6. У ног Папы ⧸⧸ Сильвестр Сиропул. Воспоминания

Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе. Часть четвертая. Продолжение. Патриарх с трудом перенес то, что император первым отправился к папе. Он сказал, что или, по крайней мере, император и патриарх должны были идти вместе, или церковь должна была идти впереди, а не следовать сзади. На четвертый день патриарх и мы вместе с ним вышли в подступающее к Венеции море, затем миновали лагуну и, войдя в реку, пошли вверх по ней. Когда мы достигли пределов уводения маркиза, то нашли там его корабль, ожидающий патриарха.

Корабль имел такую форму, что его нижняя палуба была плоской, тогда как ширину он имел достаточную и соответствующую длину. По длине одна часть была отделена куртинами, как в которой находилась замечательно устланная ложа. Остальная часть была устроена наподобие триклиния. Скимподы стояли по стенам, украшенные разнообразными тканями приятных цветов. Посередине стояли две большие железные жаровни на колесах, где, когда было нужно, зажигали огонь. Борта корабля оказывались не выше голов тех, кто сидел в скимподах. Над ними находились одни лишь небольшие колонны, а всё пространство между ними было поделено открывающимися окнами. Они походили на двойные колонки, удивительные по красоте и выполненные с великим искусством.

Они были украшены позолотой, а также голубыми и пурпурными цветами. Сверху они были скреплены друг с другом металлическими деталями. Пространство между ними закрывалось и открывалось с помощью ставин. Что касается колонок напротив, то по диагонали с каждой стороны находились металлические подставки и таким образом они держали верхнюю палубу, которая перекрывала три клинья внизу. А наверху она служила кухней и местом отдохновения гребцов. Посередине стояла мачта, но она была установлена не ради парусов, поскольку паруса не использовались для плавания. А для того, чтобы за канаты, привязанные сверху, её могли через мелкие места снаружи тащить люди, идущие впереди. Иногда по реке её тянул за канат другой корабль, движенный многочисленными гребцами.

И так она плыла до места, установленного капитаном. Маркис отправил корабль вместе со своим архонтом и принял на борт Патриарха. Было уже к вечеру, и Патриарх остался на корабле. Наутро патриарх призвал архиереев и нас. Мы вошли и сели вместе с ним. Случилось, что в то время корабль, на котором находились монахи и багаж патриарха, испытывал затруднения на реке и не сопутствовал ему. Патриарх велел всем нам остановиться и ждать, пока придет корабль. Поскольку корабль не приходил большую часть дня, Христофор сказал патриарху, Если ты хочешь, повели нам медленно отправляться, а он прибудет.

Ведь здесь нет опасности, ни страха. Сказал ему Патриарх. Мой багаж стоит половину Венеции. Как я, оставив его, уйду? Необходимо ждать, пока он придет. Когда мы простояли еще день, а люди вознегодовали и стали готовиться тянуть корабль, то сказал Патриарх. Я вижу, что они ни во что вменяют наши слова. Скажите, чтобы они выбросили нас вон, а сами пусть отправляются, куда хотят.

Узнав об этом, все, хоть и поневоле, но остались ждать. Корабль пришел уже после полудня. Мы прошли еще небольшую часть реки, наступил вечер, и там мы провели ночь. С рассвета мы подняли якорь и, прежде чем наступил первый час, отправились в путь. Вскоре мы увидели скачущего к нам на коне во весь опор Користина, которого послал Император. Подойдя к Патриарху, он сказал «Папа ждет, чтобы Твоя Великая Святость, придя, поклонилась до земли и затем облобызала ногу его. Император уже три дня бьется за то, чтобы этого не произошло. Об этом извещается и Твоя Великая Святость, чтобы Ты решил, как Ты подойдешь к Нему.

Патриарх воспринял это очень тяжело, поскольку был уверен, что найдет у Папы радушный прием, расположение и открытость. Потому еще в Венецию он говорил одному из близких к Папе людей и собеседников. «Я остановился на том, что если Папа старше меня годами, то я буду относиться к Нему как к Если у нас равенство в годах, то буду относиться к нему как к брату. Если он окажется младше, то будет мне как сын. Я желаю, что если окажется хороший дом рядом с его домом, имеющий туда проход по мосту над улицей, то пусть бы мне дали его. Тогда бы я сам ходил к нему, или же и он ко мне, и я советовал бы ему необходимое. И будет это для него в большую пользу, ведь я знаю, что нет вокруг него хороших советников. Такую он надеялся найти открытость и с помощью папы уповал освободить церковь от рабства, возложенного на нее императором через почести, как он сказал это некоторым из своих близких.

Еще будучи здесь, он часто говорил, что я там буду другим, и мою власть, какая мне подобает, Когда же он услышал о целовании ноги, то был совершенно поражен. Однако пошел. И в первой половине дня мы достигли Феррары и встали напротив замка рядом с мостом. К полудню пришли шесть епископов. Они передали Патриарху приветствие Папы и рассказали, как подобает воздать приветствие Папы, которое все ему воздают по обычаю. Патриарх ответил. что я не должен ему этого целования. Но поскольку мы братья, то надо обняться и облобазать друг друга по-братски».

Патриарх сказал об этом еще несколько слов. Посланники Папы на них ответили и удалились. Таким вот пренебрежительным было это первое приветствие. Патриарху не учинили встречи, когда он был еще далеко, не послали кардинала, как это диктует обычай даже при встрече кардиналов не даже большой делегации епископов. Патриарх, призвав к себе архиереев, и нас сказал. Вы слышали, что нам советует Папа? Он хочет, чтобы мы приложились к его ноге. На это митрополит Трапезунда ответил.

Ты это нам предписываешь сейчас? А что ты нам говорил в Константинополе о том, что все мы там хорошо устроили, что нас примут с великой честью и любовью? и мы найдем всякую заботу и отдохновение у папы и у латинин». «Ну как я мог такое представить?» – сказал Патриарх. Трапезунский митрополит продолжал. «Это и многие подобные вещи надо было там обдумать и решить. Когда мы спрашивали и хотели знать, как и на каких условиях мы отправимся к латининам, ты говорил – приготовьтесь только, чтобы идти. и там найдете все хорошо приготовленное и согласованное.

Мы думали, что не осталось ничего из необходимого, что не было бы не выяснено и не согласовано. Также Христофор много говорил там о мести представителя Папы. Если не из-за чего другого, то уж из-за одного этого подобало думать Твоей Великой Святости о своих правах. Затем он и все остальные заявили, что это не является справедливым и не должно, ибо не в наших интересах, чтобы это случилось, чтобы за этим не последовало. Сказал Патриарх, что невозможно мне снизойти к тому, что они сейчас говорят, ни в отношении меня, ни в отношении вас, где ранее от нас посланы архиереи. Им подобало написать и известить нас об этом, когда мы были еще в Венеции. Они же до сих пор еще не показались перед нами. Пусть будет им предложено прийти сюда.

Когда это было сделано, пришел один иераклийский митрополит, так как Манимафсийский был болен. Он рассказал, что когда они поклонились папе, то один из стоявших рядом с ними сразу приподнял край папского облачения, ожидая от них лобызания стопы. Когда он это сделал, они остались стоять, ничего более не предпринимая. Диссипаты приблизились и облобызали ногу. После этого папа стал к ним расположен и принял их. К архиереям он отнесся с нерасположением, не смотрел на них и не оказал им никакого внимания. С того времени они лишь пребывали в жилище, которое было дано им по распоряжению маркиза. Когда патриарх сказал, что поскольку вы это знали, нужно было и нам рассказать об этом, митрополит Ироклейский ответил, что нелегко нам было найти того, кто это расскажет.

Император вновь послал Вулота известить патриарха, что он борется с папой за него через тех посланников и что он тоже должен возражать. Затем поздним вечером вновь пришли епископы от папы и настаивали на целовании. Патриарх ответил с подобающей твердостью. Откуда это у Папы? Или какой из соборов дал ему это право? Покажите, откуда у него это? Где это записано? Папа, однако, говорит, что он преемник святого Петра.

Но если он преемник святого Петра, то и мы – преемники отдельных апостолов. Разве апостолы целовали ногу святому Петру? Кто об этом слышал? Епископы ответили, что это древний папский обычай, и все воздают ему это приветствие. И епископы, и короли, и германские императоры, кардиналы, которые выше императора, и духовенство. Патриарх ответил, что это новшество, и я никогда не признаю и не сделаю этого. Но если папа хочет, чтобы я его облобызал по-братски, сообразно нашему древнему церковному обычаю, то я отправлюсь к нему. Если он это не принимает, то я от всего отказываюсь и возвращаюсь».

Итак, епископы отправились сообщить это папе и медлили достаточное время. Затем они вновь пришли, говорят то же самое, что, дескать, как можно лишать папу такой чести. Патриарх же противостоял прежними своими словами и сопротивлением. Когда было высказано множество аргументов с каждой из и патриарх и его люди сильно противились целованию ноги, патриарх наконец заявил, что если папа не откажется от целования его ноги со стороны наших архиереев и моих ставрофорных архонтов, то мне будет невозможно сойти с корабля, так как мне кажется, что не по воле Божьей происходит это собрание и исследование. Поэтому и послал нам Бог такое испытание. Я с неизбежностью удалюсь отсюда. еще будучи на корабле, пока не подвергся другим страшным вещам. Епископы ушли и передали это Папе.

По прошествии достаточного времени они возвратились и сообщили, что блаженнейший Папа ради блага мира и для того, чтобы не возникло из-за этого какого-либо препятствия для сего божественного дела единства отказывается от своего права и вот зовет прийти Твою Великую Святость. Он разве что оговаривает, что раньше хотел приготовить для тебя встречу, и хотел сделать ее открытой, в присутствии множества архонтов и в большой зале. Сейчас он этого не сделает, поскольку отнято многое от его чести, и он не хочет, чтобы это стало известно многим. Но он примет тебя в своей кельи в присутствии одних только кардиналов. Так ты сначала придешь с шестью из твоих близких, с кем ты пожелаешь. После того, как они поклонятся, пусть войдут другие шесть и тоже поклонятся. А после того, как выйдут они, пусть войдут другие шесть и поклонятся. И пусть все, кого ты назначишь, поклонятся за тем же образом.

Пришел и Маркис с епископами на эту последнюю встречу. Он приглашал патриарха сойти с корабля и отправиться к папе, а затем домой для отдыха. Но поскольку был вечер, весь день прошел, пока мы вместе с кораблем стояли, ожидая решения упомянутых дел, мы вновь остались на корабле. Чуть свет мы причалили рядом с замком и, выйдя, сразу сели на лошадей, приготовленных маркизом. Во главе с самим маркизом, с кардиналом, племянником папы Мартино, и другими епископами и архонтами мы вошли в преддверие папского дома. Сойдя с коней, мы пешком вошли во двор. Патриарх один оставался на кони вплоть до ступени дворца. Там спешился и он, и мы взошли вместе с ним.

Пройдя в первых воротах мимо служителей папы, державших серебряные топоры, число их было более двадцати, мы вошли в триклиний. Пройдя через него, мы вошли в ворота другого треклиния и нашли в нем, я думаю, более десяти архонтов, державших жезлы длиной в пять футов, облаченных в бархатные пурпурные облачения и украшенных посередине серебром с позолотой. Они отворили двери второго треклиния и дали нам войти. Некоторые из них, идя впереди, ввели в келью, в которой находилась замечательно убранная ложа. После этого они повели нас в другую келью. В другой триклинии они вновь ввели всех нас, при том, что ключники папских покоев отворили двери триклиния. А после того, как мы туда зашли, закрыли ее вновь. Таков их всегдашний обычай.

Входя и выходя, они закрывают двери изнутри и снаружи, а все служители папских покоев имеют связки ключей, подвешенные к их поясам. В этом самом триклинии они закрыли нас и повелели ждать, пока позовут Патриарха. Патриарх вошел в сопровождение митрополитов Трапезунда, Эфеса, Кизика, Сарт, Никеи и Никомедии. Двери кельи были открыты служителями и затворены ключами сразу после того, как они туда зашли. Патриарх, войдя вместе с указанными архиереями, поприветствовал Папу, как было установлено. и после того сел. Также поприветствовали его и бывшие с ним. Они немного побеседовали друг с другом.

Сначала папа обратился к патриарху, а затем патриарх к нему. Вскоре вошли служители вместе с митрополитом Никомедийским и ввели шесть других архиереев, которые поклонились и поприветствовали папу. Затем их вывели и вошли оставшиеся архиереи, и вместе с их входом ввели и нас, ставрофоров. Мы увидели Папу, сидящего на возвышенном троне, находившимся рядом с правой стороны от закрытой двери, ведущей в другую комнату. С правой стороны от Папы, на расстоянии, достаточном для одной кафедры, сидели кардиналы на кафедрах, одинаковых и во всем похожих на подножия Папы, которое по высоте было равно нашим сиденьям. С левой стороны было оставлено пространство для упомянутой и другое такое же, где стоял Христофор в качестве переводчика. За ним сидел патриарх на одном из описанных подножий, а за ним стояли для услужения пришедшие с самого начала и находившиеся здесь архиереи. Поклонились и мы, папе, поцеловали предложенную нам его руку и щеку и вышли.

После нас уже никто не входил. Вскоре вышел и Патриарх, а папские служители каждый раз при входе или выходе кого-то из нас ключами отворяли дверь и сразу же ее закрывали. Выходя, мы все собрались в триклинии, в котором нас с самого начала закрыли. Когда вышел Патриарх, они отворили дверь триклинии и предоставили нам свободу выхода. Спустившись таким образом из дворца и сев на лошадей, Мы благополучно проводили патриарха до приготовленного ему жилища, и каждый из нас отправился в данное ему пристанище. Была вторая суббота поста, когда все это произошло, 8 марта. Маркиз устроил для нас обед и ужин, как это было и на следующий день. В тот же день после полудня патриарх сказал папе, что после того, как мы вошли в пределы твоего блаженства, Мы не совершали ничего подобающего архиерейской власти, храня предписания божественных и священных канонов.

Ныне же, придя сюда, мы хотим совершать привычное нам церковное последование, нашу литургию и весь чин, который мы имеем по произволению и разрешению Твоего блаженства. Дело в том, что после того, как мы миновали Киркиру во время пения вечерней при совершении всех последований и литургии на Триере, на суше и в самой Венеции патриарх по окончании гимнов не давал обычного благословения нам и всем собравшимся. По этой причине он и просил такого разрешения. Папа даровал его и определил, чтобы патриарх имел свой собственный чин, как он пожелает. Итак, во время торжественной вечерни и на следующий день на литургии патриарх благословил всех собравшихся. По прошествии четырех дней папа сообщил Патриарху, что надо нам начать говорить о предстоящих делах. Патриарх объявил, что пока еще, будучи изможденным от долгого морского путешествия, от произошедшей бури и немощи, я не могу говорить. Тогда кардиналы и епископы начали дружественно разговаривать с Патриархом.

После этого Патриарх передал папе, что он хочет прийти и увидеть его. и чтобы тот назначил день, когда можно это сделать. Когда пришел условленный день, то привели лошадей с тем, чтобы мы верхом отправились к папе. Матриарх распорядился, чтобы мы сделали новое покрывало и покрыли им ту лошадь, на которую он собирался воссесть от головы до ноздрей и ног ее. Он распорядился, чтобы перед ним несли дебамбу и деконикий, джезл. Великий Хартофелак заметил, что здесь нет никакого смысла их нести, так что если ты прикажешь, пусть они будут оставлены. Патриарх ответил, что пусть их возьмут и идут впереди вместе с ними. Великий Хартофелак.

А сообщала ли Великое Святость Твоя об этом Папе? Сообщала, сказал Патриарх, и он ответил, что я могу во всем иметь здесь весь мой чин. И тем не менее дебамбул оставили, но патриарх, сидя верхом на украшенной белом лошади, благословлял встречавшихся на пути. А это были ткачи, скорняки и сапожники. Их первым делом предоставила нам улица, по которой мы проходили. Они сидели в своих мастерских, но, увидев такую необыкновенную кавалькаду с благословением, немногие из них могли усидеть на своих местах. Нас привели к другим воротам дворца, где мы сошли с лошадей. Патриарх поднялся верхом по подъему, напоминающему лестницу.

Мы шли впереди него, а те сзади. Он спешился перед триклинием и, взяв диконики, вошел в келью, в которой собрались и мы. Оттуда Христофор повел его к папе, и они беседовали один на один. А Христофор был переводчиком. По прошествии достаточного времени Патриарх вышел. Пока готовили коня, чтобы он сел на него там же, где испешился, Патриарх сказал «Отведите его ниже». Когда Патриарх спустился туда сам вместе с нами и сел верхом, то повелел «Скажите тому, кто держит диконики, чтобы он спрятал его под своей одеждой, чтобы он не был виден». И так он добрался до своего жилища.

На следующий день спросили патриарха, как был расположен к нему папа и каким он думает найти его в церковных делах. – Хорошо, – ответил патриарх. Заодно только он порицал нас, что мы подвергли церковь такому рабству перед светской властью. Затем спросили о деканике, и он ответил. – Вы помните, как легат благословлял в Константинополе? И некоторым это было тяжело. Я тогда сказал. Оставьте его поступать так, как он хочет.

Но некоторые исказили мои слова и запретили ему. Так вот, сейчас он сделал нам то, что вы видите. Ответил на это митрополит Трапезунский. Когда я увидел кафедру и тот чин, в котором тебя поместил папа, и какое он для тебя устроил превосходство, то я с недоумением спросил самого себя. Разве не Кир Иосиф является патриархом? что он соглашается на такое, и как он это терпит. Тогда я понял, что ничего хорошего с нами не произойдет. Затем папа повелел, что надо всем собраться в храме, провести Вселенский собор и рассмотреть спорные вопросы, чтобы повсюду было возвещено, что в Феррари созван Вселенский собор.

Это было сделано, чтобы через такую молву с одной стороны утвердился и укрепился Папа, а с другой стороны, чтобы собор в Василии уменьшился и ослаб в своем значении. Патриарх повелел митрополитам, Никомедийскому и Этерновскому, Великому Хартофелаку и мне пойти и посмотреть, как собираются поставить кафедры. Итак, мы пришли в храм Ферарской епархии, огромной и длинной, удостоенной имени Святого Георгия. Император со своей стороны послал кир Мануила Ягаря и кир Георгия Десепата. Там мы нашли также кардиналов Юлиана и Фермана, и некоторых епископов. Итак, мы увидели с восточной стороны храма, стоящий посреди алтарь. С правой стороны на возвышении находился трон, над которым был высоко поднятый домастовый балдахин. Сзади от балдахина до трона пространство было украшено занавесом из того же материала.

По длине он отстоял от алтаря на расстоянии около 25 шагов. После трона на достаточном от него расстоянии были вдоль каждой стены устроены скимподы, похожие на ступени, с тем, чтобы на них вседали епископы. Юлиан сказал нам, что вот трон Папы. Он сам и те, кто с ним, будут сидеть по одну сторону, а по другую император, патриарх и другие греки. Так он сказал в самом начале, а потом добавил. Пойдемте, сядем отдельно, чтобы поговорить об этом подробнее. Мы так и сделали. Они немного поговорили об этом отдельно, и затем вновь сказал Юлиан, что, поскольку одна сторона латинская, а другая греческая, и одни сядут по одну сторону, а другие по другую, то надо, чтобы Папа сидел посередине, как первый и соединяющий всех, чтобы объединить обе части.

Это не показалось нам хорошим делом, так что мы сказали ему. Поскольку Твое Преосвященство сказала, что мы являемся двумя частями, то Папе стоит находиться и сидеть вместе со своей частью, так же, как Императору и Патриарху вместе со своей. Юлиан ответил, но между частями должна быть некая связь. Пусть папа будет посредине. Мы сказали, нет надобности в такой связи. Если папа безоговорочно захочет сидеть посредине, то с необходимостью следует, чтобы и император, и патриарх сидели посреди и вблизи него. Ведь по-другому им сидеть невозможно. Но Юлиан ответил.

Одна должна быть связь, через которую обе части соединяются воедино. А двое или трое единую связь не творят. Поговорив об этом много, мы ушли и сообщили об этом императору и патриарху. С великим возмущением они начали по этому поводу борьбу с пришедшими к ним, в особенности к императору, кардиналами и епископами, которые спорили по поводу кафедр. Итак, после долгих споров и настояний они сказали, что трон Папы будет поставлен посередине ширины Храма. Затем, с левой стороны от Папы, на оставленном по ширине от ступеней пространстве, сколько нужно для Императорского трона, там будет поставлен трон Императора. Сзади, по длине, где передняя сторона Императорского трона против задней стороны трона Папы, там надо поставить Патриарший трон. Так вот они и будут сидеть на Вселенском соборе спинами друг к другу и таким образом состязаться.

Поскольку это было отвергнуто как смехотворное, то после многих слов и споров было решено, чтобы Папа сидел вместе со своими с правой стороны, а Император и Патриарх вместе со своими с другой. Но и это было принято не просто и с легкостью, но со строгими дополнениями. Они сказали, что на некотором расстоянии от папского трона и его ступеней будет поставлен трон германского императора, за которым далее сядут императоры, а с левой стороны напротив, на том же расстоянии, что и германский трон, будет поставлен трон императора и далее патриарха. Император досадовал и хотел сидеть напротив папы. Какая нужда в германском императоре? Когда император не только не присутствует здесь, но его нет вовсе, поскольку он уже умер. Но необходимо, ответили те, всегда иметь и хранить место нашего императора, даже если нет его среди живых. Поставить кафедры по-другому или с иными предпочтениями, нежели мы здесь сказали, невозможно.

Итак, император по необходимости принял это. Патриарх все еще негодовал и не мог смириться с унижением кафедры. Император же убеждал Патриарха смириться с этим. Патриарх просил устроить над его троном балдахин и занавес сзади, но даже этого Папа не позволил. Патриарх опечалился из-за этого, а Император, вознегодовав, сказал Что сейчас я доподлинно узнал, что спор о троне и кафедрах возник не ради устроения собора, но скорее ради превозношения и мирского блеска, нежели нашего духовного благоустроения. Император послал архонтов, так как патриарх не хотел посылать, и они отправились в храм и вместе с епископами папы измерили веревкой расстояние от германского трона и на таком же расстоянии напротив него установили трон нашего императора. Затем, оставив небольшое расстояние, они установили патриарший трон, а после него скимподы для местоблюстителей. Затем составили грамоту про возглашение согласно тому, как хотели латинине, то есть с именем Папы во главе.

Грамота возвещала, что в присутствии Тишайшего императора Греков вместе с Патриархом и всей Восточной Церковью в Феррари собрался Вселенский Собор и уже начали состязаться о различии учения. Но и другую грамоту составили Патриарх и Император вместе с Папой и Кардиналами, в которой отдельно сообщалось, что с этого времени и на протяжении четырех месяцев после созыва Собора не будет никаких споров о вере. Это было сделано, чтобы, как кажется, отправить послов к королям и государям и чтобы от них пришли на собор представители. А в этом промежутке пусть встречаются некоторые из участников собора и обсуждают незначительные различия. Так о тронах спорили и приходили к общему решению, как было сказано выше, более двадцати дней. Когда наши прибыли в Феррару, император заботился о том, как мы, все греки, будем иметь наше пропитание согласно содержанию декрета. Люди-папы сказали, что они будут ежедневно поставлять определенное количество хлеба, вина, мяса и рыбы. Император этого не пожелал, сказав, что это неудобно и непривычно для вдохновения архонтов и знатных людей.

Но пусть они выдадут содержание по числу людей, чтобы каждый кормился, вместе со своими людьми и слугами. Они же хотели выдавать не содержание, а ежедневную пищу, по соглашению, какое у них было с маркизом в том случае, если бы собор был устроен в Феррари. Маркиз согласился ради греков предоставить папе безвозмездно жилища, ложа и определенное количество пропитания. Сколько, я не знаю. На этих условиях папа устроил там собор. Маркиз увеличил коммерки вдвое против обычного и получил огромную прибыль, поскольку собралось более пяти тысяч иностранцев. Также и торговцы удвоили цены на все продаваемые товары. Итак, Маркиз устроил всем нам жилище, но ложе только для тех, кто находился в патриаршем доме.

Мы же, остальные, поневоле легли на земле на твердом полу. Если опечаленные этим мы что-либо говорили людям папы, то мы не слышали ничего другого, кроме «имейте терпение». Этими словами они исцеляли наше лежание на голой земле. Так люди папы захотели, чтобы маркиз предоставил и пищу, как они договорились. Но поскольку император совершенно этим не убедился, то они договорились дать дукаты. Установили давать по четыре дукаты в месяц позванным и лично присутствующим при императоре и патриархе, а помощником и подручным по три. Императору ежемесячно предоставляли 30 флоринов, патриарху 25, деспоту 20. Латинине назвали это прибавкой.

Это было решено в начале нашего пребывания в Ферраре. Разве что о самом даянии они забыли. Венецианцы давали деньги легко и доброжелательно. А сейчас в Ферраре, по прошествии полутора месяцев после последнего даяния в Венеции, мы просили, но они ничего не хотели нам дать, прежде чем наши убедятся и последуют их мнению относительно кафедр и провозглашения собора. Но когда сошлись на том, что те хотели и к чему стремились, тогда они 2 апреля дали людям нашей Церкви на месячное пропитание 691 флорин. Из-за нерасположения патриарха провозглашение собора было передвинуто на 9 апреля. Между этими днями император и патриарх обдумывали, как расположить местоблюстителей. Прибывшие вместе с Антиохом грамоты давали митрополиту Ироклийскому и другому лицу местоблюстительства Александрийской кафедры, митрополиту России вместе с духовником Григорием местоблюстительства Антиохийской.

митрополитом Эфеса Исард, Иерусалимской. Кир Иоанн Хрисокефал, будучи назначен со стороны императора, и я со стороны патриарха, передали эти грамоты указанным людям. Мы убедили их как указаниями пославших, так и своими словами, так что они приняли места и взяли грамоты еще до отбытия из Константинополя. В Феррари были обнаружены другие грамоты. как я думаю, сомнительные, хотя вроде бы подлинные и подписанные патриархами, в которых заменялись местоблюстители. Итак, собрав грамоты, которые мы раньше раздали местоблюстителям, и другие Император вместе с Патриархом их внимательно изучили и выбрали из них три, в которых местоблюстителями Александрийской кафедры значились митрополит Ироклийский и духовник Кир Григорий, Антиохийской – митрополит Эфеса и России, Иерусалимской – один сардский митрополит. Заверив грамоты, они направили их указанным людям через митрополита Тырновского. Великого Хартофелака и меня.

С нами присутствовал Кир Мануэл Вулот, посланный со стороны Императора. Итак, мы пришли к митрополиту Иераклийскому и передали ему слова Императора и Патриарха, а также многое и от себя. Но мы не нашли его убежденным, хотя в Константинополе он убедился сразу. Из-за этого мы долго с ним спорили. Он сказал, я не хочу быть ничьим местоблюстителем, но предпочитаю сидеть просто как митрополит Ироклейский. Итак, мы вместе и каждый по отдельности должны были просить и умолять его принять местоблюстительство, говоря, что, не достигнув цели, мы не уйдем оттуда. Наконец, после многих слов и по прошествии бесконечного времени, он с трудом и против воли принял грамоту. Видели мы и духовника, и сообщили ему указания и распоряжения императора и патриарха.

Он ответил, что и раньше знал, а теперь и слышит об этом. И так он подумает и сделает то, что ему кажется подходящим. Позже, впрочем, он принял это. Затем мы пришли к митрополиту Эфесскому и передали ему слова от императора и патриарха о местоблюстительстве антиохийской кафедры. Однако нашли его совершенно не желающим это принимать. Мы принялись уговаривать его просьбами и словами убеждения. Он возражал и скорбел, говоря, что «когда я был иеромонахом, меня сделали местоблюстителем Александрийского патриарха, а сейчас, когда я митрополит Эфеса, меня понижают до антиохии. Поэтому я не принимаюсь его, а буду сидеть на соборе просто как митрополит Эфесский».

Мы много говорили и советовали ему, что не стоит ему возражать против этого, ведь это не свойственно его добродетели и духовному устроению, и что патриархи еще не знали о том, что он рукоположен в эфесского митрополита, но писали ему еще как иеромонаху. Но мы совершенно не убедили его. Тогда, вознегодовав, я сказал, что в Константинополе ты принял место иерусалимского местоблюстителя, будучи митрополитом эфесским. И я передал тебе грамоту вместе с Хрисокефалом. А сейчас ты не хочешь принять местоблюстительство Антиохии? Он ответил, что я и то не принял. Но вы, оставив грамоту, ушли. Но Мофилак же ее сохранил и принес сюда.

Неудобно сейчас, сказал я, этому противоречить. Вновь мы стали обольщать его достойными словами и многочисленными советами, поскольку он уже умягчился от прежних слов, и мы не оставили ему никакой возможности для бегства. Тогда он с трудом согласился и принял грамоту. После него мы пришли к митрополиту Сардскому. По приказанию императора и патриарха он сразу согласился и принял грамоту. Всё это мы едва успели сделать в вербное воскресенье от полудня до вечера. Мунимафсийский митрополит был в печали, ведь когда убедили его отказаться от трапезунского трона и принять другое место, он искал получить это, но до того времени не давали ему, и по этой причине дали ему место митрополита Анкирского. Здесь я хочу рассказать и о положении нашего чина.

Первые архонты Великой Церкви, ставрофоры, которых называют экзакатакелами, принимали участие и в заседаниях, синодальных или личных, и в обсуждениях и собраниях, чтобы всегда быть близко к Патриарху. И, подобно тому, как пять чувств не отделяются от человека, так и эти пятеро никогда не отделяются от Патриарха. По этой причине они сидели перед епископами и избирались председательствовать на синоде. Разве что они сидели на табуретках, а одни лишь архиереи сидели на сиденьях, похожих на троны. В особенности митрополиты. Когда в Феррари сходились архиереи и мы у патриарха, то мы хотели, чтобы наше положение сохранялось. Но так не произошло. Мы второй раз представили это патриарху, но он не Мы многократно говорили об этом, но он так и не давал нам никакого ответа, сознательно, как я думаю, делая это и отдаляя нас от себя.

Мы спрашивали об этом и когда готовились к кафедре на соборе, но и тогда Патриарх не сказал о нас подобающего слова. Так мы по необходимости садились где случится. Во время речей, возражений и состязаний, ведь рядом с Императором и Патриархом говорили и возражали, Мы всегда оказывались по меньшей мере на 5, 10 или 13 рядов дальше. Поэтому мы молчали и поневоле не могли кричать голосом сенатора и возражать или же соглашаться с находившимися настолько далеко. Разве когда спрашивали о нашем мнении, мы высказывали его быстро. Да и то было редко. Впрочем, они и это прекратили совершенно, не принимая наше мнение. Как дальше покажет рассказ.

Так наше редкое слово было совершенно праздным, так что по многим соображениям мы на самих себя накладывали молчание. Патриарх попросил у Папы большой храм в одном из монастырей, чтобы там совершать праздники. Большинству из нас это не показалось хорошим делом, а более всего духовнику Киргеоргию. Он весьма возмущался и порицал такое дело и отстранялся от принимающих его, как от совершающих раньше времени единства с латининами. Среди многих других вещей, показывающих, что он не принимает мнение латинин, он перед лицом патриарха, архиереев и всех нас говорил, что «когда я вхожу в латинский храм, то не поклоняюсь никому из тамошних святых, поскольку не признаю их. Однако Христа признаю, но и Ему не поклоняюсь, поскольку не знаю, как подписано». Но я творю знамение креста моего и поклоняюсь. И так кресту, который я творю, ему поклоняюсь, но ничему другому из всего, что там вижу.

Такое вот расположение к латинским делам он показывал нам сначала и весьма оплакивал наше к ним прибытие. Вот таким он был. Папа же ответил на просьбу патриарха, что это зависит не от меня, но от епископа Феррары. Пусть к нему будет вопрос. Епископ был извещен и ответил, что в величайших храмах не одни только монахи, но и архонты собираются, и множество народа. Так что в праздники ни монахи не могут отказаться от своей литургии и псалмопений или служить где-то еще, ни внешние не могут быть оставлены без церкви и лишиться привычных для них богослужений. А из небольших храмов ни один им не подойдет и не понравится, поскольку мал. Поэтому я не могу дать патриарху храм.

Когда патриарх вновь заикнулся о храме, то люди папы сказали, что поскольку в декрете не написано, чтобы дать вам храм, мы ведь не говорили об этом, то мы и не дадим. Папа настаивал на том, чтобы совершить открытие собора. Поскольку патриарх был болен и не смог прийти на не знаю из-за болезни или же он был поднят на воображаемое небо, он написал архиереям поощрительное письмо и они отправились в храм Святого Георгия. Впереди шли местоблюстители и присутствовали церковные архонты. Председательствовал Папа в окружении своих людей, как и было установлено. С другой стороны находился император, местоблюстители и архиереи. Справа от императора деспот, архонт и сената и остальные. Все сидели сообразно своему чину.

Из латинских епископов поднялся на омвон епископ португальский и прочёл по латыни грамоту про возглашение. Из наших метрополит метеллинский и прочёл её по гречески. Она была написана на двух языках. Так было совершено про возглашение Собора в Великую Среду 9 апреля. Тогда же установленный порядок мест архиереев произвел большой соблазн для некоторых из них. Митрополит Эфеса был опечален в виде, что духовнику Кир Григорию было дано место Александрийского патриарха, и он сидел впереди него, будучи архимандритом. Он не вынес этого и отказался от места Антиохийского патриарха, которое принял. Духовник, узнав об этом, сел не на табурет, но внизу И также сел митрополит Эфесский, как местоблюститель антиохийского патриарха.

Кроме того, соблазнился и духовник, что из-за него без причины опечалился митрополит Эфесский. И, вероятно, чтобы избежать соблазна, он больше не садился перед митрополитом Эфесским, но садился, где придется, и будто бы нес тяжкое бремя. Казалось, что он смиряется и не думает о месте. Так из-за этой ложной и никчёмной причины произошло разделение среди наших, о чём речь будет через некоторое время. Митрополит Кизика после праздничных дней Пасхи вышел из дома без мантии и, пересекая площадь и улицы Феррары, так взошёл во дворец и искал быть представленным императору. За ним следовали два монаха и держали архиерейскую мантию. Архонты, увидев его и решив, что такая одежда недостойна его, просили его надеть мантию. Он же говорил, «Я не хочу больше быть архиереем, так как маневасийский митрополит оказался впереди меня.

Я хочу увидеть императора и оставить здесь свою мантию». Архонты сказали ему, что ты не можешь увидеть императора. Он в гневе, и даже мы не видели его. Но тот обещал, что не уйдет из дворца, пока не увидит его. Архонты вознегодовали, и после многих просьб, уговоров, советов и обещаний, что с их помощью император окажет ему подобающую заботу, они позднее и с трудом устыдили его. И он ушел домой, впрочем, без мантии. Такое вот вступление к готовящемуся объединению предоставило нам провозглашение Вселенского собора. Ведь вместо того, чтобы положить начало единства с теми, с кем мы были в разногласии, это для нас самих оказалось началом разделений и раздоров.