говорящими напротив алтаря было воздвигнуто высокое сиденье, покрытое со всех сторон золотом и красным бархатом. На нем лежала одна подушка, а против него другая лежала прямо на полу. Обе из одной и той же ткани. Дойдя до сюда, папа преклонял колено, опираясь руками на сиденье и молился про себя. Затем, встав, отходил и садился на свой трон. Так он делал всякий раз, когда мы собирались на заседание. На алтаре лежала открытым Святой Евангелие. Справа от него стояла небольшая серебряная статуя с позолотой, держащая ключи по образу Святого Петра.

Слева другая, подобная ей, держащая поднятый меч также по образу святого Павла. За ними находились небольшие драгоценные серебряные светильники с позолотой. Три светильника находились с одной стороны алтаря, три с другой. Первые с каждой стороны были наиболее высокими, вторые поменьше, а следующие за ними самыми низкими. На них были установлены лампады и возжигался свет. И вот таким образом был устроен зал, вмещавший Сидел император на своем троне, как было сказано. Рядом с императором стоял филантропин, держа меч по обычаю. За императором патриарх, затем местоблюстители и архиереи.

Справа от императора деспот и с ним архонты на полу. Пол между скамьями был занят сидящими людьми, в первую очередь латинскими скорописцами. Округом стояло множество случайных людей. Итак, на первой встрече, которая состоялась в октябре, Андрей Родовский сразу же прочитал приветствие по латыни, которое он составил для папы и собора. Затем митрополит Никейский прочел по-гречески другое, которое он написал для императора, для папы и для собора, а Секундин переводил его на латинский язык. После того, как были зачитаны эти приветствия, митрополит Эфесский начал свое выступление Должно говорить с любовью, поскольку речь идет о мире. И его оставил нам Господь, словно некое наследие, когда шел на страдания, говоря «Мир мой оставляю вам, мир мой даю вам». Но за него Он просил нечто другое, что является словно плодом нашего преуспеяния – это любовь.

И так нам следует это всегда исполнять и особенно в нынешней материи слов и от начала до конца хранить Так он, сделав вступление и еще что-то сказав в этом роде, объявил, что хочет держать слово о прибавлении и показать, что не подобало им, то есть латининам, делать добавление к символу. Ответил Андрей Родовский. Он тоже восхвалял собеседование, совершаемое с любовью. Затем захотел ответить и о прибавлении. Но митрополит Эфесский сказал ему, мы не просим сейчас ответов, поскольку не сказали то, что собирались. После того, как мы скажем то, что хотим, тогда получим и ответы. Но Андрей все равно хотел дать ответ. Когда же вновь помешал ему митрополит Офесский, только тогда он сдался и перестал говорить.

Итак, митрополит Офесский первым делом сказал о том, насколько необходим мир, который оставил нам наш Господь Иисус Христос, и любовь. Во-вторых, что Римская Церковь повредила любовь и разрушила В-третьих, что Римская Церковь, призывая ныне оставленную тогда любовь, потрудилась, чтобы мы сюда пришли и изучили различия между нами. В-четвертых, что невозможно призывать мир, если не устранена причина разделения. И в-пятых, что нужно будет прочесть определение Вселенских Соборов, чтобы и мы оказались согласными с Отцами тех Соборов и нынешний Собор сообразным с теми. Об этом митрополит Эфесский говорил развернуто и разумно. Желающие узнать об этом в точности, найдут это в деяниях данного собора. На все это немного ответил Андрей Родовский, и на этом заседание было завершено. Император весьма скорбел от того, что было совершено в отношении его на этом первом заседании, так как ему был ученен позор великий.

Поэтому он и не хотел прийти вновь в установленный день. Патриарх передал ему через меня, что не кажется мне правильным не прийти на второе заседание в установленный день. Поэтому прошу твоего приказания, чтобы нам прийти завтра на заседание, дабы не показалось многим, что мы с первой же встречи отказываемся от наших договоренностей или что не имеем достаточно аргументов для предстоящей борьбы и поэтому уходим. Император ответил «Не пойду, пока мне это не покажется уместным». Когда же я вновь умолял его, согласно повелению Патриарха, Император сказал опять «Я тогда пойду, и тогда лишь пройдет заседание, когда латинине поймут, чем было то, что они совершили». Так прошло несколько дней празднования. Латинине, принужденные этим, слили стену в первом входе первого зала, где Император спешивался, и открыли ворота, через которые вводили его сразу в келью. Оттуда, неся его на носилках, проходили сквозь десять комнат, в которых не было никого, разве только предназначенных для этого и привычных людей.

В последней из этих кели была дверь, ведущая в зал, в котором проходило заседание. Сразу же за углом этой двери находился императорский трон, а впереди стояли некоторые архонты, закрывая от взора многих, пока утверждали его на троне. Тогда они отходили, давая всем возможность видеть его беспрепятственно. Итак, когда это все было приготовлено и был устроен доступ императора к его кафедре, как было показано, император и патриарх пришли на второе заседание. Было 13 октября, понедельник. Когда Андрей Родовский начал свою речь и хотел изложить Митрополит Эфесский помешал ему, сказав, что будет справедливо, чтобы сначала сказали мы, что считаем нужным, о тех вопросах, которые мы предлагаем, а после этого получили бы от вас ответы. Но епископ Родовский настаивал и считал необходимым ответить. Сказали и Митрополит Эфесский и Никейский, что прежде, чем мы сказали бы то, что хотим, и утвердим то, что предлагаем, а именно, что нельзя вам было делать прибавление к символу, не следует вам отвечать».

Много об этом было сказано слов, пока митрополит Эфесский искал развить то, что было им предложено, и прочитать определения Вселенских соборов. А епископ Родоский в еще большем запале препятствовал митрополиту Эфесскому, стремился ответить и не хотел даже краем уха слушать чтение определений, говоря, что это дело излишнее, неразумное и ведущее к соблазну. Что вы выиграете, говорил он, если провозгласите на нас анафему. После множества слов и состязаний о них Юлиан сказал императору. Блаженнейший отец, то есть папа, повелевает мне сказать. Поскольку мы согласились позавчера, что епископ Родосский собирается отвечать, и он к этому готов, поэтому мы не дали говорить более подробно то, что вы хотите. Так как епископ Родосский неоднократно просил и без то Верховному архиерею кажутся за благо, чтобы мы разошлись, а в другой день поговорят отдельно избранные люди. Император кратко на это ответил согласием.

И таким образом мы разошлись. На следующий день, это было 14 октября, собрались у Патриарха-Император кардинал Юлиан и Ферман. Некоторые из латинских епископов и все наши архиереи, экзококотакелы, и игумены. Латини не всеми способами боролись за то, чтобы постановления Вселенских соборов не были зачитаны или, по крайней мере, были прочитаны в частном собрании. Наши все возражали и сказали, что не будут двигаться дальше, что бы то ни было, если сначала определения не будут прочитаны перед всеми. После долгих речей и споров Те едва согласились с тем, чтобы прочитать определения вселенских соборов соборным образом. Итак, уже в третий раз собрался собор в четверг 16 октября. И были прочитаны соборные определения.

К этой встрече латинине постарались, чтобы не собралось большого множества людей, собираемого обычно из их числа. К тому же они оставили Святой Евангелий лежать закрытым на алтаре. Статуи апостолов оставили лежать навзничь и не зажгли лампады. Митрополит Эфесский начал и сказал, что «Как мы постановили прочесть определения, по нашей просьбе и при вашем согласии, так они и будут прочитаны. Просим и вас слушать определения и наши слова с великодушием». Затем, когда он собирался сказать еще что-то, Юлиан сказал «Как мы согласились позавчера, поступайте по вашему желанию. хотя епископ Родовский должен был бы ответить на то, что прежде сказал митрополит Эфесский. Пусть будут прочитаны определения, но по вашему требованию, а не по общему или по нашему решению.

Итак, были прочитаны определения, а митрополит Эфесский в начале и в конце каждого определения давал разъяснения, которые были для нас удобны. Когда читали определения Седьмого Вселенского Собора, то латинине приготовили книгу содержащую деяния этого собора на греческом языке, где в символе присутствовало от Отца и Сына Исходящего. Они демонстрировали эту книгу как древнюю и написанную на пергамене, поскольку они считают пергамент достойным доверия. Из подписей и некоторых других признаков они утверждали согласие с нашим учением и настаивали, что так и был прочитан символ на Седьмом Вселенском Юлиан утверждал также, что эта книга древнейшая и невозможно предположить, что в нее было внесено какое-либо изменение. Есть у нас также древний и ученый муж-историк, писавший о многих других вещах, который говорил и об этом, что символ был именно таким образом установлен на Седьмом Вселенском Соборе. И мы утверждаем это и на основании его свидетельства. Мудрый гемист Плефон ответил на это, что если бы Римская Церковь могла доказать то, что Вы сейчас говорите из книг и от историка, написавшего об этом, то тщетным бы делом занимались писавшие в пользу латинин, имея в виду Фому Аквинского и бывших перед ним, которые многими словами и книгами старались показать, что прибавление благословенно и по праву сделано Вашей Церковью. опуская главное доказательство того, о чем они собирались говорить, как ничего им не прибавляющее.

Ведь вместо этих всех доказательств, какие они приводили, и силогизмов, достаточно было сказать, что прибавка к символу была прежде, и что с прибавкой был прочитан и утвержден символ на Седьмом Вселенском Соборе. Но поскольку на Седьмом Вселенском Соборе не произошло ничего из того, что вы говорите, то по этой причине и писавшие в пользу латинин ничего об этом не вспомнили. На этом собрание было распущено. Те, кто тогда оказался из избранных латинин и достойных монахов, а у них многие ведут подлинно монашеский образ жизни, как только услышали определение соборов и сказанное о них митрополитом Эфесским, то сказали, что мы этого никогда не знали и не слышали И наши учителя не учили нас этому. Сейчас мы видим, что греки говорят более правильно, чем мы. И все дивились митрополиту Эфесскому. А наши испытывали недостаток в необходимых вещах, и одни продавали, другие же закладывали свои вещи вплоть до одежды. Такой вот была память о пропитании со стороны латинин, обещавших устроить для нас богатые расходы.

17 октября избранные люди собрались в Сокровищнице Святого Франциска. Первым делом Юлиан попросил и получил от наших речения Святых Отцов, которые были письменно приготовлены на заседании 16-го. Затем было сверено и сравнено сказанное устно с каждой стороны. Ведь таким образом было решено поступать всякий раз, как будет происходить собеседование. Когда определения были прочитаны, то латиняне, поскольку узнали, как было сказано, что многие из них соблазнились, постарались как можно скорее собрать следующее заседание. Когда оно было собрано, они стали давать ответы, а скорее составлять многословные речи на соборные определения и слова митрополита Ефескова. Эти пространные речи говорил епископ Родовский, дабы ублажить слух многих. Это была четвертая встреча, на которой, среди прочего, были представлены соборы, один состоявшийся в Таледа, другой, не знаю где, которые подвергли анафеме не принимающих прибавления к символу.

И многое другое они говорили в пользу устроения их собственной церкви и в поношении нашей. 20 октября в понедельник прошло пятое заседание. И вновь Андрей Родовский давал ответы на сказанные митрополитом Эфесским. Он еще не успел закончить, как собрание было распущено. Было решено, что на следующем заседании он дополнит свои ответы. Наши были теснимы нуждой, ведь деньги на пропитание удерживались в течение более чем четырех прошедших месяцев, когда они не давали необходимого. Все наши испытывали недостаток и скорбели от того, что они часто обращались с просьбами, но их отвергали. Только после пятого заседания, когда мы пришли к нынешнему уровню собеседования, они дали 21 октября 1218 флоринов на пропитание за два прошедших месяца, то есть за четвертый и пятый.

25 октября в субботу прошло шестое заседание. Епископ Родовский держал ответ, который не успел закончить в предыдущей речи. Он впал в большое многословие и приводил речения Святых Отцов для поддержания своих слов. Среди прочего он привел часть письма Святого Максима Исповедника к Марину Пресвитеру Кипрскому, оправдывая через это Римскую Церковь, поскольку в то время уже было прибавление к символу, как свидетельствует Максим. Тем не менее, Восточная Церковь пребывала в единстве, ни в чем не упрекая Западную. Епископ Родовский старался также показать, что не из-за прибавления произошла схизма, но по другим причинам. По ходу дела его поддержал и Юлиан, так что Андрей с трудом завершил речь на том втором заседании. Мы же, как великую пользу, приняли то, что они привели письмо Святого Максима.

так как мы затруднялись приводить его, когда было нужно, поскольку письмо сохранилось не полностью. Но так как они использовали его, то мы сказали, что будет признано и имя, когда мы будем его приводить. Также мы подумали, когда они привели книгу Седьмого Вселенского Собора с прибавлением к символу. При этом мы сказали, что уже можем из-за этого бронить их за то, что они исказили речение и западных святых. Когда мы вновь встретились в Сокровищнице Святого Франциска, то наши испытали их в отношении письма и сказали им, если вы принимаете это письмо, то и объединение произойдет легко. Но латиняне отвергли его, сказав, что мы и епископа Родовского побронили за него, поскольку он, вопреки нашему мнению, использовал его. Но мы не принимаем его, поскольку оно содержится не полностью. А о книге соборных деяний содержащий символ с прибавлением, они больше уже не вспоминали, хотя в других обстоятельствах часто говорили и повторяли об этом то же самое.

Во время собеседований наши собирались время от времени у патриарха и обсуждали некоторые вопросы, так как император удалился из города в монастырь и своим делом имел охоту. Когда и я начал что-то говорить во время такой по поводу обсуждаемого вопроса, то митрополит Никейский сразу мне сказал, если ты находишься среди избранных для этого дела людей, говори. Если не находишься, не говори ничего. Я же ответил, поскольку ни здесь, ни на собеседованиях мы не имеем разрешения ничего сказать, то излишне нам здесь находиться. Так пусть нам позволят идти домой. Если мы останемся молчать, как ты и хочешь, то ты без труда составишь и выскажешь, как ты желаешь, свое мнение. Мы же будем не согласны. И в другой раз, когда я на заседании сказал что-то митрополиту Эфесскому для памяти, то митрополит Никейский повторил.

Мы не хотим, чтобы здесь говорил кто-либо, кроме избранных для этого. Первого ноября в субботу прошло седьмое заседание. Речь держал митрополит Никейский, благородно и разумно опровергая сказанное Андреем Родовским. Все это было приготовлено и составлено учителем-схоларием. Он дал это императору, а тот, со своей стороны, митрополиту Никейскому, который это и озвучил. Когда слова затянулись надолго, он прекратил речь, оставляя оставшееся для следующего времени. Когда мы собрались 4 ноября во вторник, митрополит Никейский восполнил все то, что не успел сказать на прошлой встрече, опровергая то, что сказал Андрей Родовский, и продолжил речь в форме вопроса. Он спросил, относятся ли определения и прещения Вселенских соборов к символу веры или к чему-то внешнему, и просил на это ответить.

Встав, избранные из латинин, подошли к папе, посовещались достаточное время с кардиналами и епископами и потом сели. Им надо было ответить на вопрос митрополита Никейского, а вскоре и на остальные его слова. Но они ничего на это не ответили. Разве что Андрей Родовский начал говорить, но не сказал ничего подходящего, занимая слух пустым празнасловием. и зря, потратив отведенное время, распустил собрание. Восьмого ноября в субботу состоялось девятое заседание. Епископ Фарлейский возражал на сказанное митрополитом Никейским. Он имел перед собой написанный текст и смотрел в него, обращаясь к нам через переводчика.

В подтверждение своих слов он приводил Блаженного Августина и Бонавентуру. И вновь, 11 ноября в среду, было десятое заседание, на котором Юлиан объяснял и доказывал, что прещения соборных определений запрещают прибавлять иную веру, то есть противоположную, но не истинную и никак развитие учения. А развитие не есть добавление. Он требовал, чтобы мы прекратили обсуждение того, можно ли делать добавление, и перешли к рассмотрению следующего вопроса. Истина ли то, что и от сына исходит дух, или ложно? Если это будет признано ложным, тогда и сам он исповедует, что и от сына в самом деле является прибавлением. Если же это окажется полезным и истинным, то это будет развитие. Восемнадцатого ноября во вторник состоялась одиннадцатая встреча.

Во время нее духовник и амируцы еще с кем-то отошли от своих мест и сели в самом восточном углу триклиний, далеко и позади всех, однако напротив митрополита Ефесского. Они подшучивали над его словами, сквозь зубы смеясь и издеваясь. Так вот наши сочувствовали и помогали защитнику нашей Церкви, сражавшемуся на арене за благочестие. Все же митрополит Эфесский начал отвечать на сказанное Юлианом, строя речь как вопросы и ответы, и прося Юлиана ответить. Тот отчасти избегал ответов, а если отвечал, то растягивал ответы так, чтобы помешать их восприятию, забыв о форме вопросов и ответов. Итак, беседа получилась долгой из-за несоответствующих по длине ответов Юлиана. в которых он вновь требовал оставить разговоры о прибавлении и перейти к обсуждению учения. На этом он прекратил свою речь.

27 ноября в четверг было заседание и пришли на поклонение Папе послы от Бургундского короля. В посольстве было четыре епископа, один архидиакон, два знатных рыцаря и прочие вместе с ними и ромонахи и миряне. Зал, в котором проходили заседания собора, был разделен решетками. Около них изнутри и вокруг стояли скамьи, но на некотором расстоянии друг от друга. Дверь в решетках находилась с той стороны, где сидел император. С этой стороны был проход, который вел до императорского трона. Затем поворачивал и шел между скамей говорящих, останавливаясь перед папским троном. Другие части прохода были заняты скамьями и сидящими.

Один из латинин, одетый в белый стихарь, был назначен для того, чтобы поддерживать порядок во время заседаний и провожать входящих. Когда вошли указанные послы, то он, идя впереди них, провел их по проходу до императора, затем повернул и провел к папе. Сам он не подал им никакого знака, чтобы воздать честь императору. И они со своей стороны не выказали ему никакого почтения, но только посмотрели на него, как проходили мимо. Сразу повернули и направились к папе. Там они совершили земной поклон, и все облобызали ногу, руку и щеку папы и вручили ему послание от короля. Затем указанный латинянин повел их и расположил на скамье у решеток. Стоя там, они в течение достаточного времени обращались к папе самым почтенным образом.

Когда положенное время истекло, они вышли. Ни в первый раз, ни после они не поклонились и вообще не подошли к императору. Это привело его в большую скорбь, так как множество латинин и греков собрались посмотреть, как послы будут подходить к папе и к императору, тогда как патриарх не присутствовал, держимый болезнью. Все сочли обидным такое пренебрежение императором, и сам он весьма досадовал на папу из-за этого. Следовало, сказал он, чтобы подобающий поклон был воздан и мне, а также грамота от послов. Узнав об этом, папа ответил. Они пришли ко мне, поскольку ко мне были посланы. Послы же сказали, что мы не имели грамоты к императору, поэтому и не дали ее.

Итак, император сидел, препятствуя заседаниям, пока не будет ему удовлетворения. Будучи вынуждены, они сделали вымышленную грамоту, чтобы дать императору. Некоторые из нас советовали отказаться от этого, поскольку многим стало известно о подделке. А если он не думает отказаться, то чтобы послы вручили грамоту императору, когда бы он находился во вверенном ему дворце. Он же настоял, чтобы ему принесли грамоту в присутствии его самого и всех на соборных местах, как и произошло через несколько дней. Присутствовали папа, император и все, кто собрались на собор, кроме одного патриарха. Послы пришли не все. Следящий за порядком подвел их к императору.

Они, средние, как говорится, поклонились ему и просто вручили послание, ни от себя, ни от своего короля, не прибавив совершенно никакого приветствия. Вручив, они сразу ушли. Но и на собрании не было сказано никаких слов ни до их прихода, ни после того, как они ушли. Мы быстро собрались и тоже быстро разошлись, так что нам это вышло скорее в осуждение и позор. Ведь казалось, что император пошел к папе, чтобы в его присутствии получить на руки послание, за что даже любой из знатных архонтов, если позволил бы такое, подвергся порицанию. Были и еще две или три встречи, а затем прекратились. Латинине же требовали говорить об учении. Приходили на заседания и некоторые из пустынников и монахов-отшельников, которые выходили в мир из-за важности собеседований.

Когда они услышали то, что говорили наши, то сказали, греки, несомненно, придерживаются истинной веры и сохранили здравые догматы. Когда это стало известно, то людям из Курии показалось опасным, если это будет шириться. Они призвали монахов в Курию и сказали им, вы монахи и знаете о монашеском житии и как его проводить. О богословии же вы не знаете, но знают это образованное в богословии. Поэтому Папа повелевает, молитесь и не смущайте народ, так как вы не знаете, как говорить о богословских вещах. Так они насмеялись над ними и заставили их молчать. Через несколько дней император пришел к патриарху, собрал архиереев, нас и игуменов и сказал, что латиняне ищут оставить собеседование о прибавлении и хотят говорить об учении. Поскольку вы достаточно говорили о прибавлении, рассмотрите, стоит ли и нам сделать то, что они просят.

Наши отвечали ему, латиняне, увидев, что этот вопрос является для нас надежным и не имея на него подходящих ответов, решили выбить нас отсюда и заняться тем, что им более подходит. Так что и нам следует держаться за подходящее для нас и не отказываться от нашей силы. Один лишь духовник сказал, что поскольку латиняне и юлиан потребовали этого, то пожелает этого и папа, и будет им это дано по необходимости. Итак, лучше для нас дать им это сейчас легко и со свободой, чем потом с необходимостью. Однако здесь стоит рассказать о сложном и неоднозначном характере духовника. Этот Кир Григорий, когда увидел наших страждущими и скорбящими, особенно самых простых После того, как мы пробыли два месяца в Феррари и говорили, будто Эмир собирается идти на город, тогда он словами и делами стал жалеть и соболезновать несчастным. Он всегда говорил Патриарху и Императору в пользу их и в пользу города. И всеми силами он просил и убеждал заботиться о страждущих на чужбине и о самой Родине.

Так, говоря это часто Патриарху и выражаясь просто, Он, среди прочего, сказал, что пока он будет видеть людей страждущими, то будет об этом как человек говорить, как осел реветь, как собака лаять и как петух кукарекать, и не перестанет вопиять о нужном для людей. Таким образом, он сначала приобрел благоволение многих, и на многих устах постоянно было имя духовника, и все подходили к нему с великим почтением, любовью и благоговением. Поначалу он хорошо говорил о церковных делах, и, казалось, советовал и содействовал нужному. Но после того, как он привлек к себе многих, он начал насмехаться над архонтами. В особенности, если случалось кому из них сказать что-то о церковных делах, то он намекал, что им нельзя говорить о церковных делах и нам не следует им разрешать вообще что-либо говорить об этом. И так он укорял их дерзко и бесстыдно как в присутствии, так и в отсутствии императора и патриарха. Они же, устыженные, молчали. Шествуя таким путем, он затем начал делать то же архиереям и архонтам церкви, то укоряя, то иронизируя, а иной раз броня, и прерывая чужую речь до того, как говорящий успевал высказать свое мнение.

Таким образом он принуждал его молчать против воли. Вот такими действиями и таким способом он добился всеобщего молчания. Когда же он сам говорил, то, несказанно, ширил свои слова и делал, что хотел и как хотел. Если же говорил кто-то другой, то он нарочно брал слово, препятствовал и мешал осуществлению воли того человека. Противоречить же ему никто не дерзал, боясь его бесстыдных острот. Такими вот разнообразными путями и словами он делал то, что хотел. Но пока он еще здраво мыслил о догматах, то был хорошим советчиком-патриархом. Ведь несправедливо умалчивать о том, что было в нем хорошего, поскольку я избрал обо всем писать правду.

И так он часто говорил Патриарху. Нехорошо нам сидеть праздными, надо нам думать и советоваться о церковных делах. И в конце собеседования о прибавлении он сказал Патриарху в присутствии митрополита Никейского и меня. Прошу, чтобы мы вовсе не сидели праздными, но если ты прикажешь, Хорошо нам было бы размышлять и советоваться. Так, как мне кажется нужным знать, можем ли мы применять экономию или нет. Если мы имеем от святых отцов позволение и дерзновение применять экономию, чего, как я считаю, нам не дано, то все же, если это окажется так, пусть нами соблюдается неукоснительно. Если же мы не имеем права следовать экономии, к чему и я, скорее, склоняюсь, то пусть это будет отсоветовано и императору. дабы и он был извещён, что не найдёт с нашей стороны экономии, чтобы знал, как устроять дело, больше не дерзая устроять дела Собора по экономии.

Итак, если ты прикажешь, пусть здесь соберутся пять или шесть лучших, способных хорошо всё рассмотреть, и пусть через строгое исследование и поиск они посоветуют и постановят, что нужно делать. Патриарх на это ответил, что нам не стоит советоваться в отсутствии Императора, поскольку кажется, что может быть несогласие между нами и Им. К тому же Император хорошо влияет на дела Собора, так что необходимо и Его присутствие. Духовник сказал, делом Церкви является рассуждать и советоваться о церковных делах. Твоя Великая Святость должна созвать наиболее знающих, исследовать необходимое и принять решение. Так Твоя Великая Святость должна поступать в церковных делах согласно канонам. И не будет из-за этого никакого несогласия, ведь это является делом Церкви. И она сама заботится о себе всякий раз, как принимает решения о церковных делах.

«Я же боюсь еще и другого», – говорил духовник, – «поэтому и обращаюсь к Тебе. Слышно, что Папа собирается переехать в другое место. Я думаю, что и Император имеет об этом какую-то информацию. Так, если Папа переедет и увлечет и нас дальше, то из этого не произойдет ничего хорошего для нашей Церкви. Но они сделают все, что только латине не захотят. Поэтому, умоляю тебя, рассуди хорошо об этом и о том, что я сказал прежде. Ведь если ты отсоветуешь эти две вещи Императору, первое – относительно экономии, что он не найдет ее у нас, так как мы, как я думаю, не имеем на нее позволения цветых отцов. Второе, о переходе папы в другое место, что мы не переедем глубже, что бы ни произошло.

Если это будет сообщено императору как единогласное и не подлежащее изменению решение, то он вновь позаботится о нас, освободит нас отсюда и вернет на родину. Ведь император самый рассудительный и находчивый из всех, кто пришел оттуда в эти места, и, благодаря своему удивительному знанию, он изыщет способы и средства, чтобы вернуть нас благополучно домой. Когда услышал это патриарх, то сказал, — Ты мне говоришь то, о чем сам только подозреваешь. Но как я могу сказать что-либо императору, не будучи в этом уверен, но исходя только из твоих слов или еще чьих-то предположений? Духовник же ответил. Я не хотел бы что-либо говорить Твоей Великой Святости или Святому Императору, если бы прежде не удостоверился в том, что я говорю. И в данном случае я был сначала оповещен одним из тех, кто в точности знает о том, что делает Император. И таким образом я тебе это сообщаю.

Патриарх сказал, если ты мне назовешь это лицо, тогда я смогу что-нибудь сказать Императору, а без этого мне не стоит и говорить. И сказал духовник, лицо мне назвать невозможно, но само дело несомненно, так как я информирован об этом хорошо знающим человеком. И вообще ясно, что папа собирается уйти отсюда в другое место. Патриарх сказал, а что мне до того, если папа уйдет, когда он не сообщил мне об этом? Пусть он идет, куда хочет. Если он сообщит мне об этом, тогда я скажу, что я не знал и не совещался об этом деле, поэтому я не последую за тобой. Боюсь, ответил духовник, что Император заранее не предупредит и не даст слово Папе об этом деле. Ведь если тогда окажется, что Император заранее дал согласие, то будет невозможно позволить кому-либо поступить иначе, то есть против того, на что Император уже согласился.

И раньше всех остальных повлекут твою великую святость. Патриарх же сказал, первым делом мне нужно убедиться, что будет так, как ты говоришь. И кто это узнал? и передал тебе, а просто так говорить Императору пустые слова мне не подобает». Таким образом Патриарх отвел слова Духовника. Но до тех пор, пока он, как я говорил, находился в здравом расположении, он был хорошим советчиком, помогал и чтил всех. Когда же он уклонился в другую сторону, то уже делал противоположное этому – обижал, издевался и бесстыдствовал. И сколько раз мы собирались для беседы и обсуждений перед лицом императора и патриарха, столько раз духовник тянул свои слова, а речам других препятствовал, прерывал их, возражал и прекращал.

Однажды, когда епископ Анхиалы начал говорить небольшое слово, а тот стал мешать, то он, вознегодовав, сказал «Господи, помилуй, Ты на всех встречах говоришь слов больше, чем подобало бы Ты присваиваешь и истощаешь большую часть установленного времени на свои слова. Я же на всех встречах вместе сказал слов меньше, чем вотче наш. Так что, может быть, ты разрешишь мне закончить моих два слова или три слова? Духовник сразу сказал – хорошо, хорошо ты говоришь, и вообще мне стоит помолчать. С тех пор он явным образом замолчал, а в виде епископа Анхиальского говорил – вот мой воспитатель. Затем и патриарх поблагодарил епископа Анхиальского за то, что он отчасти ограничил того, и он, то есть духовник, до времени не распространялся. Когда же начали говорить о способах единения, то он еще больше, чем прежде говорил и делал, и все, что касалось унии, было приготовлено им. Однако надо вернуться к рассказу там, где мы его оставили.

Когда собеседования завершились, мы вновь оказались в праздности и в великой нужде, поскольку выделенное пропитание подошло к концу. Мы просили патриарха, говоря, что мы видим, что латинине не уступают ни в чем из того, что они успели сказать. Слышали и о том, что они хотят увезти нас подальше, поскольку начала шириться весть о том, что папа хочет переехать. Поэтому мы просим, чтобы Твоя Великая Святость занялась этим вопросом с усердием и убедила императора, чтобы мы вернулись отсюда домой, поскольку мы уверены, что не будет исправления в церковных делах. Патриарх же сказал, не имейте об этом никакой заботы, так как мы возвратимся домой и дальше никуда не переедем.