78. Игнатий Брянчанинов vs. Оптина пустынь

Нас спрашивают, почему мы так любим Игнатия Брянчанинова, если от него очень мало что осталось, нет никаких последователей, никаких монастырей. А вот то ли дело оптино-пустынь, с которой он так разошелся в каких-то мнениях, но от них сколько всего осталось. До самой революции действовал монастырь, а потом это влияло на всю страну и на всё русское монашество, топчинские старцы, сам по себе бренд такой замечательный. На это ответим. Во-первых, монахам очень вредно слушать мирян, даже если они православные верующие. И если что-то очень ценится мирянами, особенно относительно монахов, то это довод против, а не за. Потому что то, что в монашестве ценно монахам, мирянами, как правило, не понимается. И если они вообще об этом узнают, то, скорее всего, их отношение будет довольно-таки отрицательным, им понравится что-то другое.

Но это общее соображение. А частное соображение вот какое. Ну, действительно, то, что создал Игнатий Бринщинин в организационном плане, по сравнению с собственной, ничтожно. Сергиевая пустынь, которая существовала до революции под Петербургом, она, конечно, была под его управлением какое-то время, пока его не увели в качестве епископа, потом под управлением Игнатия Младшего, его ученика, но она далеко не имела такого всероссийского авторитета и популярности, как оптино-пустынь в те же годы. И еще можно, конечно, добавить, что под некоторым руководством Игнатия Бринщинина был женский монастырь в Старой Ладоге, где с Игуменем все время переписывался. Но это и не полное руководство, и так лишь отчасти. Да, действительно, это, если смотреть по материальному, то это очень мало. Но руководство Игнатия Бринщининого – это некие принципы, которые узнаются даже не через пересказ тех или иных правил поведения или каких-то еще аскетических правил, а узнаются как некий настрой, как вот можно отличить, имея музыкальный слух, правильно взятую ноту от фальшивой, как точно своя мелодия, такой распознаватель свой-чужой.

То есть он настраивает какие-то наши внутренние приборы на восприятие монашеской жизни. В этом его влияние. То есть он нужен для монахов для того, чтобы монахи могли жить по-монашески. Я не говорю, что он не нужен для мирян, им тоже нужен, они тоже могут из него много чего извлечь, просто сейчас это не наша тема. Мы говорим о том, что Игнатий Бринщининов может сделать для монахов. Оптино-пустынь построена была совершенно иначе, и она в результате превратилась в такой большой институт по работе с местным и уже не местным, а пришлым населением, то есть мирянами. Но монахи, работающие для мирян, это ненормально. Мы можем вспомнить из египетских потеряков рассказы о том, как монахи, наоборот, стремились не допустить до себя мирян, как это всячески ограничивалось, хотя, конечно, были исключительные случаи, даже был случай, что Антоний Великий пришел в Александрию свидетельствовать о своей вере, что он против мирян, и он за православных.

Но это исключительные случаи, а не на то исключительные случаи. В целом, много рассказов про то, как стремились, чтобы миряне о них ничего и не знали. Это нормально для монахов. Если вдруг монашество начинает себя само организовывать так, чтобы быть утилитарно полезным для мирян, то, конечно, это не может не привести к некоему вырождению. И в традиции общенной пустыни признаки такого вырождения были еще до революции. Я не говорю о всяких тонких даже признаках, которые привели к тому, что другой монастырь стал центром духовной жизни, где был старец Герман, у которого кормилась Елизавета Федоровна и так далее. Но даже в самой пустыне произошла, конечно, безобразная история с ее главным на тот момент старцем Варсанофием во время имя-славе, когда он сначала распространял эти идеи и саму книжку на горах Кавказа, получив часть тиража от Елизаветы Федоровны, на ее деньги был тираж, своим духовным чадом прямо с соответствующими дарственными надписями рассылал. А потом, когда вышло постановление Синода, вдруг догматика у него изменилась, все оказалось неправильным, он стал писать, что вот это было неправильно, что я писал, надо все это перестать читать.

Это, конечно, позор для монаха величайший, потому что кто такие Синодалы, чтобы они вообще могли понять? Я понимаю, если бы мы были католиками, это бы Папа Римский из Катедры. Тогда да, все правильно. Но как это может иначе-то делать? И, конечно, и на старца Германа, и на саму Елизавету Федоровну это произвело тягчайшее впечатление, но неудивительно. Если уже мирскими понятиями жил монастырь, то вот такое получается. Впрочем, как мы знаем, там потом был старец Нектарий, который совершенно иначе себя вел и по-другому себя проявил. То есть оптина, конечно, не уничтожилась целиком, но мы просто сейчас говорим о различии между хорошим и лучшим, что иногда для монашества понятно, тоже необходимо.

Ну и наконец, конечно, именно оптинским стилем руководства для мирян объясняется то совсем уже паразитарное старчество, так называемое, которое мы встречаем в 20 веке, уже в советское время и сейчас, в 21 веке, когда миряне начинают искать своей судьбы у старцев. Старцы, естественно, те, которые готовы поруководить мирянами, это хорошо, если не совсем сумасшедшие, но это, конечно, просто опасные для общества люди. И там дальше происходят всякие вещи, типа продажи квартир, перекрестных браков, как их стали называть в советское время. Это, когда две пары просят благословения на брак, получают обе пары благословения на брак, но поменявшись своими, так сказать, визави. Это иногда и к самоубийствами кончалось. Это я говорю из того, что было известно еще в советское время. Конечно, здесь нельзя напрямую говорить, что оптизная пустынь виновата во всех этих проявлениях, но косвенная вина, конечно, есть, потому что не должны монахи заниматься окорблением мирян. На это, наконец, надо все-таки оговорить, могут возразить.

Ну а как же так получается, что монахи являются, бывает, настоятелями приходов, а приходы – это объединение мирян в основном. Ну да, это бывает. Бывает, что монахи детей воспитывают, еще реже бывает, еще более ненормально, но бывает, и бывает, что-то необходимо. В уставе Федора Студита это есть. Но это и надо понимать, что монахи занимаются чем-то несвойственным. Как мы знаем, монах вообще не должен быть священником, и даже диаконом. Вообще не должен быть клириком. И в уставе Святого Пахомя это так все и было.

Клирики не принимались, а если они уж очень хотели, то принимались при условии, что они больше никогда не будут служить клириками. Все монахи должны быть равны. Литургия совершается только в деревне, а в монастыре совершаются только те службы, которые без священника можно служить. Вот в принципе это так, да. Но бывает по разным причинам действительно полезно, а не вредно отступать от принципа. Но при этом все равно надо помнить, какой принцип, помнить, что это отступление, и помнить, что только монахи могут оценивать монашество. И монашество, чтобы быть светом всему миру, должно прежде всего заниматься собой. Антоний себе внимай, монах тоже себе внимай.