65. Каков смысл смерти семи мужей от семени Саула？ ⧸⧸ Вопросоответы к Фалассию

Преподобный Максим Исповедник. Вопрос и ответы к Фаласию. Вопрос шестьдесят пятый. Во второй книге царств написано И бысть глад на земли водни Давидовы три лета, лету по лету. И рече Господь над Саулом и над домом Его убида в смерти крови Его, понеже умертви Гавауниты. И призва царь Давид гаванит и речи к ним, что сотворю вам, и чим умолю да благословите достояние Господне. И реши к царю, мужа, и же соверши над нами и погнаны, и же умысли потребительны, потребим Его, не будет во всех пределах Исраилевых. Дадите нам седом мужей от сынов Его и повесим их на солнце Господеве на горе Саула.

И взя царь два сына Ресфы тщери Аия, подложницы Саули, и пять сынов Меровы тщери Саули, их же Руди, Ездриилу, и дади их в руки Гаваонитам. И повесиши я на солнце на горе пред Господем, и подоши тамо сии седми вкупи. Тей же умроша в одних жатвы первых, В начале жатвы ячмени. И взя резфа чьи аина в ретище, И под чей е себе при камени Донь дежес не душа на них воды Божии с небесе. И сотвориша вся элика заповеда Царь, И послужиша Бог земли по сих. Почему после смерти Саула Когда Глад охватил землю, Давид уступил требованию возмездия и даже выдал Гаваанитам на смерть семь мужей от семени Саула. Каков смысл этих словес и как духовным образом мы можем рассмотреть их? Ответ.

Точное ведение словес Духа обычно открывается только достойным Духа, Который, очистив свой ум от сажи страстей, многим родениям о добродетелях и, соделав его подобным чистому и прозрачному зеркалу, воспринимают видение божественных вещей. И оно уже при первом прикосновении к нему овладевает ими и запечатлевает на них как бы свой лик. Однако для людей, подобных мне, жизнь которых запятнала их страстями, вряд ли возможно даже при подобающих побуждениях представлять доказательство своего ведения Божественных вещей, а тем более самонадеянно думать и говорить, что можно точно выразить подобное ведение. И верно знаю, честные очи, что ты сам, более изведав Божественное, ведаешь о нем и опытным путем обрел точное знание этих вещей, в отличие от меня, только говорящего о знании, но не могущего изречь что-либо о Божественных вещах исходя из самого опыта их. Однако я не могу отвергнуть то, что по моим силам, а тем более отказать вам в ваших требованиях, хотя вы и возложили на меня тяжкий труд говорить о том, что превышает мои силы. Итак, Саул в этом месте Писания есть царствующий посредством буквы и по смыслу плотской заповеди над плотскими иудеями Или же телесный образ жития и телесное мышление, царствующие над тем, кто руководствуется одной только буквой закона. Ведь согласно одному толкованию, имя Саул понимается как просимый ад. Народ же иудейский, предпочтя жизни, проводимой в духе Божием и, соответственно, добродетели, жизнь сластолюбивую, востребовал, чтобы над ним царствовало неведение вместо ведения.

ибо всякий, отпавший от божественной любви, имеет царем над собой через наслаждение латской закон, поскольку он не может или не желает соблюдать никакой Божьей заповеди». Согласно другому способу толкования, имя Саул изъясняется как «отданный в долг под проценты» или «суда». Ведь писанный закон не был дан тем, кто его принял, в полное владение для их обогащения. но он был дарован для воспитания в ожидаемом обетовании. Поэтому Бог, даровав царство Саулу, не обещал в своем завете с ним, что оно будет вечным, ибо всякая суда не является для взявшую ее владением для обогащения, но дается как залог тяжкого труда и усилия для собирания будущего обилия. А имя наложницы Саула Ресфы толкуются как поприще Поприще же уст есть научение, заключающееся в одном только произнесении слов Закона. Его незаконно поселяет у себя тот, кто лелеет одно только телесное служение Закону. А из такого служения не рождается ничего благочестивого или боголюбезного.

Ибо тот, кто подвязается в одном только телесном изучении Закона, уповая на внешнее звучание слова не имеет законного сожития с этим словом или научением закона. А потому низменными и презренными стали порождение его. Ведь от Ресвы рождены были Саулу через незаконное соитие два сына – Ермоний и Мемфи Васфей, что означает анафема их и позор уст их. Ведь ермоний, согласно одному толкованию, изъясняется как анафема их, а мемфивосфей – как позор уст их. И анафема их есть пагуба, навлекаемая действием страстей через греховные уста. А мемфивосфей есть противоестественное движение к пороку или же мысль в уме, замышляющая дурное. Она есть и называется позором ума. Или еще, анафема их, есть место наказания, имеющего ныне власть над естеством, то есть мир сей, ставший вследствие греха областью смерти и тления.

В эту область и не спал из рая первый человек после преступления Божьей заповеди. И тому, кто в уме своем не переходит к божественной боговидности, скрывающейся внутри буквы закона, присуще порождать из научения состоящего в одном только произнесении слов закона «этот мир», соответствующий любострастной привязанности к плоти, или же порождать мирское пристрастие. По опозор уст их есть постоянное рычание ума о помыслах, страстно привязанных к миру и телу. В этом рычании о плотском, соответствующем сознательной привязанности к нему, и присуще рождаться из внешнезримого и телесного оформления закона, миру или душевному расположению, любящему мир. Естественно, что вместе с таким расположением рождается и постоянное рачение ума о помыслах, страстно привязанных к миру и телу. Или анафема их есть грубовещественная, лишенная красоты и бесформенное движение страстей. Позор уст же есть движение ума, придающее образ страстям и образующее красоту в наслаждении сообразно чувству. Ведь страсть не может быть приведена в действие и обрести вид без воображающей способности ума.

Следовательно, тот, кто ограничивает силу божественного обетования одной только буквой закона, обладает научением этого закона как наложницей, а не как законной женой. Вследствие чего такое научение порождает анафему и позор не само по себе, а по причине, воспринимающая его телесным образом или сроднившегося с подобным телесным восприятием человека. Ибо тот, кто верует, что Бог установил жертвы и праздники – субботы и новомесячья ради телесной неги и плодского упокоения, становится одержимым действием страстей оскверняясь позором и нечистотами постыдных помыслов. Он всегда будет в подчинении этого тленного мира и помыслами пребывать в телолюбивом размышлении, всегда будет в подчинении у вещества и у различного вида страстей, и не имеет сил на то, чтобы считать за нечто ценное, выходящее за пределы тленных вещей. И, может быть, поэтому Саул неправедным образом поразил Мирову, которая, в свою очередь, родила пять сыновей Ездриэлю. Мирова толкуется как присыщение горла, что есть чревоугодие. Ибо именно это чревоугодие, преисполнившись на иудейский лад безнаказанности и осуществляясь вопреки заповеди, породила способы злоупотребления пятью чувствами для Эздриэля, то есть для созерцательной части души. Ведь Эздриэль толкуется как сила божественная, сильный заступник или мощное видение.

А это и есть созданный по образу Божий ум, который был убежден сожительствовать с чревоугодием порождением закона по заповеди плоти, то есть закона буквы. Ведь ум был убежден в том, что постановление Божественной заповеди есть, согласно закону буквы, латская нега, и помимо нее нельзя сожительствовать ни с кем другим. А поэтому, считая эту негу Божественной и порождением царствующего закона, он образовал из нее и способы низменного жития, соответствующие злоупотреблению чувствами. Ведь когда созерцательное начало души, руководствуясь законом буквы, словно божественной заповедью, с любовью принимает в сожительнице плотскую негу, оно начинает использовать чувства вопреки природе, не позволяя проявляться никакому осуществлению естественного употребления их. Стало быть, тот, кто упражняется в телесном научении закона, имеет познание божественных вещей как наложницу. а не как законную жену. От нее анафему деятельного осуществления страстей и позор отвратительных помыслов, связанных с этими страстями. И от Мировы, дочери Саула, то есть от чревоугодия, обретает он отпрысков, способы осуществления чувств, возникшие вследствие злоупотребления, которым свойственно убивать, словно гаваунитян смыслы и помыслы, соответствующие естеству и находящиеся в сущих.

Гавао-Нитини толкуются как горные или высоко возносящиеся, а потому обозначают наиболее возвышенные смыслы, обретаемые в естественном созерцании. Или же они обозначают помыслы, соответствующие естеству, которые в нас. Их и умертвил Саул. Если ныне кто-нибудь предстанет как некий другой Саул по своему внутреннему расположению, то он, ложно придерживаясь буквы Закона, не откажется прогнать от себя прочь и извратить смыслы, соответствующие естеству. Ведь никто из тех, кто придерживается телесного служения Закону, вообще не может воспринимать естественный смысл или помысл, поскольку символы совсем не тождественны естеству. Если же символы нетождественны естеству, то тот, кто воспринимает символы закона как нераздельно слитые с первообразами, уже не может ясно видеть естественные происхождения сущих, а поэтому он неразумно отвергает смыслы этих сущих, соответствующие естеству. И он не рассуждает о том, что должны быть сбережены спасенные Иисусом новинам, ради которых ввел Он против восстающих на них пяти царей в столь страшную войну. В этой войне само небо камнями Града сражалось вместе с Иисусом против восставших гаваанитов, которых воплотившееся Слово сделало древосечцами и водоносцами Божьей Искинии, то есть Святой Церкви, предизображаемой этой Искинией.

Оно, это Слово, и есть Иисус. Именно оно и убивает страстные и чувственные способы искушений, а также помыслы, восстающие на гаваанитов. Ибо и Иисус, Слово Божие, всегда сберегает смыслы, соответствующие естественному созерцанию, заранее сделав их дровосечцами и водоносцами Божией скини и своих таинств, так как Он есть податель вещества, воспламеняющего сияние Божественного а также податель очищения, освобождающего нас от страстей, и тот, кто закладывает основание раздаяния жизненной энергии в духе. Ибо без естественного созерцания силе таинств совсем и никоим образом не присуще сохраняться в ком-либо. Если гавааниты являют собой удел язычников, приближающихся к тому, кто получил в наследие божественное обетование Иисуса, а потому и спасаемый, то подобное объяснение также не представляет собой чего-то необычного и чуждого благочестию. Ибо этот народ был научен носить дырова и воду, то есть деятельно носить повсюду на плечах добродетелей таинственное и спасительное учение о кресте и божественном возрождении через воду, а также доставлять божественному ковчегу благочестивой посредством духовного делания умерщвления земных членов, а посредством созерцания – поток ведения в духе, который подобен воде. Итак, говианиты прообразуют либо смыслы, соответствующие естественному созерцанию, либо удел язычников, спасаемый через веру. Врагом и неприятелем этого спасаемого удела является кто избирает жизнь по уидейскому обычаю в соответствии с законом, ограничивающимся одной только буквой.

Ведь тот, кто считает чрево свое Богом и кто чванится словно некой славой собственным позором, тот одни только страсти бесчестия признает за нечто божественное. А поэтому им ценится одно только временное, то есть материя и вид а также весьма почитается злоупотребление пятиричным действием чувств. Первые, то есть материя и вид, являются как бы подобными чадам Ресвы. А вторые, то есть пять действий чувств, когда ими злоупотребляют, подобны отпрыскам Мировы, дочери бесчестия. Ибо чувство, сочетавшись и смешавшись с материей и видом, производит страсть, вследствие чего ему в таком качестве присуще убивать и истреблять помыслы, соответствующие естеству. А смыслу естества вообще не присуще обнаруживаться вместе со страстью, так же, как и страсть не может рождаться и происходить вместе с естеством. Стало быть, тот, кто, наподобие Саула, придерживается одной только буквы Писания, отвергая смыслы, соответствующие естеству, не принимает также и таинственным образом провозглашенное призвание язычников. Он, как глупый ратозей, привязан к плотскому удовольствию, которое, по его мнению, соответствует закону.

И когда это телесное расположение души, созвучное закону, полностью господствует над теми, кто живет одной только чувственной жизнью, то у них нельзя обнаружить какого-либо голода, алчущего божественного видения в духе. Ведь такой голод есть поистине ощущение недостатка благ, познаваемых на самом опыте, а также нехватка и полная нужда в духовной пище, которой поддерживается бытие души. Ибо разве кто-нибудь может счесть за голод или почувствовать ущербность в чем-либо, когда отсутствие этого ими вовсе не понимается? Вследствие чего при жизни Саула и не случается голода, потому что пока буква закона живет и царствует над погруженными в материю иудеями, среди них не присуще появляться нужде в духовном видении. Когда же после смерти Саула то есть после кончины буквы, просияло заря евангельской благодати, и царство над мыслью людей духовных принял всехвальный Давид, то есть духовный закон. Ибо имя Давид толкуется как презрение и как сильное зрение. Одно предполагает преобладание буквы над духом, как это было у иудеев, а другое, высказываемое в отношении христиан, означает победу духа над Тогда и познается голод по духовному видению, как вообще во всем верующем народе, так и в душе каждого отдельного верующего. И это происходит всякий раз, когда внешняя проявленность буквы предпочитается таинственному созерцанию в духе, то есть душа Писания считается чем-то менее ценным, чем его тело.

Ибо поистине испытывает голод народ состоящие из людей, верующих и познавших эту истину, а также душа каждого верующего, когда они, покинув духовное и благодатное созерцание, становятся рабами прообразов буквы, не напитывая ум величавыми умозрениями, но лишь наполняя чувства страстными мечтаниями вместе с телесными отпечатлениями символов Писания. Поэтому и бысть глад по Божественному ведению три лета, лето по лету. Ведь всякий, кто не притекает к духовному созерцанию Божественного Писания, отвергает тем самым, наподобие Иудеев, и естественный закон, а также не ведает закона благодати, которым даруется обожение всем руководствующимся этим законам. Трёхлетний голод, о котором речь идёт в данном месте Писания, обнаруживает тот голод, который проявляется у нерадеющих о своём духовном восхождении при созерцании Писания. Он делается явным в трёх законах – естественным, писанным и благодатным, соразмерно нуждей в ведении, присущей каждому. Ведь радеть о познании Писания совсем не может кто отвергает естественные смыслы сущих, доступные нам в духовном созерцании, и кто, упорно придерживаясь одних только материальных символов, не постигает духовного величия, содержащегося в них. Ибо когда над умом владычествует одно только историческое повествование Писаний, тогда не исчезает и владычествующая над мыслями сила приходящих и временных вещей. И таким образом еще остаются в живых Чада и потомки умершего Саула числом семь.

То есть остается телесное и приходящее служение закона, от которого по приведенной выше причине обычно рождается у людей, любящих тело, страстное расположение души, которое имеет своим помощником в преумножении лжи порядок, обнаруживающийся в символах. По этой причине, как я думаю, не было голода во дни Саула, то есть во время законнического служения по плоти нельзя было обнаружить в иудеях нужды в духовном ведении. Однако во время евангельской благодати, когда владычество буквы уже прошло, а мы, тем не менее, не воспринимаем все писание духовно, то тогда, разумеется, испытываем голод, не вкушая подобающего христианам таинственного служения по Духу. И как только мы, чувствуя бытие, наподобие Давида, взыскуем лице Господа, то сразу же ясно научаемся, что поскольку мы не воспринимаем соответствующие естеству смыслы вещей для того, чтобы взойти к таинственному созерцанию в Духе, но еще придерживаемся телесных помыслов буквального закона, постольку благодать ведения отнимается у нас. Писание гласит «И вопроси, Давид, лица Господня, и рече Господь над Саулом и над домом Его обида в смерти кровей Его, понеже умертви Гаваониты». Давид есть всякий ум, обладающий ясным духовным видением по Христу, который всегда взыскует лица Господа. А лицом Господа является истинное созерцание и ведение божественных вещей, обретаемые в соответствии с добродетелью, взыскующий этого созерцания научается и относительно причины, вследствие которой ощущается недостаток и нужда в ведении. И повелевается царю предать смерти двух сыновей Саула от наложницы Ресфы и пятерых сыновей Меровы, его дочери.

Саул же есть, как я сказал, востребованный ад, или вожделенное неведение. Очевидно, что вожделенным является неведение, то есть вожделенной является законическая буква или телесная сила служения в законе, которой есть телесное начало закона. Ресфа, согласно толкованию ее имени, есть поприще уст, или же научение закону, сводящееся к одному только внешнему произнесению слов его. И тот, кто чужд духовному созерцанию закона, обладает одним только поприщем уст, будучи непричастен движению мысли. У Ресвы имеется два сына – Ермоний и Мемфивасфей. Ермоний есть анафема их, то есть пагуба страстей, осуществляемая во грехе через тело, или же это имя означает место, то есть где и не спослано было человеку наказание за преступление заповеди, то есть сластолюбивая внутренняя привязанность к миру или, возможно, приверженное к материи безобразное и бесформенное движение страстей. В мемфевосфее есть позор уст их, что означает противоестественное движение ума окрест порока или мысленное представление о страстях, а, возможно, страстно привязанное к миру и телу рачение помыслов. Или имя Мимфи-Васфи подразумевает движение ума, которое придает образ страстям, а также движения, образующие красоту для чувственного наслаждения.

Каковых детей от научения закону, сводящегося к одному только внешнему произнесению слов его и присуще рождать писанному закону и смыслу этого закона, прилепляющемуся к одной только букве. Мирова же дочь Саула есть, согласно толкованию ее имени, присыщение горла, то есть страсть чревоугодия. Ибо буквальный закон, замыкая в своих символах тех, кто услужит соответственно ему, знает только одно – порождать телесную негу и такое душевное расположение, которое склонно наслаждаться только материальными вещами. А ум, вследствие страстно привязанной к плоти жизни, ограничивает себя одними образами писанного закона. Пять сыновей Мировы, дочери Саула, суть пять страстных способов злоупотребления питью чувствами. Эти способы обычно и рождают яздриилю, то есть нашей созерцательной душевное расположение, которое вследствие плотской неги, соответствующей закону, радеет об одном только теле. Этих двух сыновей Саула, то есть материю и форму, и пять внуков его, то есть пять способов злоупотребления чувствами касательно материи и формы, я имею в виду страстную и противоестественную связь чувств с чувственными вещами находящимися во власти времени и изменения, их после смерти Саула, то есть после перехода через телесное служение Закону по букве и через неведение, и предал по Божию решению чудный Давид на смерть Гаваанитам. То есть Духовный Закон или Ум передал возвышенным смыслам и мыслям соответствующим естественному созерцанию, для истребления и умершления, проявляющуюся в символах саму всеобщую связь того, что находится под властью времени вместе с чувством и телом.

Имеются в виду те смыслы и мысли, которые находятся на холме Саула, то есть на холме закона духовного созерцания. Ибо если кто-нибудь, не рассмотрев естественным образом и, прежде всего, не схожесть символов с божественными и умопостигаемыми вещами, возжелает прийти в уме к благолепию умопостигаемого, совершенно оставив чувство вне божественного святилища, то он не сможет сразу же уничтожить телесное разнообразие, обнаруживающееся в отпечатлениях. Прибывая в этом разнообразии и долгое время упорно придерживаясь буквы Писания, человек, естественно, не избегал нужды, проистекающей из голода и потребностей в духовном видении. Тем самым он осудил себя, подобно змею-лжецу, на то, чтобы есть землю Писания. То есть он питался телом этого Писания, но не вкушал смысл Христов, или Дух и Душу Писания. Тот небесный и ангельский хлеб, я имею в виду духовное во Христе созерцание и видение Писаний, который в изобилии дарует и доставляет Бог любящим Его согласно написанному. Хлеб небесный дадеем. Хлеб ангельский яде человек.

Таким образом, следует нам, если мы стремимся насытиться Божией благодатью, уничтожить посредством естественного созерцания и, как бы находясь на горе духовного толкования божественных глаголов, чувственное и телесное восприятие Писания, поскольку оно порождает душевное расположение, тесно связанное с временными и приходящими вещами, а также истребить страстные действия чувств, направленные на чувственные предметы. уничтожить так, как были умершвелены дети и потомки Саула. Ибо если, согласно божественному изречению, относительно Саула и дома его сказано, что он поступил неправедно, не умертвив гаваанитов, то ясно, сколь неправедно по отношению к истине поступает тот, кто мыслит закон только соответственно букве. Здесь следует понимать народ иудейский или всякого человека, мысленно подражающего этому народу. Такого Писание подразумевает поддомом Саула и ограничивающего смысл закона одной только буквой. Такой человек не воспринимает естественное созерцание, находящееся посередине между прообразами и истиной, и не желает сделать явным таинственно сокрытое в букве видение. тогда как оно преуспевающих уводит от этих прообразов и возводит к истине. Наоборот, ограничивающий смысл закона одной только буквой полностью отрицает это созерцание и делает его внешним по отношению к тайноводству в божественное.

Тем же, кто радеет о божественных тайнозрениях, следует, как бы взойдя на гору возвышенного ведения, предать смерти посредством естественного созерцания это телесное и приходящее понимание Закона, поскольку оно подвластно времени и является текучим. Писание гласит «И призва Давид, Гавоаниты и Рече к ним, что сотворю вам? и чьим умолю, да благословите достояние Господне. И реша царю, мужа, и же совершил над нами и погнаны, и же умысли потребительны, потребим Его, да не будет во всех пределах Исраилевых. Дадите нам седьмой мужей от сынов Его, и умилостивим имя Господа на холме Давида. И взя царь два сына от Ресвы Чери-Айя, подложница Саули, Германия и Мемфифосфея, и пять сынов Меровы, Чери-Саули, их же Руди-Яздреилу. И дади их в руки Гаваанитам, тей же, умрошив одних жатвы, в начале жатвы Ячмени. Где в буквальном повествовании найдем мы описание того, что Гавааниты истребили племя Саула так, чтобы оно совсем не обреталось во всех пределах Израилевых.

Ибо Мариваал, сын Иоаннафаны, который был сыном Саула, спасся у царя Давида. А также спаслись многие другие сродники Саула, как это приводится в книге Паралипоменон. Как Гавааниты, взяв семь мужей от семени Саула, могли Отрябим его, да не будет во всех пределах Исраилевых, когда он сам умер задолго до этого времени. Впрочем, как кажется, к буквальному смыслу повествования примешалось нечто противное разуму. И это случилось для того, чтобы мы постарались найти истинный смысл написанного. Поэтому, стремясь постигнуть его, мы можем сказать, что полностью истребляет из всех пределов Израиля телесный смысл Писания, то есть Саула – тот, кто духовным деланием и посредством естественного созерцания, словно посредством неких гаваанитов, уничтожает рожденную от Писаного Закона сластолюбивую и прилепившуюся к телу связь души с непостоянной и вечно текущей материей. О своё неизменное представление о Законе, словно чад и отпрысков Саула, такой человек предаёт посредством естественного созерцания закланию и пребывает на высоте видения, словно на горе, открывая пред лицом Господа через исповедание своё прежнее телесное восприятие Закона. Так людям пытливым можно понимать слова «повесишься пред Господем», что означает тех, которые выводят на свет Божий, выводят, разумеется, посредством видения, свое прежнее ошибочное представление о законе, соответствующие букве его.

Ибо всякий, убивающий телесную мысль закона, убивает и уничтожает, как это очевидно, букву дабы не быть ей во всех пределах израилевых, то есть не быть во всяком смысле духовного созерцания. Ведь если Израиль толкуется как ум, зрящий Бога, то ясно, что для тех, кто предпочитает Дух Букви, телесное начало Закона совсем и никоим образом не может быть основанием духовного созерцания, поскольку написано «Бог есть и поклоняющиеся ему должны поклоняться в Духе и Истине. Но не сказано, что поклоняться ему должно в Букве, потому что Буква убивает, а Дух животворит. А поэтому тому, что по природе своей убивает, следует самому быть умершвленным животворящим Духом. Ибо совершенно невозможно сосуществовать друг с другом в том же самом действенно и одновременно телесному началу закона и началу божественному, то есть духу и букве, потому что невозможно находиться в созвучии друг с другом тому, что по естеству своему обычно дарует жизнь, и тому, что эту жизнь отрицает. Стало быть, рассматривая это место буквально, мы не обретем истины Писания. Ибо каким образом гавааниты изгладили Саула из всякого предела Израилева, когда мы находим множество потомков его в народе иудейском? Однако мысли согласно духовному созерцанию мы находим, что на высоте ведения совсем исчезают, благодаря естественному созерцанию, письменный закон или же телесное установление, проявляющееся в символах иудейского культа.

Где обрезание плоти, когда закон понимается духовно? Где субботы и новомесячия? Где всенародные торжественные празднества? Где предание о жертвах, об отдыхе земли и все остальное, связанное с телесным служением закона? Мы, рассматривая вещи в их естественном состоянии, знаем, что изъятие чего-либо из-за безупречной целостности соответствующей природе, дарованной Богом, не ведет к совершенству. Ибо природа, подвергшаяся искусственным образом усекновению, не производит совершенства, а, наоборот, лишает себя по какому-то пустому измышлению того, что даровано ей Богом, и подобает ей соответственно смыслу творения. Это следует твердо знать, дабы не вводить нам некого искусства более могущественного, чем Бог, и не предназначенного к укреплению правды Его, а также, чтобы не восполнять нам некий вымышленный недостаток естества, созданного в правде Божией. Наоборот, прообразовательно воспринимая установление об усекновении крайней плоти, мы научены объяснять его духовным образом как обрезание страстного расположения души.

В соответствии с этим наша воля приходит в созвучие с естеством и совпадает с ним, исправляя страстный закон, имеющий более позднее происхождение. Ибо обрезание, понимаемое таинственным образом, есть совершенное удаление страстного расположения нашего ума, которое произошло и вторглось в нас извне. Суббота же есть совершенное бездействие страстей и всецелое прекращение движения ума окрест тварных вещей и полный переход его к Богу. В нем, которого мы достигаем посредством добродетели и ведения, насколько это доступно человеку, нельзя помыслить никакого вещества, воспламеняющего страсти. Также в нем нельзя обнаружить никаких смыслов естества. чтобы нам, наподобие эллинов, не догматствовать о Боге как об услаждающемся страстями или как об измеряемом пределами естества. Ведь Его провозглашало совершенное молчание, и Его представляет всецелое и всевозвышенное неведение. Что же касается новомесячей, то они, по нашему мнению, суть различное озарение, получаемые нами на ресталище дней добродетели и ведения.

И быстро, шествуя в этих озарениях по всем векам, мы достигаем благоприятного года Господня, будучи украшаемой венцом благости. Венец благости же есть чистая вера, украшаемая словно драгоценными камнями, возвышенными догматами, а также духовными словами и умозрениями. Эта вера тесно охватывает, словно главу, боголюбивый ум. Или же иначе. Венец благости есть само Слово Божие, которое многообразием способов, соответствующих промыслу и суду Божию, или воздержанием от добровольных и терпением невольных страстей ограничивает ум, словно главу, а благодаря причастию в благодати обожжения делает этот ум зрелым и прекрасным для самого себя. Из праздников же первый есть символ деятельного любомудрия, который переправляет от греха, словно выводя людей из Египта, к добродетели, тех, кто следует этим путем добра. Второй праздник представляет собой образ естественного созерцания в духе, которое приносит Богу, словно начатки урожая благочестивое мнение о сущих. Наконец, третий праздник – есть таинство богословия, умозрительный навык относительно всех духовных смыслов, которые находятся в сотворенных вещах, и совершенная безгрешность, обретаемая через благодать по домостроительству воплотившегося слова.

Эта безгрешность, следующая за такими праздниками, объемлет во благом человеке еще и совершенную и бессмертную непреложность, как творящие трудные глазы, умилостивление и праздник кущей. Таково, согласно одному рассмотрению, предположение относительно чести воздаваемой дня. Ведь Бог повелел чтить в субботу, новомесяче и праздники не потому, что Он хотел, чтобы дни почитались людьми. Тогда бы Он заповедью Закона научил служить твари паче Творца, тех, которые считали, что дни по природе своей являются священными, потому им и следует поклоняться. Наоборот, Бог символически явил им посредством дней, что следует чтить только Его самого. Он есть суббота, как отдохновение от тяжких усилий души, понесенных ею во плоти, и как прекращение трудов ради правды Божией. Бог есть Пасха, как освободитель от тягостного рабства, находящихся под властью греха. он есть пятидесятница, как начало и конец сущих, а также как слово, благодаря которому всё возникло по естеству.

Ибо если пятидесятница сама в себе есть то, что следует за периодом семи седмиц, то столь же ясно, что она есть десятирица, умноженная на пять. Опять же очевидно, что естество сущих пятиричное по самому смыслу своего существования вследствие пяти чувств, после естественного прохождения времени и веков окажется в Боге, по своей природе не принимающем никаких пределов, едином и совершенно не обладающим протяженностью. Ибо некоторые говорят, что слово есть единица, и это слово, как промысл расширяется по своему исхождению с помощью десятирицы заповедей. Когда естество по благодати сочетается со словом, то уже не будет того, без чего движение не существует, поскольку оно становится непричастным и чуждым двигающимся по природе. Ведь ограниченному состоянию, в котором обычно и возникает с необходимостью движения вследствие изменения движущихся, следует обретать конец при появлении беспредельного состояния, в котором всякому движению движущихся присуще прекращаться. Там, где существует естественный предел, обычно бывает, что само собой разумеется, изменчивое движение тех, которые пребывают в этих пределах. И там, где такой естественный предел отсутствует, Там же, естественно, нельзя распознать никакого изменчивого движения. Стало быть, мир есть ограниченное место и состояние, описуемое, а время есть ограниченное движение.

Потому-то здесь и существует изменчивое движение живущего. Поэтому, когда естество проходит в действительности или в мысли через место и время, или через то, без чего не бывает ограниченного состояния и движения, то оно сочетается непосредственно с промыслом и обретает простой, неподвижный и не имеющий никакого ограничения смысл этого промысла, а потому не находит здесь никакого движения. Также естество, существующее временным образом в мире имеет изменчивое движение вследствие ограниченного положения мира и вследствие тления, рожденного изменением. Оказавшись же в Боге, эта природа вследствие естественной единицы того, в котором она оказалась, будет иметь преснодвижный покой и неподвижное тождество движения. Осуществляющийся окрест того же самого единого и единственного. Это тождество движения знает слово как то, что является незыблемым основанием и непосредственным бытием, окружающим первопричину созданных Богом тварей. Таинство Пятидесятницы есть непосредственное соединение с промыслом тех, о ком он промышляет. Или же соединение естества со словом «по вдохновению промысла», вследствие чего отсутствует всякое проявление времени и становления.

В трубаже нашей есть слово, хранящее для нас божественное и неизреченное видение. У милостивления есть это слово, ставшее подобным нам, как расторгающее в самом себе наши преступления и дарованием благодати в духе, обоживающие греховную природу человека. Наконец, кущей является то же самое слово, как то, что укрепляет богоподобный навык в непреложном добре, и как всеобъемлющая связь преображения в бессмертие. Мы не верим, что Богу приятны заклания бессловесных животных и окропление кровью как мзда нашего почитания Его, даваемое приносящими в оставление их грехов, что они делают, опираясь, естественно, на Писание. И это наше убеждение важно для того, чтобы мы, скрытно не почитая Бога как страстного и не думая о Нем как о том, кто со многим усердием и страстью заботится о тех же вещах, о коих волнуются отвергали подобных людей, предающихся распущенности и невоздержанности. Мы знаем, что жертвоприношение – суть духовная. Мы не только умершвляем страсти, закалывая их мечом духовным, который есть Слово Божие, и сознательно истощаем всякую плотскую жизнь, словно изливаем кровь, но и приносим Богу, благоговейно почитая его, свои любомудренные навыки и все естественные силы, а также осуществляем для обретения Божия уделы всесожжение в огне духовной благодати. И, естественным образом рассматривая так каждый из символов, приводимых в Писании, мы, словно на вершине таинственного созерцания, умерщвляем временные приходящие предания закона, подобные семи мужам от сыновей Саула.

А также уничтожаем и самого Саула, то есть Перстный Ум, уповающий на одно только буквальное речение Писания, дабы не быть ему во всех пределах Исраилевых, то есть не быть ему в образе духовного созерцания. Этот Перстный Ум, живя в действительности, прекращает, гонит и уничтожает смыслы и помыслы соответствующие естеству, ограничивая закон одной только плотью и почитая, как нечто божественное, страсти бесчестия. А помыслы, соответствующие естеству, обретя свободу действия вследствие закона духа, таким же образом уничтожают и предают смерти эти страсти в начале жатвы ячменя. Жатва же ячменя есть собирание добродетелей в деятельном любомудрии, осуществляемом вместе с соразмерным духовным разумом. Такому собиранию присуще истреблять земное в Писании и уничтожать всякое перстное движение в нас. И одновременно с тем, как человек разумным образом посвящает себя любомудрию в делании добродетелей, он естественным образом переносит толкование Писаний из области буквы в область духа, как он служит Богу в новизне духа, то есть в осуществлении духовного делания, а также посредством возвышенных созерцаний. Другими словами, он уже не служит ему в ветхости буквы посредством чувственного и телесного низменного восприятия закона, став, наподобие Иудеев, питателем страстей и прислужником греха. ибо осуществлять духовное дело непосредством помыслов, соответствующих естеству, следует так, чтобы положить руки на страстную и телесную мысль Закона, как о том повествуются в Писании.

И взят царь два сына Ресфы, Тщери Айя, подложница Саула, Ермуния и Мемфивосфея, и пять сынов Меровы, Тщери Саула, Их же роди Яздреилу, и дади их в руки Гаваонитам. Рука Гаваонитов есть делание естественных помыслов, соответствующие добродетели, благодаря которому сыны Ресвы, Ермони и Мемфи-Васфей, то есть действия страстей, возникающие из телесного научения Закона, а оно состоит в одном произнесении слов, а также разнузданное движение помыслов предаются смерти. Кроме того, к ним присоединяются и пять сыновей мировой, то есть пять, порожденных роскошью разнузданных способов противоестественного злоупотребления пятью чувствами. Всякому возвышенному и высоко парящему в Боге уму присуще также убивать их на высоте, подобной горе духовного созерцания в начале жатвы ячменя, которая есть прелюдия к добродетельному деланию или благочестивому созерцанию соответствующему естеству. Таким же образом этот ум уничтожает действия страстей и непристойное движение помыслов. Таково наше рассуждение относительно разнузданных способов злоупотребления чувствами. и подоша тамо сии седми в купи. Ти же умроша в однех жатвы первых, в начале жатвы ячменя.

И взя ресфа тщи аина в ретище, и потче е себе при камине, донджи же снидоша на них воды Божия с небес. Ресфа, как я уже говорил, толкуется как поприще уст, которые есть телесное научение закона заключающаяся в одном только произнесении слов. Она после смерти, рожденных от него страстей, случившейся на горней вершине естественного созерцания в сердце каждого из тех, кто прежде был охвачен этим научением, расстилает, словно вретище, покаяние на камне. Под ним я подразумеваю слово «Веры в Господа». имея попечения в духе и посредством покаяния о законах по Христу. Она день и ночь имеет пред отчаяния, словно воспоминания о погибших детях, прежнее воспитание в плоти закона, до тех пор, пока не прольются воды Божьи с неба, то есть до тех пор, пока не посылаются ей божественные введения Писаний с высоты духовного созерцания. которые угошают страсти, а добродетели возобновляют. Ведь на учению закона, приближающемуся через покаяние ко Христу, истинному и твердому камню, присуще принимать Божественной Дочь духовного ведения Писаний по повелению царя Давида, то есть по повелению зрения сильного ума.

Ведь он говорит «И сотворивши вся элика заповеда царя, и послуша Бог земли посих. Итак, по заповеди царя Давида, то есть духовного закона или зрения сильного ума, на учению священных писаний посредством покаяния, символом которого является вретище, и, соответственно, деланию добродетелей свойственно, когда оно перемещено на камень, то есть на Христа, призывать божественный дождь ведения. Обычно такое научение убеждает Бога внять в земле сердце, пролить божественные ливни благодатных даров, принести изобилие плодов в правде Божией, прекратить предшествующее неведение божественного, которое подобно голоду, и преисполнить область души нашей духовными благами. Тогда душа одаряется хлебом, вином и маслом. Хлебом, как укрепляемое словом деятельного видения, вином, как увеселяемое божественным влечением и горячим стремлением к соединению с Богом, маслом, как радуемое гладким и ровным, светлым и озаренным, свободным от всякого земного движения, способом и смыслом бесстрастия. Все они веселят лицо добродетелей. Также и мы, как и великий Давид, исторгнем Саула из всякого предела Израиля, то есть исторгнем земное и телесное установление Закона или Иудейский способ служения. Также исторгнем из всякого способа созерцательного тайноводства, буквальной, лежащей на поверхности и грубо-телесный смысл всего Писания.

И перейдем к духовному обожанию того, что постигается и сохраним гаваанитов, то есть смысл исущих, которые сберег бесстрастными Иисус Новин, истинный распределитель божественных обетований, благодаря этим смыслам, уничтожаемым Саулом, Бог не спосылает божественный ливень таинственного ведения. Посредством тех же гаваанитов, то есть посредством естественного созерцания, убьем, словно семь мужей из сыновей Саула, страстные вещественное и временное понимание закона, которое породило Ресфа, являющийся поприщем уст, т.е. телесным научением закона, а также Мирова, толкуемое как присыщение горла, т.е. раскошествование чрева. Первое порождает Мемфиосфея и Ермония, один толкуется как позор уст, а другой как анафема их. то есть навык во страстях и осуществление их, а вторая производит на свет язриэлю, то есть созерцательные части Души, пять страстных способов действия наших чувств, возникших вследствие злоупотребления этими чувствами. Уничтожая такие способы с помощью естественного созерцания, мы умилостивляем разгневавшегося Бога, переносясь с буквы к Духу. Кроме того, мы призываем божественные ливни ведения и вкушаем преизобильные плоды правды, произраставшие из этого ведения.

Ибо, возводя букву закона, подобную некоему Саулу, посредством естественного созерцания на вершину духовного тайноводства, а также возводя рожденное от буквы вещественное восприятие Писания, присущие мысли людей перстных, подобное Чадам и потомкам Саула, Мы убиваем всякое телесное и временное, или, лучше сказать, всякое перстное понимание Закона. Если мы вместе с Богом возненавидели Саула, то есть плотской и выставляемый на показ способ изъяснения Писания или Иудейства, и презрели его, чтобы он не царствовал над Израилем, то мы тем самым отвергли царствование его над нашей умной силой. чтобы она не находилась в рабстве у плоти. Ибо следует ненавидеть Саула, то есть телесное установление закона, и отвергать царство его, как и Агага, царя Амаликова, а также отвергать тучных овец, валов, виноград и маслины его. Я имею в виду отвергать возбудителей ярости и похоти, также творящих причины неги. Самого же Агага Сохранённого в живых следует переносить в землю обетования, то есть следует переносить тельца или перстное помышление плоти, вместо божественного познания, то есть в сердце. Ведь агак толкуются как телец. Вероятно, речь идёт о том тельце, которого обожествил глупый и невежественный Израиль, отлив его в пустыне, и предпочёл тем самым божественному служению наслаждение чрева.

Этого тательца и изничтожили Моисей и Самуил. Первый растер его в прах и рассыпал по воде, а второй убил Агага духовным мечом. Первое, соотносящееся с Моисеем, означает живую и деятельную благодать святого крещения. А второе, соотносящееся с Самуилом, есть послушание Богу через осуществление заповедей. Поскольку имя Моисей толкуется как «спасённый из воды», а имя Самуил – как «послушание Богу», что и есть истинная вера и жизнь во Боге. Стало быть, благодати святого крещения присуще уничтожать силу греха или помышление плотское. А деятельное послушание Божественным заповедям убивает эту силу мечом духовным, то есть убивает словом Божественного Ведения в Духе, таинственным образом обращаясь к страсти греха так, как обращался великий Самуил к Агагу. Яко же обесчадствова жен оружия Твое, так Он ныне обесчадится в женах Мати Твоя.

Ибо страсть чревоугодия, гладкостью помысла наслаждения, словно гладкостью меча, делает бесчадными многие добродетели. Семена целомудрия она убивает посредством невоздержанности. Равноправие справедливости губит посредством корыстолюбия. Нашу связь, человеколюбие, проистекающую из общности и естества, она рассекает себелюбием. И, кратко сказать, страсть чревоугодия является пагудной для всех порождений добродетелей. И, как я уже говорил, эту страсть уничтожает благодать и житие по послушанию Божьим заповедям. Бог, помазав на царство над Израилем закон буквы, который сохраняет эту страсть, раскаивается и переносит силу царства, даруя ее Давиду, разумеется, евангельскому и духовному закону, то есть сыну Иесея. Иесей же толкуется как творчество Бога.

Итак, в Святой Евангелии есть порождение творчества Бога или порождение Божьего дела посредством плоти, царство которого простирается в бесконечные века. В нем мы имеем радость и веселье, нерасторжимые, словно день невечерний и нескончаемый. Ибо Писание гласит «Сей день, Его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся вонь». Под Ним здесь подразумевается евангельская благодать или само таинство, дарующего эту благодать. Он желает, чтобы все мы в этот день, согласно Божественному апостолу, вели себя благочинно, как в день видения и истины. Ведь Христос есть день вечного света, в котором должны все, уверовавшие в Него, обрести доброе житие через благочиние добродетелей. Он один есть сотворенный Богом Отцом по плоти, без семени мужеского, и, соделав новыми законы естественных уз, уготовывав пред лицом всех народов свет к просвещению язычников и славу народа Израиля. Ведь Господь наш есть подлинно свет народов, отверзая посредством истинного познания их мысленные очи, смежившиеся во мраке неведения.

Он самого себя уготовил в качестве благого образца, божественного жития и добродетели для всех верующих народов, став для них примером и начертанием лика добродетели, взирая на который, как на вождя спасения, мы через дело не преуспеваем по подражанию в добродетелях, насколько нам это возможно. Но тот же Бог Слова есть слава народа Израиля. просвещающий ум божественным светом видения с помощью таинственного созерцания. Или, возможно, Слово Божие называет народами смыслы, соответствующие естеству, а лицом этих смыслов является истинная и безупречная слава относительно сущих, приготовлением к ясному познанию которой есть само Слово, как Творец Естества. Язычники же суют противоестественные Их, скрывающихся во мраке, открывает Бог Слово, даруя свет ведения, а тем самым Он полностью изгоняет их из естества. Славой Израиля Слово становится как очищающее ум от противоестественных страстей и украшающее его соответствующими естеству смыслами. А кроме того, оно еще увенчивает ум диадемой непреложности по обожению. Ибо оно истинное из славы Израиля, как избавление от противоестественных страстей, преуспеяние в постижении смыслов, соответствующих естеству и стяжании сверхъестественных благ.

Тот, кто радушно принимает этого духовного Давида и, становясь предметом зависти Саула, не попадает в силки вражды, Но наоборот, обладая бесстрастием и многим человеколюбием, исцеляет с помощью кефары духа врага, удушаемого лукавым духом. Тот делает этого врага благоразумным, освобождая его, словно от лукавого беса, от злой эпилепсии перстного мышления. Ведь всякий человек, по причине зависти ненавидящей, клевещущей и злословящей другого человека, который сильнее его в подвигах добродетели и преизобилует словом духовного видения, есть Саул, удушаемый лукавым духом. Он не переносит блаженной славы лучшего в добродетели и видении, а поэтому бесится от того, что не в силах наложить руки на благодетеля. Часто он с ненавистью отсылает своего любимейшего Иоаннафана, то есть присущий нам помысл совести, ибо тот изобличает неправедную ненависть ветхого и действительно безумного Саула и с любовью к истине говорит о преуспеяниях того, кого Саул ненавидит. Поэтому, обращаясь к нему как к преступнику Божьих заповедей, Самуил говорит «Безумие бысть тебе! По ней же не сохранил заповеди мой я, южезаповеда ти Бог. Как я уже говорил, в Саул есть писанный закон или живущий по этому закону народ иудейский.

Ведь от обоих, сплетшихся между собой перстным образом, отступил дух Господень, то есть духовное созерцание и ведение, и наоборот пришел к ним дух лукавый, то есть вещественный образ мыслей который посредством смятений и кружений земного бытия, находящегося под властью рождения и тления, удушает их, словно эпилептиков, беспокойством помыслов. Ибо закон, постигаемый только перстным образом и буквально, является как бы страдающим эпилепсией, поскольку сотрясается бесчисленным множеством противоречий и не обладает никаким внутренним созвучием с самим собой. А иудействующий ум, приводимый в безумное неистовство беспокойным круговорощением материальных вещей, по необходимости и сам имеет беспокойное расположение души, изменяющейся вместе с этими вещами. И когда истинный и по природе своей музыкант Давид, то есть Господь наш Иисус, услаждает с помощью духо-умозрительного созерцания пением и Закон, и Иудея, то одного он делает вместо перстного духовным, а другого приводит к вере от безверия. Поэтому и Закон, и народ иудейский являются, наподобие Саула, одновременно и подверженными эпилепсии, и мудрыми. Ибо, как уже говорилось, Закон подвержен эпилепсии, когда он постигается перстным образом. А Иудей подвергается той же эпилепсии, когда он желает поклоняться Богу подобным же перстным образом. И опять же, закон становится мудрым, если он постигается духовно.

А Иудей становится мудрым, если он от телесного поклонения Богу обращается к духовному служению ему. Следует отметить, что Саул убивает спасаемых Иисусом. Ведь Букви присуща убивать тех, которые обращаются к Духу Писания. Поэтому Бог раскаялся, что помазал его, я имею в виду писанный Закон, понимаемый иудеями плотским образом, на царствование над Израилем и даровал царскую власть Духу, который был близок Букви, но превосходил ее своим благом. Писание гласит «И даст царство ближнему твоему лучшему паче тебе. Как Давид был ближним Саула, так и Дух, несомненно, примыкает к Букве Закона, и этому Духу присуще проявляться после смерти Буквы. Призовем же и мы духовного Давида, чтобы он заиграл на кефаре духовного созерцания и ведения и успокоил наш ум, страдающий эпилепсией от всецелого погружения в материальные и изгнал лукавого духа вещественного окружения окрест чувства. И это для того, чтобы смогли мы постигнуть закон духовным образом, обрести таинственный смысл, сокрытый в нем, и собрать припасы, достаточные для пути в вечную жизнь.

Также, чтобы мы, страдая от недостатка благодатного ведения в духе, не имели символического закона, одолженного букве и, будучи незрячими и не обладая собственным всесветлым видением в истине таинственных словес духа, любили только одно вопрошание о божественных вещах. Имя Саул, если соотносить его с греческим языком, имеет двойственный смысл. Ведь это имя, согласно уже сказанному, толкуется как «отданный в долг под проценты», но одновременно и как вопрошание. И то и другое есть писанный закон. Первое, поскольку он не является собственным достоянием естества и совсем не простирается на бытие, соответствующее этому естеству. А второе, поскольку он вращает нас в окрест истинного ведения и первообразной премудрости, нас, не считающих, что в опрошании есть постижение искомой первообразности божественных вещей. но только устремляющих посредством телесных символов закона, словно посредством некоего вопрошания к постижению божественных благ. И это для того, чтобы мы, прекратив заботиться о вопрошаниях, которые часто, как кажется, приводят к заблуждению, оказались в истине взыскуемых божественных благ и преобразились их блаженством, неизменно являемым в нас по причастию.

обретя вид, соответствующий этому блаженству, то есть знак нашего бытия во Христе Иисусе, Боге и Спасителе нашему. Ему же слава вовеки. Аминь.