4. Духовный дневник ⧸⧸ Свт. Иосиф Петроградский. Жизнеописание

Духовный дневник в объятиях отчих. В объятиях отчих дневник Инока под таким заглавием был в дальнейшем опубликован дневник отца Иосифа. Начинается он записью от 10 июля 1901 года. Жизнь в объятиях отца небесного воистину это жизнь монашеская. Монах это очнувшийся распутный сын, для которого все происшедшее, настоящее и будущее слилось и замерло в один нескончаемо долгий момент сладчайшего самозабвения на груди отеческой. Вопль покаянной мольбы еще на устах, но сердце, сердце уже давно услыхало ответ и само успело ответить своим воплем, воплем счастья от исчезновения в неисследимые бездни, всепрощения и милосердия Божия. Строго аскетическая, подлинно монашеская жизнь предстает на странице дневника. Единение с Богом – главная цель жизни автора, как настоящего монаха и христианина.

Чем тяжело монашество упрошает он? Не тем, что стали запретными все удовольствия и блага суетного мира. Не тем, что долг и сердце требуют борьбы, чтобы не вернуться к ним, не повторять, не искать их. Не тем, что отрицаем свои воли, несем иногда действительно тяжелое послушание. Не тем, что иногда вынуждено, обязано соблюдать строжайше и целомудрие эту нелегкую победу над природою. не тем, что данные обеты, нищеты, послушания, целомудрия, поста, молитвы и строжайшего воздержания, постоянно нами нарушаемые, вопиют в совести наши мучительными укорами, не ненавистью к нам мира, нами возненавиденного и брошенного, нет, не этим всем тяжело монашество, Это все результаты другой тяжелой стороны его. Тяжело оно своей постоянной неудовлетворенностью в достижении своего положительного результата, теснейшего сообщения с Господом, и чувства этого сообщения, чувствования в себе Господа. Это удел совершенных, по достижению которого для них поэтому исчезает всякая тяжесть монашества.

Чувство общения с Господом, уверенность в обладании Им, дерзновенное сознание Его покровительства, сила благоволения — вот что жизнь монаха. И между тем, Ему не дано полного ощущения этой жизни, Ему дана постоянная жажда Его, искание Его. делающего жизнь подвигом обретения Христа, не подвигом соблюдения цела мудря и прочих обетов монашества. Это лишь условия, а цель — сообщение, сообразование, слияние со Христом так, чтобы каждое слово, действие, мысль, поступок смело могли быть считаемыми возможными во Христе, не исключающими Его, не оскорбляющими Его святыни. С января 1905 года выдержки из дневника начали печатать в журнал «Душеполезное чтение» с указанием только инициалов автора. Затем также, без указания полного имени автора, дневник стал издаваться в типографии Свято-Троицкой Сергиевой Лавры с благословения Преосвященного Епископа Арсения Стодницкого. Всего было издано 11 томов. За 1901-1911 года духовные размышления заключённых в Ниньке Инако пользовались большим успехом среди духовенства имерян, и с 1905 по 1914 года дневник переиздавался несколько раз.

Замечательные отзывы о нем читателей. Читая и перечитывая глубоко назидательные, дивные, вдохновенные заметки из дневника Инока, я неудержимо порываюсь высказать автору их, какое умиление, какой восторг, какое обличающее блаженность слезы и какие сильные движения душевные вызывают эти строки его. Местами видишь собственные мысли, обличенные в ясные, светлые образы, находишь собственные чувствования, вылившиеся в чистые формы собственные стремления, желания, понятия, выраженные с такой поразительной глубиной, полнотой и силой. Строки дневника Инока помогут и мирянки много перенести, с терпением возродят меня, сделают и всех читающих их другими, ибо христианская крутость – та самая властная сила, которая зло превращает в добро. Это дивная книга, кроткая песнь мира, любви и согласия. Эта песнь должна заглушить в людей гнев и неприязнь, должна, несомненно, пробудить в них самые светлые чувства. и всех научить могучему евангельскому призыву к правде Божией и Царству Божию. Слово писателя может утратить свою силу и влияние и действие на душу только при одном условии, когда явится убеждение в его лицемерии.

неискренности. Там же, где каждая строка, каждая буква дышит жизнью, силой, правдой, где каждая мысль выстрадана, каждая фраза одухотворена, проникнута живой верой, пламененной жаждой общения с Богом, жгучей волей о задеянных согрешениях, чутким возвышенным пониманием своего призвания, Там чувствуется, что уста от избытка чувств глаголят, потому что речи эти будут в душе лучшие и святые чувствования и помышления, и сторгают слезы из очей, и воспламеняют любовь к Богу, сокрушенным сознанием щиты всего земного. Там чувствуется, что это вопль души к Богу, охваченный благодатью веяния Духа Божия, и нет места там ни фальши, ни искренности. Дневник отца Иосифа – замечательный образец духовно-аскетической литературы, и это откровенная повесть о его первом десятилетии монашеской жизни. «Владея настоящей книгой, знай, добрый читатель, что ты некоторым образом владеешь душою моею», – обращался автор к читателям своего труда. Не осмей ее, не осуди, не укори. Она открыта пред тобой здесь так, как только открывают ее духовнику и самому близкому человеку. Открыта во всех сокровенных движениях, ежедневных настроениях, чувствованиях, изъянах и немощах, во всех добрых и злых, светлых или темных сторонах и жизненных проявлениях.

Быть может, многое, весьма многое здесь даже и не заслуживало бы того, чтобы быть увековеченным на бумаге. Но желание видеть самого себя во всей точности таким, каков я был и вылился в своём дневнике за протекшее прошлое, преодолело все другие соображения, и не к худшему. «Хорошо познать себя, то есть узнать себе настоящую цену, — пишет отец Иосиф, — установить верное суждение о себе и главным образом, ничуть не обманывая себя, изобличать все свои недостатки, промахи, дела неразумия, порчи воли, скудости и нечистоты сердца. Постигнуть и ощутить сердцем своё крайнее несовершенство и испорченность, значит наполовину достигнуть цели жизни и притом на большую и важнейшую половину». Самолюбие и незнание себя – главный тормоз к обновлению духовных сил. Как потеряв подсознание, нельзя действовать разумно, так перестав знать себя, нельзя надеяться, что идёшь, а не стоишь на пути ко спасению. Инок и Иосиф очень строг к себе. С первых до последних страниц дневника слышится постоянно его искреннее сокрушение о своих грехах и имущих, отделяющих от Бога.

«Господи, спаси нас, погибаем в волнах гораздо более ужаснейшего моря, нежели в каком погибал Пётр, в волнах моря житейского, в волнах бесслакония, нечестия, скверн душевных и телесных, с которыми у тебя ничего нет общего. Погибаем даже в делах твоего благогождения, гордостью, тщеславием, нерадением, самолюбием, славолюбием и тому подобного», — записывает отец Иосиф 26 октября 1901 года. Какое основание, какое право и какой разумный смысл в том, чтобы видеть в себе праведника, человека достойного, угодного пред Богом, когда достаточно малейшего искушения, чтобы попасть, и достаточно одного взгляда на женскую красоту, чтобы любодействовать сердцем и изменять Богу. Достаточно одного того, чтобы заметить присутствие около нас красивых лиц или высоких особ, чтобы самый глаз наш стал не тот, и выдавал наши возбуждения, свидетельствующие далеко не о том, что мы ради Бога поём, читаем и служим. Увы мне, Господи окаянному, я как раз таков более всех и ничего с собой не поделаю. 29 декабря 1901 года. Господи, сотни раз не перестаю и не престан убечивать себя за скверную слабость празднословия, недостаточное воздержание от участия в праздных, смехотворных, легкомысленных беседах, окрадывающих душу в ее благодатном покое, мире благоговейной настроенности и благочестивой строгости. 3 марта 1903 года.

Много внимания уделяет Отец Иосиф милосердию. Размышления об этой добродетели часто встречаются на страницах дневника. Сколько счастья, утешения и самого тонкого возвышенного наслаждения вызывают радость на лице бедняка от души искреннюю и необходимую ему помощь. Какое великое сокровище, может быть, покупаешь на презренный поистине металл, обыкновенный или безразлично скопляемый без всякого потребления и расточаемый на дела суетные, бесцельные и недостойные? О богачи! Какого блаженства не цените вы в ваших руках, не умеете извлечь и губите свою безрассудную жизнь? Поистине историцу Господь воздаёт за всякую помощь бедному. Дав последний рубль бедняку, я через несколько часов получаю целых сто, которые мне принёс один лаврский монах на сбережение, бессрочное и так, что по смерти его эти деньги поступают мне в собственность, напоминовение дателя.

Подобные случаи были еще, когда неожиданно поступали деньги после оказания помощи нуждавшимся из последних сбережений. Из всего убеждаюсь, что руки наши действительно посредники между Богом и бедными, и не должны эту собственность бедных деньги удерживать при себе ни одну минуту. Помни это особенно ты, монах, ни в чем не нуждающийся, хотя и обещавший подъять добровольную нищету и понести всякую нужду и тесноту Господа ради. Серьезно относясь к монашескому званию, отец Иосиф не раз вопрошал на страницах дневника, для чего ты надел монашеские одежды, для того ли, чтобы только красоваться в них, или чтобы обманывать человечество, рекламируясь в его глазах особливым усердием и самоотверженную преданностью Богу. О какой тяжкой ответственности подлежим мы, монахи, если не имеем эту укоризну себе всегда пред собою. И еще хуже, когда отгоняем ее, избегаем думать о ней, притупляем сердце к ее спасительной, хотя и несносной тяжкой горечи. Отец Иосиф полагал, что для монашествующих совсем неуместны многословия, легкомыслия, веселость и смех, что ими убивается молитвенное настроение, ревность, пламенность, умиленность и сосредоточенность в служении Господу. И только сосредоточенность, серьезность и даже строгость дают возможность для воспитания высшего благоговения, высшей серьезности и умиленного отношения к жизни, как дару Божию и Его откровению.

Ибо жизнь наша действительно должна быть таковым откровением и как бы воплощением в нас Божием, воплощением Его священнейших заповедей, Его законов, евангельских чистоты, невинности и благоухания. Переживания отца Иосифа в связи с комфортной обстановкой его жизни, к которой он привык, и искренним стремлением к аскетическому образу жизни монашествующих, серьезно мучили его и отразились в записях дневника. Ведь я знаю из боли душевное чувство, что не должен бы, более всех других не должен бы, жить лучше, чем живет самый последний нищий. Не должен услаждать гортань свою и наполнять чрево такими брашнями, которых не знает этот нищий. Не должен сидеть в тепле, сытости и довольстве, в то время как другие мерзнут и гибнут от холода, голода, нищеты. Положу милостыню, я могу приходить на помощь бедным, но сколько бы я ни помогал, ведь я не достигну все-таки того, чтобы не лучше их жить, есть, пить, одеваться и тому подобное. Или вот еще, например, как назову это прилично мне, как монаху, утешаться чаями с вареньями и лакомствами, в то время как вся жизнь моя должна быть воплощением вопля покаянного, дождь мне слезы, память смертную и умиление. Как примерю со своим монашеским званием всякое хотя бы самое малое и невинное пристрастие к земному и временному?

Как примерю то, что оставлю, какое бы то ни было, имение после смерти своей, книги, картины и, может быть, даже деньги и другие предметы, в то время как в особенности монаху приличествует осуществление заповедей не иметь сокровищ на земле, а лишь на небе? И если денег найдут сколько после меня, не сделают ли, и вполне справедливо, то, что некий игумен, повелевший бросить якобса без погребения тела одного монаха, после которого нашли в келье златницу. И в дальнейшем, после возведения в Сан Архимандрита и назначения настоятеля монастырей, и даже после принятия архиерейского сана, мысли эти и желания большей строгости в жизни не оставляют его. «Отличается ли моя жизнь от мирской?» записывает он в 1909 году после архиерейской хератонии. Да, отличается многими решениями мирских благ и удовольствий, но не вознаграждается ли это, может быть, другими благами и удовольствиями, столь же суетными и скороприходящими? Комфорт обстановки, изысканность пищи, внешнее удовольствие – не уничтожает ли все это значение отречения от мирских благ и семейной жизни? Да и так, мне нечем совершенно похвалиться, что я оставил мир, пока он совершенно не оставил меня, привязывая к себе то тем, то другим. И вновь возвращается к этой мысли 10 ноября 1910 года.

О Господи, я жажду подвига и не имею сил порваться с сладостями жизни. Я дал столь торжественное обещание себе вольной нищеты и вольного самотречения и окружила себя предметами роскоши, забавы и довольства. Дай мне силу и мужество отринуть все и скончать жизнь в смиренной простоте. Через несколько лет владыка Иосиф обретет ту смиренную простоту, о которой он молился, после революции 1917 года, захватившей власть богоборцы, лиша церковь и священнослужителей не только излишнего, но и самого необходимого. Возведенный высокий сан митрополита бывшей столицы, что в дореволюционное время фактически соответствовало статусу первого епископа русской церкви. Владыка Иосиф не только не получит почестей, подобающих этому сану, но, напротив, обретет полную нищету, подвергнется гонениям, поношениям и сиремным заключениям, вкусит горечь изгнания и, наконец, будет безжалостно расстрелян богоборцами. Отрянув все земные расчеты и компромиссы, он останется непоколебимым в своем исповедническом подвиге и примет мученическую кончину, которой также издано стремилась его пылкая душа. Господи, душа моя жаждет подвига.

Укажи мне его, натолкни на него, укрепи в нем в разуме и помоги. О, как хотела бы я части избранных Твоих, не пожалевших для Тебя ничего, вплоть до души и жизни своей. Запись в дневнике от 6 августа 1909 года.