5. Трудный путь на Запад ⧸⧸ Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе

Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе. Часть четвертая. В которой рассказывается о происшедшем во время плавания и о встрече императора с венецианцами и их совете. Об отправлении к папе и о приветствии, о порядке кафедр и положении местоблюстителей. О промедлении в четыре месяца и о том, как произошло провозглашение собора. Воспоминание четвертое. Намеченный день пришелся на воскресенье 24 ноября 1 индикта 1946 года, когда капитанская триера бросила якорь в районе Евгения, ожидая Патриарха.

Днем собрались у Патриарха мы и многие другие. Он вышел на побережье, чтобы говорить с нами при большом стечении народа. Прежде он дал указания, и для всех была составлена общая разрешительная грамота, которая там и была зачитана. Патриарх благословил и помолился за всех, и так мы взошли и уже остались на корабле. На следующий день галеры вновь пристали в Кенеги. К четвертому часу император взошел на свою галеру, и сразу же вновь произошло большое землетрясение. Второй знак божественного гнева. Днем галеры с честью проплыли при рукоплесканиях и звуке труб и остановились у топика, находясь там вместе со всеми нами понедельник и вторник, так как нам подобало в гавани поупражняться и привыкнуть к неудобствам корабля.

На четвертый день, это было 27 ноября, мы вышли из гавани вместе с солнцем. и лишь к вечеру миновали Афиру. В самом начале плавания Христофор сказал одному из своих друзей, что наше предприятие не попадет в цель. Что касается триер, то три из них принадлежали папе, из которых одна ушла раньше вместе с солдатами, одна принадлежала императору, три обычных – Прагматии и одна – Флоренции. В тот день митрополит Ироклийский, Великий Сокелайрий и многие другие сидели на корабле, когда появился Христофор Коронский. Он трижды был посланником Папы и принимал участие во всем том, о чем рассказывалось выше. Великий Сокелайрий сказал ему, «О, владыка и епископ, ты совершишь великое дело, и Папа должен быть тебе очень признателен». Тот спросил, почему он так считает.

Великий Сакиларий ответил – Разве ты не считаешь великим делом взять и вывести из города святого императора, самодержца Рамеев, святого патриарха, архиереев, архонтов, всю восточную церковь, среди которых есть и старцы, и немощные, и всех их привести к папе? Велико это, и великое дело ты исполнил. Да будет у этого дела и конец благой. Ведь если Бог даст совершиться этому единству, то ты получишь от Него великую награду, а от людей – молитвы и похвалы за твои труды и подвиги во имя единства. Когда услышал это Христофор, то весьма возрадовался и сказал, – Да совершится объединение с помощью Божией. У меня были сомнения, пока я не увидел императора и патриарха, входящими на корабль. А как увидел их восходящими, то более не сомневаюсь. Ведь я знаю расположение к этому властей и утверждаю, что объединение произойдет.

Упомянутые люди, услышав это, не произнесли ни слова. За первый день плавания корабли нисколько не продвинулись. Стояла безветренная погода, а корабли были нагружены, но не для удобства людей, а ради фрахта. Вечером, набежавший собор, звезд немало смутил и напугал церковный собор. К полуночи поднялась буря, пошел ливень и наступила осязаемая тьма. Матросы боролись изо всех сил и справедливо винили неразумные решения императора, который не захотел послушаться мудрого совета, что если когда-либо решаться плыть, чего да не будет, то пусть подождут месяц. Триеры без парусов кидала настолько сильно, что находившиеся на них боялись, как бы им в темноте не быть выброшенными на проконесс и не разбиться. Для этого они ослабили сзади якоря, чтобы они волочились по морю и таким образом удерживали в пути.

Но и после этого мы вновь подверглись опасности, если бы Господь, смилостивившись, не помог нам. Когда настал день, мы увидели Проконесс, оставшийся на значительном расстоянии сзади нас, и воздали Богу хвалу и благодарность. Затем наступил более слабый попутный ветер, и нам было дано с лёгкостью продолжить плавание. Когда мы проходили Галлиполи, и императорская триера проплывала максимально близко, то жители Галлиполи приветствовали её градом стрел и метанием камней из защитного орудия. Когда мы достигли Мадита, то император отверг совет тех, кто предлагал идти до Тенеда, хотя погода была благоприятная и оставалась значительная часть дня, чтобы его достичь. Но он остановился в Мадите, и через короткое время вновь произошло большое землетрясение, которое было весьма ощутимым для всех нас, находившихся на корабле. и было нами воспринято как третье проявление гнева Божия. Патриарх хотел спуститься с корабля и остаться на твердой земле.

Об этом сообщили императору, и он ответил, что пусть немного подождет, а потом выходит, если ему нужно. Когда моряки спустились на берег, чтобы набрать воды, то прежде чем они успели наполнить ведра, за ними погнались огаряне. Увидев огарян, матросы побросали свои ведра и на всех парах с помощью лодок помчались к кораблям. Затем были посланы хорошие люди с тем, чтобы найти воду или хотя бы пустыми принести ведра. Но они ни в чем из этого не преуспели. На кораблях уже готовились к войне, когда император воспрепятствовал им и, послав архонта Ксубаши, приветствовал его с почтением и таким образом получил от него позволение запастись водой. Тогда уже и Патриарх забыл об отдохновении на берегу. Там мы провели ночь.

Нас окружало большое варварское войско, которое жгло на берегу огни и издавало крики всю ночь. Когда забрезжил день, остальные триеры подняли якорь и ушли. А Патриаршей триере варвары не позволили отдать швартовые. Находившиеся на корабле много упрашивали их, но ничего не достигли. Тогда они стали готовить оружие, а другие взялись рубить канаты топором. Лишь увидев это, варвары позволили отпустить канат. Флорентийская триера, сразу нас оставившая, поплыла другим путем. А мы весь день и значительную часть ночи шли под парусом и на веслах и едва достигли Лемноса, причалив в гамоне Мудроса.

Там мы оставались два дня, так что матросы превратили имущество несчастных лемносов в добычу мизийцев и собрали трофеи. Ничего важного там сделано не было, да и времени не было оставаться, так что, подняв корабль, мы отплыли. Корабли Прагматии, загрузившись, ушли а у кораблем императора у нас не было никакого представления. В рассказе я опущу несущественное, и наутро в субботу мы пристали к берегу в Эврипе. Там патриарх тоже захотел выйти на берег и отдохнуть в замке, поскольку латинские архонты пришли к нему с почтением и, как он слышал, приготовили ему место для отдохновения. Не знаю, так ли это, но во всяком случае император воспрепятствовал ему, сказав, что не подобает ему входить в замок, а более прилично было бы, если он хочет отдохнуть снаружи. Опечаленный, он поставил снаружи свою палатку и пребывал там два дня. А жители острова приносили ему плоды, яство и вино.

Император же вовсе не спускался с корабля. Оттуда мы отправились на Пелопонез. Корабль императора постоянно шёл впереди на приличном расстоянии, и казалось, что он летел над морем. Через двое суток в середине дня подул сильный и жестокий ветер, и императорский корабль исчез из виду и, скорее всего, отправился другим путём. Наши сразу поплыли к Пелопонезу и, достигнув его, встали в гавани, называемой Сики. Не найдя там императорского корабля, мы остались ждать его, пока патриарх отдыхал на суше в палатке. Так прошло два дня, и мы ничего не узнали о нем, то есть об императоре, ни на суше, ни на воде, и нас охватило великое отчаяние и скорбь. На третий день капитан, поощряемый многими из нас, приготовил шлюпку и отправил ее вместе с адмиралом, чтобы узнать что-то об императоре.

На следующий день он вернулся и сообщил, что император ушел в Канхрею. Затем пришел корабль, и мы вышли по прошествии четырех дней. Причина его разлучения с нами была такова. Император, увидев волнующееся море и бурный ветер, решил, что нужно где-то остановиться. Итак, он остановился у так называемого Гадураннеса и оставался там, пока не стих ветер. Его спутники не знали даже места, в котором остановились. И затем отправились оттуда в Конхрею. На том же острове находились две каталанские галеры и с другой стороны два галеота.

Но люди императора ничего не знали об этом. Каталанцы, увидев галеру, поняли, что на ней находится император и решили двинуться против него. Еще в ночной тьме они вооружились И с наступлением утра приготовились напасть на императора, когда он будет отплывать. Но когда они еще были там, один из них передумал и сказал, надо нам хорошо подумать о том, что мы собираемся предпринять. Ведь император является великим государем. У него хорошее оружие и вместе с ним храбрые воины. А его галеры, кажется, способны противостоять трем другим. Если же мы возьмемся за это дело и потерпим неудачу, то будет нам из-за этого вред и бесчестие.

Поэтому я считаю за лучшее прекратить это начинание». Они, будучи убеждены этими словами, остановились. Это, в самом деле, была помощь Божия, ведь наши знают, насколько не в состоянии были оказывать сопротивление находившейся на галереи, так что об этом не стоит и говорить. Это мы в точности узнали по прошествии некоторого времени во Флоренции от одного достойного родостца, который в то время был захвачен каталонцами в плен, а потом бежал и оказался там вместе с нами. Мы же продолжали плавание, борясь то с безветрием, то с бурей, и в субботу утром достигли Мифона. Пришел туда греческий епископ со множеством народа, и поклонились они патриарху. Пришел к нему также с почестями Костелан вместе с другими латинскими архонтами. Патриарх предписал нам собраться с честью и находиться рядом с ним, что мы и сделали до прихода Костелана.

Затем сказал, что эти латинские епископы хотят поддерживать меня с обеих сторон согласно обычаю, а это и есть вам принадлежащая честь. Но они, побуждаемые к этому и самим Папой, Как Вам кажется, будет ли нас кто-либо обвинять за это? Это есть внешняя честь, это и забота со стороны Папы, и я не думаю, что это чем-то послужит против нас. Поскольку нам предлагалось высказать свое мнение, то сразу с поспешностью ответил Великий Скефофилак. Это внешняя честь, и она не причинит вреда. То же сказал и Великий Сакеларий. Митрополит Мифонский, поклонившись Патриарху, вернулся и, собрав всех священников и взяв святые иконы, пошел встречать Патриарха с крестным ходом. Когда мы сошли с корабля, он спросил меня, нет ли вместе с нами латинин, поскольку, сказал он, когда мы совершаем крестный ход с молитвой, латинине не ходят вместе с нами.

Я же, зная, что произойдет, промолвил. Не тебе сейчас заботиться об этом, так как с нами Патриарх. Пусть все будет передано на его рассуждения. Когда мы шли по улицам, Патриарха поддерживали под руки с одной стороны Христофор Коронский самым благопристойнейшим образом, а с другой Епископ Портогальский кончиками пальцев, как имеют обыкновение делать латинине. Место, куда повели Патриарха, было древнейшими покоями как говорят, архиерейскими, но уже в течение многих лет необитаемыми, весьма запущенными и неблагообразными. Первый этаж не запирался и служил обиталищем для свиней. В покоях было одно ложе, а на нем войлочная подушка. Безусловно, для патриарха.

Очень грязная и жалкая. Мы вошли сюда, но, не найдя, на что сесть, вышли. Патриарх с большим отвращением там пообедал и, не обретя там никакого вдохновения из-за досаждавшего ему хрюканья свиней, сообщил об этом Христофору и бронил его за это. Затем он попросил перейти во дворец Костелана, поскольку слышал, что он большой и прекрасный. Христофор пошел, убедил Костелана и принял патриарха во дворце. Ко времени вечернего гимна пришли и мы. Произнося обычную ектенью, диакон быстро сказал. и осветим домесием».

Это нам показалось досадным, и мы посмеялись над сказавшим это. Утром духовник Кир Григорий прислал к нам своего монаха с запиской такого содержания. Мы услышали, что сказал диакон «и осветим домесием» и хотим узнать, произошло ли это по привычке или с рассуждением. Если по привычке, то пусть исправится, если по рассуждению то дайте и нам извещение, чтобы мы знали о том, что еще прежде от бытия на собор вы уже объединились, а мы сделаем то, что нам подобает». Мы ответили, что это произошло по привычке и нам тоже показалось досадным, так что мы посмеялись и исправили это, так как и мы придерживаемся того же мнения, что и ты. Там же мы торжественно совершили праздник Рождества Христова поскольку дом был большим и оставался там Патриарх 13 дней. Некоторые откладывали путешествие в Италию, ссылаясь на тяготы и тесноту на кораблях из-за большого числа людей. В связи с этим Патриарх решил просить у людей Папы найти и приготовить еще одну галеру из Навпле или из других мест, чтобы поместить на нее не имеющих отдыха и других многих И таким образом на кораблях будет простор и отдых для их обитателей.

Это понравилось большинству, но митрополит Сарцкий сказал, во-первых, им сложно будет найти корабль, а если найдут, то не смогут обустроить его менее чем за месяц минимум, даже если очень будут стараться. И будет из-за этого задержка и большие расходы на корабли. А к тому же они даже не захотят говорить об этом, так как не имеют предписания от папы. Нам надо просить у них то, что они могут дать с легкостью. Если мы просим серьезных вещей и получаем отказ, а затем отказываемся и мы от того, что просили, тогда они будут нас считать легко отказывающимися от просимого. И мы получим от этого большой вред. Ведь мы дойдем и до важных церковных вопросов. и они, зная наше отступление назад, будут настаивать, и мы не сможем ничего сделать.

Мне кажется, сказал он, есть два выхода. Во-первых, здесь стоят сирийские корабли, и их каюты во власти официалов. Можно выкупить право пользования ими и ввести на них некоторых из наших, чтобы они отдохнули. Второй выход, чтобы они высадили рабов, которые там находятся, и благодаря этому будет больше места. Нам нужно еще несколько дней выдержать недостаток пространства, не скрывая, что мы в немощи и стеснении. Было решено просить их спустить на берег рабов и товары, какие у них были, чтобы таким образом на корабле появилось как можно больше пространства. Это было передано через нас капитану и Христофору. В отношении товаров они сказали, что их не будут брать на борт, да и не имеют их, хотя они и имели, и брали.

Рабах было сказано, что мы не введем их на корабли, поскольку собираемся оставить их здесь, даже если бы вы об этом не просили. Никто из рабов не прибудет в Венецию на корабле. Они поневоле сказали правду лишь в отношении второй части этого утверждения. Они ввели на корабли всех рабов, но никто из них не достиг Венеции, поскольку бубонная чума всех их отправила во глубину моря. При том, что люди всех возрастов жили вместе, самым удивительным оказалось то, что ни одного грека или латинина болезнь не сразила, но только всех рабов, ни один из них не спасся. Поднявшись на корабли, мы пришли оттуда в гавань немного отстоящего от Мифона. Император, проехав Пелопонез, верхом от Конхрея и посреди пути, пообщавшись со своими братьями, тоже прибыл в Наварин. Когда он взошел на корабль, мы продолжили путь.

Я опущу то, что было посреди пути – бури и опасности, которым мы подверглись недалеко от Мифона и в Янинском заливе. Когда начал двигаться императорский корабль, за которым по неволе следовали и тоже стали разворачиваться два венецианских корабля, то у них тут же разорвались паруса и повредила мачты, которые мы восстановили, несмотря на сопротивление погоды. В один из дней мы все же благополучно плыли, сопутствуемы хорошим ветром и радуясь солнцу, чистому ясному воздуху и быстроте корабля. Было воскресенье и канун праздника Богоявления. Мы прополывали около острова Кефаления, и около второго часа пополудня императорский корабль остановился и встав в гавань, называемый Пицакарда. Все кричали и разве что не плакали от того, что благополучно завершилось такое плавание. Так что элегат был вынужден сказать по-гречески. Не можем ли мы теперь посылать ветер из нашей груди, когда пожелаем?

Но слова всех носились по воздуху, подобно бессмысленным звукам и пустому шуму. Одна эстриер, взяв разрешение и пройдя 30 миль, к вечеру вошла в порт и на следующий день продолжила путь. И так достигла Киркиры и получила желанный отдых. Она с сопротивлением ветров держала там пятеро суток, так что мы не могли даже запастись водой. Едва улучшив момент и подняв якорь, среди ночи мы сначала благополучно совершали путь, потом мало-помалу ветер крепчал, затем еще больше, море одичало и началась страшная буря. Пока ветер позволял кораблям нестись прямо, они прошли 60 миль за 4 часа при сильнейшем ветре. Между тем, так называемый суниз, прикрепленный наверху, начал разваливаться. Что больше всего нас удивило, когда мы потом узнали об этом, было то, что в такой глубокой темноте, при такой силе и вое ветра и моря, моряки узнали, что суниз разваливается.

И при такой погоде они поднялись наверх связали и укрепили его, при том, что большая часть моряков не могла даже прямо ходить по палубе. Когда еще была тьма, внезапно ветер подул в противоположную сторону и поднял высокую и быструю волну. Встречные волны набегали на идущую им навстречу корабли и с силой гнали обратно. Насколько серьезной была тогда опасность, мы в точности даже не знали, усыпленные бурей и множеством волнений. Одно только было нам дано утешение, светивший нам в то время сладостный и необыкновенный свет, который некоторые из нас видели своими собственными глазами. Поскольку мы не имели, где бросить якорь, то вернулись в тот же самый город. И путь, который мы проделали за четыре часа, теперь мы едва прошли за четырнадцать и вновь возвратились в Пиццакарда. Весь этот день нас кидала буря, во время которой ни мы, ни моряки не прикоснулись ни к еде, ни к питью.

Все лежали с головокружением и в глубоком обмороке, словно мертвые. Лишь пять или шесть человек были в состоянии бодрствовать и направлять галеру, окруженную волнами, словно величайшими горами. Итак, мы вновь провели три дня в том же самом порту. Затем, воспользовавшись благоприятной погодой, мы с наступлением ночи отплыли при ясном и приятном свете луны. Когда мы еще не вполне вышли из гавани, то другая галера начала расправлять паруса, ветер подтолкнул ее и бросил на наш корабль. Она ударила его сбоку и сломала весла, словно солому, едва не задев сам корабль. но с помощью Божьей мы были избавлены и от этой опасности. Мы плыли тот день и ночь, и следующий день, и следующую ночь, и в тот день около второго или третьего часа мы причалили у Киркиры.

Когда Патриарх вышел на берег, к нему первым делом приблизились священники и латинские архонты. Затем священники вновь собрались, вышли со святыми иконами и ввели патриарха с крестным ходом во дворец Костелана. Мы поддерживали его, присыщенного почетом со стороны латинских епископов и отказавшегося от дарованного ему со стороны Папы. Там он совершил праздник Святого Антония, оставаясь одиннадцать дней. Так что некоторые латиняне, видя такое промедление, спрашивали друг друга «Сколько перепелов ты собираешься съесть? А другие отвечали, что если кто другой купит и даст их мне, то я съем десять, а если сам буду и покупать, и есть, то съем двух, отдав еще моему слуге головы и лапы. Это они говорили, насмехаясь, броняя и постыжая наших, как нещадящих папские деньги. А православные островитяне и жители Мефона нам говорили что вы теперь как те 318 богоносных отцов Первого Вселенского Собора или как другие после них, просиявшие на иных соборах.

А что они говорили после нашего возвращения, об этом будет сказано в соответствующем месте рассказа. Отплыв оттуда, через день мы начали входить в Рагустский залив. Через него мы плыли целый день и ночь претерпевая с середины ночи и до утра тяжёлую бурю. Корабли были разбросаны туда и сюда, и до наступления дня мы не в состоянии были видеть друг друга. Когда наступил день, оказалось, что мы находимся совсем близко к берегу, и около второго часа мы причалили в Корсоле. По прошествии достаточного времени пришёл второй корабль. Потом, после четвёртого часа, пришёл и корабль императора. а затем и последний.

Там мы услышали о смерти германского императора и о том, что папа пришел в Феррару и ожидает нас там. Тогда император и патриарх сошли на землю, увидели друг друга и беседовали один на один долгое время. Ведь император не видел патриарха с тех пор, как они покинули город, а после того прошло уже два месяца. Было сказано и то, что если бы они еще на Пелопонессе узнали о смерти Сигизмунда, то они пошли бы на собор. Пробыв там два дня и еще два следующих дня проведя в плавании, мы пристали к пустынному острову, где и поразила императора тяжелая болезнь. Был сильный мороз, так что выпал даже снег, и четыре дня мы там мерзли. Только после четвертого дня император с трудом был перенесен из шатра на корабль с тем, чтобы окончить плавание вместе с нами. Затем мы прибыли в город, называемый Зара, и пробыли там три дня.

На следующий день мы плыли при волнующемся ветре, затем он стал дуть все сильнее и силой сотряс мачту императорского корабля. На нее забрались матросы и, насколько было возможно, закрепили ее. Вскоре мы прибыли в так называемый Рувиньи, где простояли этот и следующий день, пока изготавливались снасти. Пройдя оттуда немного, мы бросили якорь в Паренцу и стояли там три дня из-за ночавшейся бури. Тогда император захотел первым делом послать к венецианскому дожу Диссипата на галерею Вигалы. которая за несколько дней до того нам повстречалась и следовала за нами, так как она была послана в Венецию. Патриарх, узнав об этом, посылает меня, чтобы в качестве патриаршего посла я предстал перед Дожем рядом с послом императорским. Мы решили отправиться в определенный день, но нам помешала буря.

На следующий день мы поздним вечером подняли якорь и отплыли. пользуясь попутным ветром и направляясь прямо к Венеции. Вскоре появились в виду и остальные корабли, находившиеся сзади нас на достаточном расстоянии. Плывя всю ночь при попутном ветре, мы наконец увидели Венецию. Когда день еще полностью не разгорелся, с нами поравнялась и обогнала нас императорская триера, а остальные нам вовсе не были видны. Где-то за две мили перед Венецией находятся так называемые замки, костелия, которые являются вратами и акрополем города. Они представляют собой две огромные крепчайшие башни, стоящие посреди моря недалеко друг от друга. Они могут либо разрешить, либо воспрепятствовать доступ к Венеции, так как к ней не существует никакого другого морского пути.

Итак, императорский корабль миновал их и встал с внутренней стороны у монастыря Святого Николая. Мы же около второго часа дня поставили наш корабль на рейде Святого Марка и, выйдя, очутились во дворце Дожи. Узнав об этом, Дож сразу распорядился, и мы пришли к нему. Он, как только увидел нас у ворот триклиния, сразу встал, и, как мы шли к нему, так и он направился к нам. На середине треклиния мы поклонились и обратились к нему с речью. Дош принял нас радостно и приветливо. Одной рукой он взял руку Диссипата, другой мою, а своим первым архонтам он повелел взять каждого из нас за другую руку. Другие архонты также взяли следовавшего за мной архонта Антиминсиев.

Итак, держа нас за руку и ступая, он ввел нас во второй ложе, где и сам воссел, и прежде чем сесть, он повернулся и повернул с собой нас, поскольку еще держал нас за руки. Он посадил Диссипата рядом с собой, а меня сразу после него, и только тогда отпустил наши руки. Мы обратились через переводчика с приветствием к Дожу, Диссипат от лица Императора, а я передал приветствие от Патриарха. Он поблагодарил и, как подобает, возрадовался о здоровье Императора и Патриарха и о том, что они предприняли труды и лишения ради мира и единства Церкви Христовой. Сказав об этом кратко, он и от нас услышал то, что подобает. После беседы он встал и, взяв нас, как и раньше, держа по обе стороны от него, вышел из треклиния и ввел нас в келью, в которой находилась замечательно убранная ложа. Там он нас посадил своими собственными руками, вышел, посовещался со своим окружением и вскоре позвал нас через одного из бывших с ним. Когда мы к нему пришли, он сразу встал и стоял все время, пока мы не сели.

Мы не знали заранее, сказал он, что Император и Патриарх находятся уже недалеко от нас, так, чтобы приготовить и оказать подобающую честь к их прибытию. По этой причине пусть они подождут нас там у монастыря Святого Николая и приходят завтра, и мы окажем им честь, как это подобает. Я же отправляюсь сегодня увидеть императора, поскольку узнал, что он отягчен болезнью». После этих слов Дош отправил нас к императору и патриарху. Мы же попросили посмотреть жилища, в которых будут отдыхать наши. Он определил двух архонтов, которые пошли вместе с нами и показали нам замечательный светлый дом, который приготовили для императора. В нем было 36 кроватей и в другом месте иной дом для деспота. Затем повезли нас на другой берег от Святого Марка в монастырь Святого Георгия и показали нам апартаменты для патриарха и четыре меха с вином, которые приготовили заранее, множество хлебов, в большинстве с ароматами, светильники и свечи для стола, большие и малые, много только что приготовленной рыбы и помещение, полное дров.

Все это время водившие нас архонты беседовали знавшим их язык. Среди прочего они спросили, находятся ли вместе с императором Месодзоны, то есть Кантакузин и Натара. Услышав, что с императором Филантропин, Ягарь и другие архонты, а те оставлены управлять городом, они сказали, что нам кажется необходимым, дабы здесь был кто-нибудь из них. Мы, осмотрев все это, вернулись к императору. Патриарх, не желая оставаться на корабле, сошел с него. Мы встретили его посреди дороги, когда он направлялся к Святому Георгию. Вскоре после нас прибыл Дош. Приблизившись к Патриарху, он воздал ему подобающее приветствие, и они немного побеседовали друг с другом.

Затем Дош отправился к Императору, а Патриарх – к Святому Георгию. Было тогда 8 февраля, суббота блудного сына. Они приготовили для нас ужин, а на следующий день обед и ужин на средства сеньярии, состоящие из мяса, птицы и рыбы для тех, кто не ест мясо. В воскресенье после обеда Дош вместе с первыми из венецианских архонтов отправился к императору на своем собственном корабле, называемом Букентавр, который был по длине гораздо больше Галлеры и шире. У него было две палубы. Низ был отведен для гребцов, чтобы они, сидя там, могли грести через соответствующие окошки. Впереди шло два других корабля и тянули его веревками, когда он должен был куда-то отплыть. Верхняя палуба была устроена наподобие триклиния для архонтов.

На корме находился скимпот Дожа так, чтобы, восседая на нем, он мог видеть всех архонтов. Напротив него был другой скимпот расположенные так, чтобы между сидящими оставался свободный проход. От них по длине зала находилось множество других скимподов, два были у бортов, другие напротив них, а остальные между ними, но так, чтобы везде оставался проход. Все скимподы были украшены латинскими тканями различных цветов и красок. Над всем этим были установлены пурпурные балдахины цилиндрической поднятые на достаточную высоту и покрытые пурпурным шерстяным ковром, не без приятства выполнявшего роль защитного навеса. С внешней стороны борта были украшены вырезанными ветвями и другими резными позолоченными украшениями голубого и пурпурного цвета. Также были посажены вырезанные и позолоченные львы святого марка, двое с внешней стороны на корме, и один на носу. Итак, на этом корабле находился Дош и бывшие с ним, а множество других на почти что бесчисленных корабликах.

Они прибыли к императору и приветствовали его с трубами, песнями и всевозможной музыкой. Дош взошел на императорскую триеру и представил императору своего сына, хотя через несколько дней мальчику суждено было умереть. Дож пригласил императора перейти на Букентавр и на нём войти в Венецию. Император не перешёл, так как ему непросто было сделать это. Он принял Дожа с радостью и посадил его со своей правой стороны, а своего брата-деспота Кир Димитрия с левой. Так, по приказу императора, императорская триера подняла якорь и поплыла неспешно, словно шагом. Ей сопутствовали и охраняли её Букентавр и другие корабли. Одни следовали сзади, другие находились кругом, а некоторые оказались впереди множества.

Собралось такое количество кораблей, что море перед Венецией было почти полностью закрыто судами. Видящий это, мог бы сказать, что этот берег моря превратился в другую подвижную Венецию. Так, сопровождая императора с рукоплесканиями и песнями, ввели его в уготованное для него жилище. При этом звучали не только трубы, но и все колокола, в целой Венеции звонили и переливались в течение долгого времени. Одно лишь некоторым образом омрачало светлость этой встречи – сырость и туман этого дня. Патриарха они также не оставили непричастным праздничной Они приготовили два небольших корабля и украсили их по всем бортам множеством маленьких патриарших инсигний. Посередине повесили фиалы пурпурного цвета, а рядом с ними установили зеленеющие кедры, как бы у фиалов посаженные, орошаемые водами из них и покрывающие их тенью. С этим они встали перед патриаршим домом и стояли там в течение всего дня.

Так они и патриарху воздали праздничную честь и устроили эскорт. Все это прошло таким образом. Христофор, как только прибыл в Венецию, сразу отправился к папе, оставив вместо себя венецианского архонта Михилета Циу с тем, чтобы он заботился о нас. По прошествии двух дней он сказал патриарху, как ему повелели, чтобы тот представил расходы на ближайшие пока папа пришлет оттуда деньги. Итак, он передал это людям императора. «Я сейчас хочу знать, что ты собираешься дать тем, кто находится рядом с твоей великой святостью». Патриарх спросил его, как он поступил с людьми, находящимися при императоре. Тот ответил, что предложил императору определить, каким он хочет видеть Даяния.

Император определил пятьсот флоринов. Он сказал, что ты определил 500, а я даю 600. Итак, я дал это там, чтобы разделили между людьми императора. То же самое я предлагаю, чтобы и ты определил, сколько ты желаешь. Патриарх определил, что поскольку это даяние будет через несколько дней, то дай флоринов 300. Тот сразу сказал, что ты определил 300, я же даю 400. И так они получили это и разделили между Патриархом и всеми остальными. Затем пришел Дош навстречу с Патриархом.

Послал он ему и подарок – сорок голов сахара, сорок больших светильников и вино. Через несколько дней пришел кардинал Креста, посланный от Папы, а вместе с ним маркиз Феррары. Они встретились с Императором и Патриархом. Когда он пришел к Патриарху, за ним следовал Дош держа края его кардинальского облачения. Кардинал пробыл в Венеции несколько дней и затем вновь возвратился к папе. В то время было много рассуждений о том, идти ли нашим к папе или на собор в Василии. Дож говорил императору, что пусть Венеция будет для вас как собственный дом, и вы можете здесь оставаться и отдыхать, сколько вы хотите. Я вам советую, как лучше для вас, чтобы вы остались в Венеции и испытали и папу, и собор, потому что придут от обеих сторон, будут просить и умолять, чтобы вы пришли именно к ним.

Тогда посмотрите и вы на состояние их дел, и что вы найдете более выгодным для себя, туда и пойдете. Итак, подождите, чтобы узнать, что вам скажут и те, и другие, и так вы узнаете полезное для вас. Это же сказали и первые лица в Венеции. И добавили, что если вы хотите, то пусть собор произойдет здесь, и будет это для вас к большой чести и отдохновению. Император призвал Патриарха, чтобы им посоветоваться об этом деле, поскольку сам он был болен. Но Патриарх тоже оказался болен, и ни один из них не мог прийти к другому. И досадовал по этому поводу Император. После второго и третьего приглашения Патриарх объявил, что пусть Твоя Царственность посоветуется с Твоими близкими.

Затем определись, чтобы я сам узнал заключение Совета. Тогда и я решу, что мне кажется более полезным. Но это не понравилось Императору, поскольку он определил, как может быть принято хорошее решение, если не выслушать на Совете всех Ведь на Совете выдвигаются различные мнения и люди приводят обоснования того, что, по их мнению, должно получиться. А другие им возражают и приводят причины того, почему, по их мнению, не должно получиться то, что для первых казалось подходящим. Когда причины будут хорошо изучены и члены Совета услышат предложения и возражения каждого, тогда они смогут все соединить и выбрать из множества подобающие как и в настоящем деле. Некоторые возражают тем, кто считает более полезным отправиться к Папе. В данный момент кажется, что убедительные говорят те, кто не советует идти к нему. Итак, пусть Патриарх обязательно придет, поскольку совещание об этом деле необходимо».

Услышав эти слова, Патриарх сказал «Я знаю, как и от кого исходят эти слова. Но когда я туда приду, то я одним словом их всех опровергну». Затем было доложено императору, что в тот день болезнь отпустила патриарха. А если на следующий день ему будет еще лучше, то через два дня он придет. Как уже говорилось, Христофор отправился из Венеции к папе, но быстро вернулся. В Венеции он побуждал наших и в меру своих сил способствовал отправлению к папе. Он вновь дал людям Патриарха 500 флоринов для некоторого пропитания. Из них Патриарх взял 123 флорина и на 105 купил дискос и потир серебряные с позолотой, сделанные с удивительным искусством.

Оставшиеся он разделил между всеми остальными. Затем Христофор отдельно дал Императору 1000 флоринов и Патриарху также 1000. Насредство папы также было сделано для патриарха серебряное блюдо для омовения его лица и серебряные чаши. Патриарх в тот день, который был установлен, чтобы идти к императору, первым делом пошел в храм святого Марка и увидел находящиеся там священные сокровища, богатейшие и драгоценнейшие. Среди них были величайшие и сверкающие драгоценные и любой вид священных изображений, изготовленных из лучших и драгоценных материалов. Одни были вырезаны в камни с величайшим искусством, другие наилучшим образом сделаны из чистейшего золота. Там мы увидели так называемый священный темплон божественного написания, сияющий блеском золота, множеством драгоценных камней, величиной и красотой жемчуга, поражающий зрителей изяществом и разнообразием искусства. Все это во время захвата города, когда он, увы, был взят латининами, было привезено из него сюда по закону добычи и собрано в образе величайшей иконы и помещено наверху главного алтаря.

Икона была хорошо закрыта спереди и сзади величественными дверями и сохранена ключами и печатями. Двери открывались дважды в год, на Рождество Христово и на праздник Воскресения. Из всех созерцающих там эту составленную из многих икону, для тех, кто ею владеет, это становится радостью, похвалой и наслаждением, а для тех, кто ее лишился, если они там оказываются, это бесчестье, скорбь и стыд, как и с нами это тогда произошло. Хотя нам говорили, что иконы Темплона происходят из Святейшей Великой Церкви, но из надписей и портретов комнинов мы с точностью узнали, что они из монастыря Пантократора. Итак, если эти вещи из монастыря, то можно представить, насколько их превосходили иконы и предметы из Великой Церкви по блеску и великолепию материала, по изяществу и искусству мастерства и превосходству цены. Итак, Патриарх смотрел на все это со вниманием и, как казалось, радовался при виде этого. С ним вместе был Дош. Раньше он отошел от Императора и прислал корабли, на которых мы прибыли к Святому Марку.

Затем он пришел и сопровождал его, распорядившись открывать все то, о чем шла речь. После того, как Патриарх изучил это в течение достаточного времени, он вместе с Дожем отправился к Императору. Дож, увидев Императора и дружески с ним побеседовав, отплыл в Асфояси, а Патриарх один оставался с Императором достаточное время. Когда был приготовлен обед для Патриарха и для нас где жил Филантропин, мы, уйдя вместе с Патриархом, отобедали. После этого Патриарх вновь пошел к Императору, а вскоре были приглашены Архонты Сената, шесть архиереев и трое из нас. Обсуждалось, надо ли нам идти к Папе. Когда об этом были высказаны различные мнения и большинство говорили, что идти надо, митрополит Иераклийский сказал, Мы слышим, что от собора идет кардинал Юлиан, и что он уже близко. Мне кажется правильным немного подождать, чтобы получить от него известие.

Тогда мы лучше рассудим. Император же сказал, мне кажется лучшим, если мы посовещаемся и теперь же определим то, что нам кажется подходящим, чтобы, придя, он нашел окончательное решение нашего совета и не старался нас склонить к другому. Итак, говорите о деле и оставьте то, что касается Юлиана. Император, будто забыв то, что он говорил раньше, весь был за то, чтобы идти к Папе, так же, как до него и Патриарх. И хотя трое из нас, с которыми Вулот был четвертым, говорили, что лучше не идти сейчас к Папе, все остальные высказывались в пользу того, чтобы идти, что и было решено. Через два дня после этого прибыл в Венецию Елюан. Встретившись с императором, он пошел и к патриарху в сопровождении дожа, который держал края одежды его. Затем он отправился к папе.

Император отправил к нему сначала двух братьев десипатов, а патриарх иераклийского и монимфасийского митрополитов. В субботу сырной недели патриарх вошел в Храм Святого Георгия. Первым делом он, как и все, окропился из их умывальницы тем, что кажется святой водой. Затем показали ему находившиеся там латинские монахи великую и крепкую руку святого Георгия, как они говорят. Она находилась в выдолбленном в дереве углублении, была весьма красиво прикрыта и хранилась в ковчеге. Патриарх облобозал ее. Великий Хартофелак сказал ему, что не является это рукой святого Георгия, поскольку его святое мученическое тело сожгли, а пепел развеяли. Ответил ему с порицанием патриарха, молчи, не знаешь, что говоришь.

Затем монахи пропели длинную и торжественную вечерню, на которой стоял патриарх и мы вместе с ним. Затем он взошел на амвон, осмотрел алтарь и то, что было в нем, и повелел нам снять головные уборы с наших голов, и мы сняли. Тогда же пришли десипад взять благословение на то, чтобы идти к Папе, и Патриарх сказал им с суровостью, «Снимите скуфии». Когда один из них возразил, что они не имеют такого обычая, то он ответил, «Если вы так поступите, то ненароком опасаетесь отпасть от вашей Архонтии». Ведь для этого дела вы и стали теми, кем вы сейчас являетесь». Тогда один из них говорит другому «Давай подойдем». И попросили они благословения. Итак, они ушли.

Архонты поцеловали ногу папы и получили от него хороший прием и расположение. Архиереи не поцеловали ногу папы, и он отнесся к ним весьма неприязненно. Об этом надо было сообщить патриарху, но они не дали ему никакого известия. По прошествии дней пяти император покинул Венецию и направился к папе. Маркиз встретил его в месте, называемом Франкулин, находящемся на расстоянии полутора часов от Феррары. Ведь именно там император сошел с корабля. Маркиз принял его с великой честью. Его дети следовали пешком и несли над императором Балдахин.

Так они проводили его к папе, а затем повели его в собственный дворец.