6. Казни еретиков？ Афонский погром ⧸⧸ Дедушка и смерть. Житие Михаила Новосёлова

Дедушка и смерть. Епископ Григорий Лурье. Житие Михаила Александровича Новоселова. Глава. Казни еретиков. 1910 годом датируется письмо Елисаветы Фёдоровны Николаю II, в котором она предпринимает, может быть, последнюю попытку его вразумить относительно Распутина. Разговаривать с сестрой она уже давно не пытается. Потом она уже не берется за такие разговоры, но и публично не выступает.

С 1910 по 1912 годы центральной фигурой в деле обличения Распутина становится Новоселов, хотя Распутин и его окружение несправедливо считают, что за ним стоит Лисовета. Лев Тихомиров представляет Новоселову трибуну московских ведомостей. Для Новоселова совершенно ясно, что раз Путин насквозь лживый человек, ведущий двойную жизнь, где-то прикидываясь верующим человеком из народа, а в других случаях тонущей в пьянстве и разврате. Но самое главное, что за этим стоит религиозная подоплёка – Распутин – хлыст. Тут шла речь не о том, что Распутин входил в какие-либо хлыстовские организации, а о том, что он сам был центром своей собственной хлыстовской организации. Некоторые хлыстовские практики Распутина могли наблюдать даже случайные люди. Так в мемуарах писательницы Тэффи описывается, как они с Розановым оказались свидетелями знаменитого Распутинского экстатического танца. «Ну какое же может быть после этого сомнение?» – сказал за мной голос Розанова.

«Хлыст». На рассказах поклонниц Распутина о его практиках совместного похода в баню для совершения ритуала изгнания блудного беса Николай II, когда ему их передавали, отвечал, будто у простолюдинов так принято. Современная медицина в трудах Роберта Хайера и Отта Кирнберга описывает людей из клада Распутина как особого рода психопатов, и раскрывает механизмы их влияния на людей, вроде того, чему подверглась Александра Фёдоровна. Но в 1910-е годы психология Распутина никого не интересовала. Кому-то в деле Распутина была важна политика, а кому-то религия. Новоселов публично потребовал от Синода, чтобы он сказал своё слово. Цитата. «Где его святейшество?» Др.

Синод считался заместителем Патриарха и поэтому носил Патриаршей титул Святейший. Если он по народению или по молодушию не вледет в чистоты веры в Церкви Божией и попускает Развратному хлысту творить желать мы под личиную света. Где его правящий десница, если он и пальцем не хочет шевельнуть, чтобы извергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной?» Открытое письмо Новоселова, опубликованное в газете «Голос Москвы» 24 января 1912 года. Одновременно он выпускает книгу документальных материалов «Григорий Распутин и мистическое распутство» 1912 год. Книгу конфискует цензура, но её материалы успевают широко разойтись и звучат с думской трибуны. Политические силы всех направлений имели тут свои интересы, но беспокойство Новоселова касается религии. При дворе захватила власть мистическое распутство, и оно оплетает с собой всю систему государственного управления. И действительно, процесс фактического захвата Распутиным государственной власти будет продолжаться, неравномерно, но верно, до самого конца 1916 года, до убийства Распутина в ночь на 17 30 декабря.

Иллисавете Фёдоровне пришлось оправдываться перед Николаем II по поводу Новоселовской книги, и это дало ей случай написать о своих отношениях с Новосёловым, 4 февраля 1912 года, и о том, почему она больше не может кого-либо, то есть прежде всего Новосёлова, отговаривать от обсуждения распутанной в печати. Цитата «Всю историю с книжкой Новоселова тебе неверно изложили. Впервые я узнала об этой книжке, когда неожиданно встретила автора на следующий день после её конфискации, и он рассказал мне обо всём. Я вижу с ним два-три раза в год. Он автор многих интересных духовных брошюр и пылкий труженик на благо нашей Церкви, против тех сомнительных личностей, кто своей жизнью и учениям приносит вред. Вот почему он и написал об этом. Вероятно, зная, что я интересуюсь этими вопросами, он возымел намерение послать мне книжку. Но когда спросил меня, хочу ли я этого, я отказалась.

Я поступила так, предвидя именно те резоны, что ты привёл в своём письме. Первый раз, два года назад, я прошла здесь в газетах о Елизавете Избегает, упоминать имя Распутина. Я была в ужасе, боялась, если узнают, что ты принимал этого человека, на тебя будет брошена чёрная тень. И когда услышала, что у статьи будет продолжение, то конфиденциально просила автора, очевидно Новоселова, не печатать его. Теперь в Петербурге всё вышло наружу и стало достоянием свободной прессы. Я не могу больше препятствовать людям писать, о чём им хочется. Сейчас везде и всюду пытаются выяснить, кто это и почему об обычном человеке запрещено писать в газетах. Ведь если он пожелает защитить свою честь, он может это сделать с помощью закона и церкви.

В уме у многих православных людей Возникла аналогия с ересью жидовствующих при дворе Ивана III в 1490-е годы. Ересь Распутина, в отличие от ереси, скажем, Льва Николаевича Толстого, сопровождалась такими практиками, мистическим распутством, которые по византийскому праву подлежали бы смертной казни. И тут даже нестижатели Нила Сорского поддержали бы такой приговор для нераскаянных лидеров ереси. Благодаря в особенности выступлениям Новоселова, а не просто газетной шумихе, тема Распутина стала обсуждаться в таких православных кругах, где могли говорить со властью, с настоящей духовной властью старцев-подвижников, а не с той более низкой властью, которую имеют в церкви архиереи. Одним из таких подвижников, к которому ежегодно ездили советы Фёдоровна, был архимандрит Гавриил Зирянов. года жизни 1844-1915, живший в Велиазаровом монастыре под Псковом. Он переписывался с сестрами Марфа Мариинской обители и регулярно у нее приезжал. А географ старца Гавриила, епископ Варнава Беляев, рассказывает от своего имени следующий случай.

К сожалению, без точной даты. Цитата. «Прихожу к Алексею Затворнику за Симовое пустыня. Тот в заметном волнении. Представьте себе, что отец Гавриил Зарианов Великой княгине сказал. Она спрашивала его про Распутина. И что же он сказал? Убить его, что паука.

Сорок грехов проститься. Но какое же моё положение продолжает старец, которому ездила вся гачина, вся графиня и княгиня, и весь набожный двор? Великая княгиня спрашивает меня, а вы, батюшка, как думаете? Ведь вы понимаете, что это значит, понимаете? Я молчу, даю старцу высказаться до конца. Я ей отвечаю. Нет, я не могу благословить. Что вы, да разве это можно?

Нет, не могу». Старец Алексей не взял на себя ответственность, но старец Гавриил взял. Сохранилось письмо Елисаветы Фёдоровны к Феликсу Исупову, без даты и явно существенно более ранее, чем в декабре 1916. Однако, по содержанию письма видно, что речь шла о подготовке какой-то насильственной акции против Распутина. Цитата. «Дорогое дитя, дорогой маленький Феликс! Спасибо за письмо. Господь да благословит тебя и доведёт Ведь в твоих руках возможность сотворить беспредельное благо, благо не только для нескольких человек, а для целой страны.

Но помни, дитя мое, что, сражаясь с силами дьявола, надо все делать с молитвой. Чтобы Архангел Михаил сохранил тебя от всякого зла, посылаю тебе образок из Киева, из храма Архистратига Михаила и Святой Варвары, где защитят они тебя от всякой напасти. Далее следует инструкция о том, как молиться Архистратику Михаилу. Конец цитаты. Это письмо в целом построено на иносказаниях, но ясно, что там речь о распутине, который погубит императрицу. Обращение к Архангелу Михаилу, традиционному покровителю военных, не оставляет никаких сомнений в том, что готовится предприятие военного, а не чисто духовного характера, хотя и направленное против сил дьявола. Несомненно, что Лисовета чувствовала в какой-то мере личную ответственность за убийство Распутина, когда оно совершилось. Да и не могло быть иначе.

Феликс был ее духовным воспитанником, который уже тогда и потом всю жизнь почитал ее в святых. Косвенно об этом говорят две ее знаменитые телеграммы. Соучастника убийства великому князю Дмитрию Павловичу и матери Феликса от 18 декабря. В обеих Убийство названо патриотическим актом. 29 декабря она пишет Николаю II, пытаясь примирить его и с новой реальностью, и с убийцами. Цитата. «Поехала в Саров и Дивеево. Десять дней молилась за вас, за твою армию, страну, министров.

заболевших душой и телом. И имя этого несчастного распутано было в помянике, чтобы Бог просветил его. И возвращаюсь и узнаю, что Феликс убил его. Мой маленький Феликс. Кого я знал ребенком, кто всю жизнь боялся убить живое существо и не хотел становиться военным, чтобы не пролить крови. Я представила, через что он должен был переступить, чтобы совершить этот поступок, и как он, движимый патриотизмом, решился избавить своего государя и страну от источника бед. Новоселов, вероятно, думал ближе к тому, что запишет в дневнике Лев Тихомиров, 20 января 1917 года. Распутин убран не царским повелением, а поэтому убийство только закрепило страшный факт, в чьих руках может быть Россия.

Я часто ломаю голову над вопросом, чем можно спасти монархию, и право не вижу средств. Самое главное в том, что государь не может, конечно, переродиться и изменить своего характера. Он может только вечно колебаться и переходить от плана к плану, ну а при этом можно только рухнуть». Распутинская эпопея совершенно уронила в глазах единомышленников Новоселова авторитет как духовной, так и светской власти. Для духовной власти это было плохо, хотя у неё и раньше было немного авторитета. Но к ней поступила и нечто худшее – угроза потери православной веры как таковой. Глава. Афонский погром.

В Российской империи настоящее, то есть аскетическое и молитвенное, монашество долгое время находилось в упадке, а потом с начала XIX века довольно быстро возрождалось, но при этом оставалось полностью изолированным от остального общества. Отдельные личности даже из высшего света туда проникали, иногда делали что-либо выдающееся, как уже упоминавшийся Игнатий Брянчанинов, или возродитель русского монашества на Афоне в 1830-е годы, отец Аникита, князь Ширинский-Шахматов, когда-то блестящий поэт-шишковец, а посмертно прототип старца Зосимы для светской части его биографии, упоминается в черновеках Достоевского. Но став монахами, эти люди совершенно выпадали из поля зрения образованного общества. До самого конца XIX века для русского общества монашество было загробным миром, о котором знали еще меньше, чем о посмертном существовании душ. Братья Карамазовы Достоевского только дополнительно Экранировали от общества подлинное монашество, хотя сильно подогрели интерес к теме. Ситуацию переломил Леонтьев своей публицистикой 1880-х годов. В то время он уже фактически был монахом, но при этом его монашеское послушание, буквально так данное духовником старцем Авросием, состояло в публицистике для светских людей. Если в монастырях бывали монашеские послушания для работы со светскими паломниками, то не было принципиальных препятствий к тому, чтобы создать такое же монашеское послушание для работы с миром в целом.

На рубеже XIX и XX веков в монашество уже массово идут образованные люди, по воспитанию не имеющие ничего общего с крестьянским и поповским сословиями. Они увлечены примерами святых, их мозги не промыты, или не промыты вполне, в семинариях, академиях. Они готовы слушаться авторитетов духовных, но не привыкли воспринимать некритические обыкновенные церковные начальства. Тут, может быть, надо пояснить, что в церковном праве и вообще в церковном предании воспринимать церковное начальство критически – это не право, а обязанность всех верующих, так как иначе Церковь как целая не сможет сохранить веру. Но когда каноническое церковное управление заменилось государственно-бюрократическим, то и привычки поповского сословия отошли от канонических норм. Всё же до поры до времени сохранялся прежний порядок в том, что монашество было своё православие, со своими книжками, со своими религиозными обычаями, а у светского общества с архиереями, акадеями и семинариями – своё, с Макарием Булгаковым вместо Максима Исповедника и с морализмом вместо аскетизма. Все понимали, что соприкосновение одного с другим могло вызвать взрыв, и поэтому не находилось охотников курить на бензоколонке. В такой внешне безмятежной обстановке, и разумеется, с одобрения духовной цензуры, в 1910 году вышло уже второе издание книги схемонаха Илариона «На горах Кавказа».

Первое выходило в 1907, но быстро разошлось. Это автобиографический и насыщенный описанием красот природы трогательный рассказ монаха из простецов о том, как он обучался Иисусовой молитве с приложением кратких соображений о причине особого значения этой молитвы, сосредоточенной на внимательном повторении имени Иисус «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Соображения эти сводились к тому, что в этом имени присутствует Бог, и в каком-то смысле само это имя является Богом. Тут тоже не было ничего особенного или нового. Для любителей аскетической литературы выражения типа «Имя Божие есть Бог» были давно уже привычны из сочинений любимого пастыря, отца Иоанна Кронштадтского, скончавшегося в 1908 году. Чей авторитет был неоспорим для всех православных, включая царскую семью, хотя духовный его дневник «Моя жизнь во Христе» читали только люди с аскетическими интересами. У второго издания «На горах Кавказа» была одна особенность. Оно было предпринято по совету старца Германа из Зосимовой пустыни на деньги Советы Федоровны.

Нужно и спрашивать, какое отношение к этой книге могло быть у Новоселова. Издание широко распространялось. Самая Совета дарила его оптовыми партиями, как, например, старцу Варсонофию Оптинскому, который потом раздаривал её своим многочисленным духовным чадом. После этого права на издание выкупил православный медиахолдинг «Киево-Печерская лавра» и в 1911 году завалил книжный рынок третьим изданием. Несмотря на огромный теперь уже рыночный успех, книга не нарушала привычного равновесия между православием, аскетическим и семинарским. Они как были, так и оставались в параллельных мирах. Казалось, нет такого человека, который ткнул бы в эти миры железкой, чтобы устроить короткое замыкание. Но вдруг такой человек нашелся.

Им стал один из главных архиереев империи Антоний Храповицкий, в то время архиепископ Волынский. В недавнем прошлом ректор Духовной Московской Академии, в не очень далёком будущем, с 1921 года глава Эмигрантской Русской Зарубежной Церкви. Многим хорошим знакомым Антония его агрессивность в деле имяславцев казалась иррациональной. Она разъяснится только после революции, когда впервые в 1918 году Антоний опубликует свои собственные оригинальные богословские воззрения – статья «Догмат искупления», которые впоследствии создадут большой соблазн зарубежной церкви. Антония была собственной альтернативой семинарской схоластики, и поэтому монашеское богословие не вызывало его симпатий. Принятие же этого богословия образованными людьми стало и вовсе ножом в сердце. Антонио был ровесником Новоселого, родился в 1863 году, но вся его жизнь прошла в очень успешном карьерном росте по духовной линии при подчеркнутом, но подчеркнуто умеренном фронтировании по отношению к церковному официозу. В 1912 году, будучи членом Синода, он опубликовал статью о неканоничности этого органа и необходимости вернуться к патриаршеству.

Было несложно догадаться, кого он рассматривал в качестве кандидата в Патриархи, и в 1917 году догадка подтвердилась на соборе, когда первым по количеству набранных голосов кандидатом в Патриархи стал именно он. Монашеское богословие, набравшее слишком большую популярность среди образованных верующих, начинало всерьез угрожать его планам. Если очень кратко, то до вмешательства Новоселова события развивались так, Подспудный спор начался в 1909 году, когда среди афонских иноков стала распространяться рукописная и резкая критическая рецензия на первое издание «На горах Кавказа», написанное молодым иеромонахом Хрисанфом, выпускником Московской духовной академии. Во втором издании «На горах Кавказа» автор ответил на критику Хрисанфа И теперь, после третьего издания, его книга вместе с ответом оказалась массово растиражированной. На фоне книга в основном одобрялась, а рецензии находило мало сторонников. Иларион явно выигрывал у Хрисанфа. Тогда, в 1912 году, рецензию Хрисанфа публикуют профильный журнал «Русский инок». Его в обязательном порядке выписывали русские монастыри даже на Афоне.

За публикацией стоял Антоний Храповицкий, будучи по должности начальником, издававший журнал «Почаевской лавры». Он даже сопроводил ее одобрительной заметкой от своего имени. Главная претензия рецензента была богословская, относительно понимания имени Божия. Для Хрисанфа это были просто слова, и он обвинил схемонаха Лориона в невежестве и ереси. Рецензия вызвала новую волну споров, особенно резких на Афоне, где как раз тогда, в 1912 году, именно русские, наиболее многочисленные монахи заблокировали присоединение Афона к Греции, настояв на сохранение международного статуса монашеской республики. В дело вмешались греческие церковные власти, обвинившие монахов-имяславцев в ереси. Русское правительство с подачей Синода их поддержало, послав на Афон войска. Более шестисот монахов, отказавшихся согласиться с имяоборческим вероисповеданием Синода, было вывезено на русском военном корабле в Россию.

Значение русского монашества на Афоне было подорвано, и Афон уже в 1913 году присоединился к Греции. В России же теперь всё только начиналось. В 1913 году Синод выпустил послание против «Имя Славя», которое читали по всем монастырям. Текст был составлен архиепископом Сергием Старгородским, членом Синода и учеником Антония Храповицкого. Постановлением Синода имяславцы отлучались от церкви, но никто, конечно, не думал сдаваться. Задним числом нам видно, что в преддверии 1917 года имяславцы были нужнее в России, чем на Афоне. Со времен раскола XVIII века в России не бывало подобной сплоченной массы убежденных верующих людей, да еще и в монашеском статусе и с высоким иммунитетом к государственным репрессиям. Если даже советская власть, не сумея с ними справиться, то куда уж было дореволюционным синодалам.

Глава. Пути имяславцев. Имяславцев в Москве встречал Новоселов. Он издал серию издания Религиозной философской библиотеки, это серия спутник к основной серии, книгу их главного богослова, иеросхемонаха Антония Булатовича. «Апология веры во имя Божия и во имя Иисуса» в 1913 году. Анонимное сочувственное предисловие к книге написал Флоринский. С помощью Новоселова и Елизаветы Фёдоровны имяславцы переходят в контрнаступление и берут частичный реванш. Николай II только сейчас вникает в ситуацию лично и получает консенсус авторитетных для него советников в пользу имя-славе.

С одной стороны, это Елизавета Фёдоровна, а с другой стороны, императрица Иераспутин, который увидел тут шанс вмешаться в дела синодальных архиереев и тем самым расширить собственное влияние. Царь в царском селе дает аудиенцию четырем монахам-имяславцам, которые передают ему личные послания Антония Болотовича. Для синодальных архиереев это совершенно недостижимая честь. Синоду выкручивают руки, но его никто не жалеет, так как это орган неканоничный и не авторитетный. Царь требует от синода отмены осуждений имяславцев, и уже в 1914 году синод делает вид, что подчиняется. При этом на самом деле принимаются, но оставляются в секрете до лучших времен, такие постановления, которые потом позволят сказать, что решения 1913 года оставлены в силе. Тем не менее, монахов-имяславцев допускают к причастию, и если они священным саня, к сослужению. С началом войны многие эрмонахи-имяславцы уходят священниками на фронт.

Сам Антоний Болотович, в прошлом гусар и следователь Африки, получает ещё один Георгиевский крест за то, что, будучи вооружён только крестом, священники на войне не имели права носить оружие, поднял полк в атаку. На официальный запрос Синода о его мнении старец Герман Зосимовский в начале 1914 года ответил, Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшее разногласие следовало бы покрыть любовью. В противоположности этому в арсенофе оптинске, когда вышло синодальное послание 1913 года, стал писать своим духовным чадом с просьбой вернуть подаренную им книгу на горах Кавказа, так как она оказалась неправильной. Такое поведение главного, на тот момент оптинского старца, шокировало Елизавету Фёдоровну, но, пожалуй, оно обнаружило правильность интуиции многих современников и её в том числе. Место оптяной пустыни ещё в 1900-е годы заняла Зосимова пустынь. Человек, привыкший к Иисусовой молитве, мог не понимать догматики, но он не мог отрешиться от своего собственного опыта познания имени Божия. А старец в Арсенофье, несомненно имевший подобный опыт, выходит, отрешился. Какая сила могла заставить его это сделать?

Светским аналогом этой ситуации является та проблема, которой был посвящен Николай Палкин. Но в отношении аскетического опыта всё это было глубже и страшнее. По вопросу об имяславии разделились и члены Новоселовского кружка. Послание Синода понравилось только одному из них, но из числа учредителей и близких друзей Новоселова с дальних времён – Фёдору Дмитриевичу Самарину, родному брату антираспутинского оберпрокурора Синода Самарина и родному племяннику ученика Хомякова Самарина. Тот даже сказал Новоселову, что после публикации Болотовича при РФБ кружок распадается. Новоселову пришлось в ответ занять формальную позицию. РФБ – его личное дело, и кружку не подчиняется. Почти сразу после выхода «Апология» глухую оппозицию имяславцам перейдёт Флоренский.

В личной переписке с Антонием Полотовичем он убедится, что его собственные идеи об особой силе, присущей словам, как мы помним, оккультного происхождения, вызывают у имяславцев оторжение, а ссылки имяславцев на византийских исихастов и учения святого Григория Поломы 14 век, ему не близки. Письмо Флоренского другу и также члена Новоселовского кружка Щербову от 13 мая 1913 года показывает чувство человека, ощутившего, что его втянули в чужую игру. Причем он выражает досаду не только в адрес Антония Болотовича, но и Новоселова. «Признаться, в душе я много виню имяславцев и даже Михаила Александровича Новоселова. Когда летом 1912 года он взнамерился вступиться в этот спор, я ему решительно сказал, что при современном позитивизме и это дело будет заведомо проигранным». Далее он развивает на примере имяславия своё понимание имяславия как эзотерического учения, вполне в духе господствующей моды на оккультные тайные знания, но в явном противоречии с церковным преданием. Цитата. Мне невыносимо больно, что имя славя древняя священная тайна церкви вынесено на торжеще и брошено в руки тех, кому не должно касаться его и кое по всему складу своему не могут всего постигнуть.

Конец цитаты. В этом и подобных рассуждениях Флоренский явно путает Православную Церковь с какой-нибудь гностической. И тогда становится понятным странное для православного человека, но зато типичное для гностиков, а также многих других нехристиан, отношение к исповедничеству за веру. Цитата. Я так устал и от дел, и от дрязг, и за имени, что, кажется, готов согласиться на что угодно, лишь бы оставили меня в покое, то есть согласиться внешне, что, вероятно, только и требуется». В традиционном христианстве такое внешнее согласие с еретиками всегда считалось отпадением от церкви. Иногда мучители сами предлагали исповедникам оставаться при своей вере, но согласиться с ними лишь внешне. А исповедники, как, например, дорогие сердцу Новоселова и охотно приводившиеся им в пример Максим Исповедник или Фёдор Студит 9 век, всё-таки не соглашались и терпели мучения.

Это письмо Щербову хорошо объясняет и то, почему Флоренский останется эссергианами, хотя лучшие его друзья, как Новоселов и Фёдор Андреев, пойдут с исповедниками. Его эзотерической вере не могло угрожать эссергианство, как не угрожало ей имяборчество. Имяславия Антония Болотовича повлияет на Флоренского амбивалентно. В части догматики оно будет им отвернуто. Впоследствии идеи Флоренского об имяславии будут развивать Булгаков и Лосев, каждый по-своему. Лосев будет стремиться выразить в формах имяславия некий синтез наследия Флоренского и учения Григория Поломы. Все это будет очень далеко от Антония Болотовича, который предпочитал Полому без Флоренского.