4. Попытки умирить раздор ⧸⧸ Антоний Булатович. Моя борьба…

Глава 4. Продолжая свое повествование о афонских событиях, происшедших в августе-ноябре 1912 года, отец Клемент пишет «Поселившись в Благовещенской кельи, отец Болотович почувствовал полную свободу действий, своей пропаганде и подстрекаемый ими божником настоятелем кельи, продолжал пропагандировать свои учения с большей прежней ревностью. Влияя на обители, Болотович старался увлечь за собой Андреевский скид через посредство своих агентов, которые якобы тайно бегали к нему, носили в скид его прокламации и вербовали на его сторону. Но несмотря на это, в скиду было спокойно. Затем отец Кремент сообщает о последовавшем осуждении патриархом о киевом книге отца Илариона, которую тот якобы рассмотрел синодально и якобы прислал осём грамоту за печатью и подписью, чего тоже не было. Его Патриарх прислал осем лишь циркуляр, подписанный не им, а правителем его канцелярии, в котором его собственноручной подписи не было, а только стояло. Константинопольский во Христе молитвенник. В этом может удостовериться каждый знающий по-гречески, ибо фотографические снимки с этого циркуляра были напечатаны в русском иноке в ноябре 1912 года и других из дальних имяборцев.

Что этот циркуляр не был грамотой, свидетельствует его форма, в которой отсутствовал обычный заголовок «Мы Божие милостью». Далее отец Кремен сообщает, что Болотович перетолковал грамоту по-своему и выпустил прокламацию. Сообщает дальше, что имя божники в Пантелеименском монастыре систематически и тайно под руководством отца Болотовича готовились к бунту. Затем говорит, что Болотович принимал решительные меры увлечь свою ересь, не только все братства Скита, но самого игумена Иеронима. С этой целью он ему прислал свою прокламацию, новое богословие имя Борцев. Дальше отец Климент говорит, что несмотря на мои решительные меры, несмотря на подстрекательство и врубовку моих агентов, в Адриевском Скиту насчитывалось всего не более двух десятков сторонников нового догмата. Таким образом, из 372 иноков наличного состава УСКИДА оказалось в конце концов толпа всего два десятка человек, по утверждению самого отца Климента, которая к ноябрю месяцу была собрана мной путем пропаганды. Спрашивается, каким же образом эта самая горсть, состоявшая в ноябре месяце только из двух десятков человек, могла возрасти к январю того же года до трехсот двух человек, которые игумена изгнали и на перстника его, отца Клемента, поколотили?

Отец Клемент весьма наивно объясняет это тем, что в половине ноября отец Раним уехал на Скидский хутор, Метоху. А из Метохии прибыл скит архимандрит Давид, которому стали бегать сторонники Болотовича, и тот одобрял действия мои, одобрял мои сочинения прокламации. Но ведь всех сторонников было только два десятка, следовательно, только эти два десятка и бегали к отцу Давиду. Дальше отец Кремент говорит, что мною тогда был организован целый комитет для подготовки бунта, и что этот комитет был принят под высокое покровительство отца Давида, а секретарем его отец Болотович поставил библиотекарь отца Петра, и что этот комитет стал деятельно вербовать недовольных начальством, и, пользуясь отсутствием Мегумена, стал ради возбуждения братьев в защиту имени Божия читать положенное для поучения время, те творения святых отцов, в коих говорилось об имени Божием, и высказывались святыми отцами, как, например, Дмитрием Ростовским, мысли, тождественные с мыслями имя Божников, отчего и произошло волнение в скиту. Но однако, как говорит Клемент, дела Комитета по устройству бунта и вербовки противников Иеронима шли неуспешно. Но тогда, если еще в декабре все старания и коварства Болотовича и Давида с целым Комитетом были неуспешны, то каким образом вдруг к январю месяцу Братья так возмутились, что немедленно же, по прибытии Ранима, Сметохе почти единогласно онизложил его сыгуменство. Отец Климент объясняет событие тем, что в декабре была подкинута имя божниками какая-то крамольная бумага, в которой извещалось, что во время ужина, ударив с тарелки и вслед за сим, начнется избиение всех сторонников Иеронима, что эта крамольная бумага навела на всю братью такой страх, что все бывшие датоли на стороне Иеронима иноки, убоявшись этих колотушек, перешли на сторону Болотовича и сделались они ни с того ни с сего убежденными сторонниками его и такими упорными и неустрашимыми защитниками нового догмата, что не боялись никаких угроз ни патриарха, ни архиепископа Никона, но предпочли претерпеть и всякие гонения, нежели согласиться на требования архиепископа Никона подписаться под синодальным посланием и вновь принять Игумена Иеронима и подчиниться ему. Несуразность этого описания очевидна, и отец Климент по обыкновению что-то умалчивает и, не умея гладко сочинять, просто сам запутался.

Сам Клемент сознаётся, что сторонников у меня в скиту почти не было. Перечислю тех лиц Андреевского скита, которые посещали меня. В августе и сентябре не помню ни одного, кроме послушника Филиппа, который мне раньше отчасти келеничил и которого за это тоже изгнали. Когда у меня заболели глаза, то я послал за одним братом, у которого было какое-то особое средство для глаз. Но тот сам не решился прийти ко мне и пошел просить разрешения у игумена. Но отец Иероним строго запретил ему ходить ко мне, говоря «Антоний Еретик, и к нему ходить не смей». В октябре после выхода от циркуляра-патриарха, запрещавшего чтение книги на горах Кавказа, отец Ираним начал ревностно преследовать тех, у коих ему доносили его наперстники, что они имеют эту книгу или одобряют ее. Он стал призывать к себе тех иноков, которые были известны своей внимательной подвижнической жизнью и занимались молитвой Иисусовой, и требовал от них, чтобы они ему немедленно отдали книгу и сожигал ее.

При этом он входил с иноками в беседы о имени Господнем. Вот эти-то беседы и вывели братья из ее духовного покоя. Первое столкновение у отца Иеронима произошло с монахом Исаией. который более других был искусен в делании Иисусовой молитвы. Исайя возмутился словами игумена и наотрез отказался от единомыслия с ним. Затем произошли столкновения по этому же поводу у отца Иеронима с монахами Порфирием Писарем, послушником Никиты Писарем, послушником Даниилом и еще некоторыми другими. Даниил резко ответил Игумену, что не отступится от веры во имя Господне, несмотря ни на какие угрозы. Тогда Игумен решил изгнать его.

но Даниил отказался уходить из Китая и потребовал суда над ним соборных старцев. Игумен этот суд избрать не решился, но стал притеснять Даниила всякими другими мерами преследования, которые были в его власти. Все это вызвало негодование братья и внушило убеждение в том, что Игумен впал в ту же ересь, в который впал отец Алексея на Фиваиде и не признает божества имени Иисусова, или, как они сокращенно выражались, не признает Иисуса. Этому всему содействовала ревностная деятельность Андреевских полуинтеллигентов, наперстников Иеронима, иеромонаха Меркурия и монаха Климента. Первый громогласно убеждал братьев, что имя Иисус есть меньше всех прочих имен, ибо недавно только наречено ангелом и есть только простое человеческое имя. А Климент, проповедуя номинальность имен Божий, говорил, что имя Божие также относится к Богу, как, например, ряса к монаху. Одну снял, другую надел, а существо Божие якобы совершенно несоответственно своему имени и не связано неотделимо с ним. Вот тогда-то начались более частые посещения меня братья, но однако все-таки очень мало кто приходил ко мне.

Так, например, отец Петр, которого отец Кремент называет секретарем бунтовщического комитета и моим ставленником, за все время моего пребывания на келье Благовещения пришел ко мне только один раз. пришел именно по случаю той крамольной бумаги, в которой провозглашалось, чтобы за ужином по сигналу удар в тарелке бить сторонников Иеронима. Эту крамольную бумагу отец Кремен приписывает нам, или вернее мне, но мы с совершенным убеждением приписываем эту бумагу нашим противникам. И по почерку догадываемся, кто ее написал. Цель этой бумаги была провокаторская, чтобы ею вызвать беспорядок в СКИТУ, иметь основания потребовать содействия полиции, обжаловать неугодных от Сукремента лиц в бунтовщических действиях и передать их власти, которая бы выстрелила их в Россию. Эта воистину крамольная бумага так смутила деятельных защитников имени Божия, что они, предвидя бедственные последствия этой провокации, поспешили предупредить братью, чтобы она не верила ей, ибо она написана самими нашими врагами, и советовали к ужину не ходить. Затем отец Пётр с отцом Викторином пришли ко мне, чтобы пожаловаться на коварство врагов и просить совета и помощи, ибо стало уже известно, что отец Меркурий ходил несколько раз к начальнику полиции жаловаться ему на бунтовщические действия некоторых братьев Скита, которые в отсутствие игумена затевают якобы против него бунт. Я советовал отцу Петру немедленно же идти к начальнику полиции, показать ему эту бумагу и раскрыть ему умысел противников.

И я сам пошел с ними, и мы объяснили все начальнику полиции. Братья к ужину не пошла, и провокация так не удалась. В конце октября приходил ко мне секретарь отец Георгий, и увидев полученное мной от Иранима открытое письмо, которое приводит в своем сочинении отец Климент, и в котором отец Иероним отрекается от единомыслия с той самой статьей о почитании имени Божия, которая с его собственного благословения несколько месяцев тому назад была напечатана в скитском журнале. Взмутился этим и попросил дать ему это письмо, дабы показать его братья Скита. Братья Скита сделала с эту письма фотографический снимок. Во время отсутствия Иранимы меня посетил около десятка братьев, которые скорбили о том, что их игумен прелестился новыми идеями, не одумевали, что им делать и собирались даже покинуть Скит и ехать в Россию. Другие считали необходимым сменить игумена Иранима, пользуясь на то своим правом перемены игумена простым большинством голосов. Я вполне сочувствовал этому последнему намерению, но активно поддерживать в этом братью отнюдь не мог, и, напротив, сам собирался покинуть Святую Гору, и 30 декабря должен был сесть на пароход, чтобы ехать в Афина для перевода на греческий язык и напечатания моего нового богословского труда «Апология веры во имя Божие и во имя Иисус».

а также для напечатания брошюрки, озаглавленной «Слава Божия есть Иисус», в которой излагались кратко сущность спора за имя Божие и, главное, наше положение и подтверждение их словами Святых Отцов. Каковы же были мои сношения с Пантелеймонским монастырем? Эти сношения, которых раньше совершенно почти не существовало, сделали сравнительно более живыми, чем в Андреевском скиту, посещал меня довольно часто один мой духовный друг, который прежде часто бывал у меня отец Иов, один из редакторов журнала Пантелейминского монастыря. Мой вынужден уход из скита за имя Господне покрыл меня некоторым ореолом в глазах тех, которые были преследуемы в Феваиде и единомышленников их в Пантелейминском монастыре. и поэтому ко мне стали приходить скитяне и некоторые монастырские иноки, которых я раньше не знал. Таких лис я помню пять или шесть из скита и столько же из монастыря. Одна же посетил меня глубокий старец Мартиниан, тот самый, который впервые обличил неправомысля отца Хрисанфа. Но главные деятели бунтов в Пателименском монастыре, которых потом с таким усилием искали схватить власти во время прибытия карательной экспедиции архиепископа Никона и которых так решительно не выдавало братья, а именно отец Рене и другие старцы, ни разу меня не были и в переписке со мной не находились.

Я их впервые узнал только тогда, когда после 50-дневного заключения в Одессе Их выпустили на свободу, и я встретил их в Петрограде. Из этого совершенно непривержимо следует, что утверждение отца Климента, будто я подготовил бунт в Пантерименском монастыре, есть плод его фантазии. В августе пришел меня посетить электротехник Пантелейминского монастыря схемонах Досефея, у которого потом, 26 августа, произошло столкновение с игуменом Месаилом, которое и принесло волнение сфевоида в Пантелейминский монастырь. После отъезда епископа Трифона Агафадор задумал лукавым образом заставить все братья подписаться под составленным афонскими интеллигентными имяборцами исповеданием недостопоклоняемости имени Божия. 20 августа на соборе старцев Пантинименского монастыря это исповедание, весьма хитро написанное, начинавшееся с повторения символа веры, к которому в конец незаметно добавлялось, что имя Божие недостопоклоняемо было прочитано игуменам и предложено старцам для принятия подписи. Никто из старцев разобраться в этом исповедании не мог, но, слыша слова символа веры и не замечая лукавой вставки, они единогласно согласились и подписались. Затем отец Месаил стал призывать к себе сначала старшие братья монастыря по очереди, и в присутствии наместника прочитал им новое исповедание, показывал подписи старцев и предлагал немедленно подписаться, причем его предупреждали, что в случае отказа он должен будет покинуть монастырь. Таким образом было собрано около сотни подписей.

Когда же очередь дошла до отца Досефея, то он наотрез отказался подписаться под этим актом, не рассмотрев внимательно его содержание у себя в келье. Ему в этом отказали и пригрозили изгнанием, но так как отец Досефей стоял на своем и был человеком в обители очень нужным, то в конце концов уступили, дали ему копия сакта. Не надеясь на свои силы, отцу Досифея пришла мысль посоветоваться со мной, и он поспешил в келью Благовещения, где, прочтя акт, мы увидали лукаву, скрытую в нем отраву. По просьбе Досифея я написал разбор акта и мои возражения на него. Отец Досифея передал отцу Игумену мой разбор вместе с письмом от себя, в котором заявлял, что он подписать акта не может, что вызвало такой гнев пантеременских властей против отца Досефея, что он, чтобы избегнуть угрожавших ему укар, должен был бежать из монастыря в одном только подряснике, оставив на произвол судьбы все свое имущество, которое и было расхищено и уничтожено. Отец Досифий скрылся в келью благовещения. Вот это то событие, которое не могло остаться неизвестным и обличил ересь Агафадора и Месаила перед всеми простецами, не интересовавшимися до того происходившим на Святой Горе спором. Все проникли в коварный умысел Агафадора, который хотел заставить весь монастырь обманным и принудительным образом подписаться под извращенным исповеданием веры.

Вот где первая главная причина тех смут, которые произошли в Пантерименском монастыре и которые официально объяснялись потом якобы желанием кучки имябожников захватить власть. Капиталы малороссийским сепаратизмом И, наконец, как объясняет отец-кремент, систематическая агитация отца Болотовича. Несомненно, что я сочувствовал той ревности в защите божественного достоинства имени Господня, которое проявляла Братья на Святой Горе, но дальше этого сочувствия я не шел. Конечно, я открыто высказывал мои порицаниями борцам, открыто обличал и словесно, и письменно, и юридичность их мнений, вызывал к суду церкви, но какой-либо агитацией против игуменов я совершенно был чужд и совершенно чист от тех действий, которые мне приписывает отец Кремент. Напротив, я употреблял все силы, дабы умиротворить Афон и добиться закона путем, путем судебного разбора и следствия церковной власти торжества истины. Свидетелями да будут и все те сочинения, которые мной были написаны, и которые Отец Климент так клеветливо называет прокламациями. Кроме уже названных трех моих сочинений, которые были написаны до августа 1912 года по переходе на Благовещенскую келью, вною был написан разбор рецензии Хрисанфа на двух листах, 27 страниц, и отгектографирован в двух или трех десятках экземпляров для посылки в Россию некоторым богословам и некоторым иерархам для передачи моим противникам в Афоне. и моим единомышленным друзьям.

Написанный мной разбор исповедного акта Пантелейименского монастыря на восьми страницах был отгектографирован в незначительном количестве экземпляров. Затем мной были написаны возражения на письмо греческого монаха Каллиника, которым он осуждал мнение отца Иллариона и который был напечатан имяборцем в русском иноке. Наконец, разбор статьи Отца Хрисантфа, которая тоже была напечатана в русском иноке, о заголовленной новой богословии имя Борцев, а также брошюрка «Истина об истине» с катехизическим изложением в вопросах и ответах сущностей учения о имени Божьем и печатный текст, поданный нами в Священный Синод жалобы на архиепископа Антония, к которому мы обвиняли его в ересе Варламитской. и открытое гектографированное письмо от имени иноков фивоитских, которое было послано мною в мае месяце епископу Антонию Храповитскому. Был еще напечатан мною разбор Патриаршего циркуляра. Вот все те мои гектографированные сочинения, которые отец Климент называет прокламациями. Припоминаю еще один листок по заглавию «Величит душа моя Господа», который написан для Келия Благовещения. а отцом Парфением послан в духовную цензуру, который был разрешен в печати и вошел в число тех листков с разными благочестивыми и наручительными поучениями, которые рассылались в письмах благодетелям отцом Парфением.

Что же общего с прокламациями отец Климент нашел в этих моих сочинениях, содержание которых тонкий богословский разбор тонких и неуловимых мнений не только для толпы, но и для людей образованных, но не богословски. Никому и в голову не придет назвать такие сочинения прокламациями. Впрочем, психологически это именование моих сочинений моими духовными противниками объясняется тем, что яркость и истинность обличения их неправомыслия была столь явно из приводимых мной текстов Святого Писания Святых Отцов, что по словам Писания не обличая безумного, да не возненавидя тебя. Эти обличения возбуждали в них гнев и тревогу и опасение в том, что ересь их сделается явно для каждого простеца. Не этим ли объясняется и тот гнев, который проявил по отношению ко мне архиепископ Антоний Храповицкий, что, не зная меня в лицо, не имея никакого знакомства ни с моим прошлым, ни с моим настоящим, назвал меня в письме к отцу Иерониму Мерзавцем, а затем это письмо впоследствии напечатал в книжке, изданной Андреевским скетом. Итак, первый сильный толчок к возмущению против игумена братья Пантелимоновского монастыря был подан исповедным актом о недостопоклоняемости имени Господня. Второй толчок был дан теми происками, которые употребил Пантелейминский монастырь для того, чтобы добиться запрещения книги на горах Кавказа. Ради этого, а также ради того, чтобы добиться изгнания меня патриархом со Святой горы, был послан в Константинополь особый посланец Антпантелейминского монастыря, ермонах Кирик.

Первого он добился, а второго нет, и вскоре привез на фонд циркуляр патриарха, запрещавший чтение книги на горах Кавказа. Братье сделалось известным от одесских и константинопольских собратий, какими окольными путями это запрещение было достигнуто. Стало известно из расходования крупных сумм покупка 300 фунтов зернистой икры, которые посланы в Царьград из Одессы. Это побуждало братьев пожелать, чтобы над расходованием монастырских сумм был установлен контроль и касса из единоличного распоряжения ею и гуменам была поручена для хранения выборным старцам. Но главным образом братья желали иметь такого гумена, которому она со спокойной совестью могла бы верить пасторству над своими душами. и потому требовало, чтобы игумен Мессоил или согласился с исконным пониманием божества имени Божия или уступил свое игуменство другому лицу. 23 января желание братья существилось. На соборе все братья в присутствии вице-консула Щербина Отец Иеремии от лица всех предложил Игумену подписаться под составленным в Пантелейминском монастыре новым исповедом имени Божия, на что отец Месаил согласился, подписал и уничтожил прежний акт о 20 августа 1912 года о недостопоклоняемости имени Божия.

На этом же соборе было решено, что отец Михсаил передаст заведование кассы четырем лицам, которые будут иметь контроль над всеми расходами. За правила монастыря отец Агафадор, как личность особенно вредная, был выслан братья из монастыря в скит Феваиду и на некоторое время лишен права духовенства. Также подвергнуты дисциплинарным взысканиям, состоявшим, главным образом, в посылке на послушание на монастырские хутора и другие главные деятели имяборства, полуинтеллигенты Леон, Кирик, Пенуфий и еще несколько лиц, имен коих не помню. Всего кажутся семь или восемь человек. Радость в монастыре о состоявшемся примирении и торжестве истин была столь велика, что братья христосовались между собою, как светлый праздник Пасхи, и служила в церкви пасхальную службу, пели «Христос воскресе». И радость эта охватила не только имяславцев, но и самого Игумена Месаила. Но, увы, эта радость продолжалась недолго. И во вскоре, благодаря проискам отца Иеронима и поддержке, которую он достиг со стороны нашего посольства в Константинополе, против Андреевского скита были приняты крайне репрессивные меры.

В связи с ними против нас вооружили и собор представителей греческих монастырей на Святой Горе, в котором без всякого суда и следствия Андреевский скит был объявлен находящимся в Ересе, а братья, не желавшие принять обратно своего гумена, которого, пользуясь своим правом, она сменила большинством голосов, была объявлена крамольниками. бунтовщиками и подвергнуты блокаде, то есть лишена права пользоваться почтой, получать корреспонденцию, получать товары и продовольствия, пребывающие на пароходе или на баркасе из России, из Македонии и т.п. Эти меры так устрашили отца Месаила, что он поспешил отречься от своего исповедания и в слезном письме к архиепископу Антонию Храповицку раскаивался в своем малодушии и просил прощения. Это письмо было напечатано архиепископом Антонием в русском иноке. и колоколи. В виде измену отца Месаила братья снова возмутилась против него и стала требовать его смены, что в конце концов привело ко всем известным событиям. Прибытие архиепископа Никона, канонерки, двух рот-солдат с пулеметами, бомбардирование в упор в течение часа и ураганным огнем из пожарной кишки, избиение прикладами, поранение штыками, вывозу в Россию, переодеванию мирское платье и еврейские ермолки и пиджаки в Одессе, рассылки по этапу на места приписки, держание в течение двух месяцев заключений главных главарей. Но, как видите, не плодом моей систематической деятельности явилось все это, но плодом неразумия игуменов Мессаила и Иронима.

А что это именно так, то доказательством служит то, что в ильинском скиту и во всех других русских обителях Афона сохранилось полное спокойствие. Почему? Потому что начальники их не были так кретивы, не по разуму и так легкомысленны, как отец Ироним и отец Мессаил, и не возмутили духовную чувству простецов своими выходками против имени Господня.