3. В поисках утраченной экклисиологии (соблазн филетизма) ⧸⧸ В поисках утраченной Византии

В поисках утраченной Византии. Часть третья. В поисках утраченной экклесиологии. В России девятнадцатого века в качестве единственной альтернативы подмене церкви государственным учреждениям выступала славянофильская концепция, на поверку оказывавшейся не меньшей подменой церкви только на сей раз не государством, а народом. Леонтьев был первым последователем славянофилов, который усомнился в добротности их экклесиологических воззрений. Конечно, многое ему помогли понять события на Балканах, свидетелем которых он был – болгарский раскол, осужденный Константинопольским собором 1872 года под именем ереси филетизма – племянничество. Между болгарскими и русскими Национально-религиозными движениями было достаточно много сходства, чтобы весь славянофильский лагерь принял сторону болгар, не обращая внимания на церковные каноны. Однако и различий было немало.

Во-первых, Собор 1872 года осудил, собственно говоря, лишь создание особых национальных иерархий, о чем в России тогда речи не было. Во-вторых, деятели болгарского возрождения, в отличие от русских славянофилов, не утруждали себя поисками специфической модели государства православного, так как их вполне устраивало национальное государство европейского типа. Поэтому преодолевать славянофильство Леонтьеву предстояло своим трудом. Славянофильская церковь – цезарепопизм как вид охолократии. Алексей Степанович Хомяков сформулировал свою экклесиологическую концепцию в полемике с католическим автором, обвинявшим православных в цезарепопизме. Когда русский народ общим советом избрал Михаила Романова своим наследственным государем, народ вручил своему избраннику всю власть, каковую обличен был сам во всех ее видах. В силу избрания Государь стал главой народа в делах церковных, так же, как и в делах гражданского управления. Повторяю, главой народа в делах церковных, и в этом смысле главой местной церкви, но единственно в этом смысле.

Народ не передавал и не мог передать своему Государю таких прав, каких не имел сам, и едва ли кто-либо предположит, что русский народ когда-нибудь почитал себя быть призванным править церковью. Он имел изначало, как и все народы, образующие православную церковь, голос в избрании своих епископов, и этот свой голос он мог передать своему представителю. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях по поводу брошюры Лауренси. Здесь бросается в глаза знак тождества, стоящий между народом, избиравшим Михаила Романова, и народом церковным, которому по канонам принадлежит право избрания епископов. Собственно, это и есть фундаментальное для славянофилов отождествление Церкви и того эмпирического народа, который создал данное государство, хотя бы и христианскую империю. На уровне богословском У старших славянофилов такого отождествления не было. Однако оно присутствовало в их экклесиологии имплицитно, поскольку они, и прежде всего сам Хомяков, устанавливали прямую зависимость, доходившую почти до отождествления того и другого между общинной организацией крестьянства и общинной же организацией церкви, причем последнюю понимали на демократический лад, игнорируя православное учение о церковной иерархии. Это отождествление было еще более, чем у ранних славянофилов раздуто позднейшими эпигонами славянофильства, особенно Достоевским и генералом Киреевым.

Само собой разумеется, что у Леонтьева таких мыслей не было и в помине. Очевидно, что среди настоящих верноподнанных любого православного государя заметный процент составляют неправославные. Но даже и так называемые православные далеко не все являются членами церкви, хоть в каком-то смысле, а еще меньше тех, которые являются полноценными членами Церкви, обладающими каноническими правами мирян. Так, членами Церкви не являются вовсе те, кто был крещен, но затем стал неверующим или решил, что достаточно веровать в Душе, а никакого участия в Таинствах не требуется. Полноценными же членами церкви не являются те, несмотря на свою правильную веру, кто впадает в различные грубые грехи и поэтому до завершения срока покаяния отлучаются от причастия. В условиях государственной церковности границ между настоящими носителями сана Мирянина и лишь номинальными православными провести трудно. Однако, возможно, при желании. Как раз в этом и состоит искусство церковного управления.

Но в Синодальной России такая проблема и не стояла. Все функции управления, одинаково вопреки и канонам и Хомякову, были узурпированы императором. Итак, ко времени Леонтьева дорога к византийским корням, то есть к реальному преданию церкви, была не только не проторена, но и на повороте к ней была уже вырыта огромная волчья яма славянофильства. Именно это препятствие и надлежало преодолеть в первую очередь. Славянофильская империя – исторический сосуд для славяно-русской церкви Во второй половине XIX века тем славянофилам, которые формулировали славянофильскую позицию наиболее ответственно, наиболее продуманно, с точки зрения богословской, более всего от эпигонских вульгаризаций и, наконец, ближе всего к самому Леонтьеву, был Иван Сергеевич Аксаков. «Мы вовсе не думаем, – писал он, – что судьбы мира заканчиваются Россией и что она одна призвана воплотить Царство Божие на земле. Но изо всех выдвинувшихся на историческую очередь национальных индивидуальностей Православная Россия представляется, не думаем, чтобы мы обольщались, наиболее пока широким историческим сосудом для вмещения в наибольшей полноте жизненной христианской истины. Это не есть византизм, который Леонтьев, например, считает основой культурного типа России.

Византизм, как явление историческое, носит на себе и печать односторонности, уже отжившей Он призван к очищению в русском гарнире. Все, что было и есть истинного и вечного в Византизме, то восприняла в себя, конечно, и Россия, из Византии озаренные светом веры. Но все, что в нем было временного и национально одностороннего, должно раствориться, исчезнуть в большей многосторонности и широте русского духа. передавая статье в газете «Русь» от 19 октября 1885 года. Симптоматично, что даже в этой цитате Аксаков не удерживается от употребления категории «долженствование». Он явно ожидает какой-то качественно новой церковной жизни еще здесь на Земле и при том именно в будущем, основанной на универсальности, большей многосторонности и широте, русского духа. По всей вероятности, именно на эти слова Аксакова Леонтьев отвечает в письмах к Соловьёву по поводу своего спора со славянофилами, объединенных под общим названием «Кто правее» 1890-1891 годы. Леонтьев в который раз разъясняет, прежде всего, со своей стороны не абсолютизируют значение исторических форм византийской цивилизации.

Употребляя слово «византизм», я только пытался указывать на религиозно-культурные корни нашей силы и нашего национального дыхания. Я хотел напомнить, что не следует нам искать какой-то особой славянской церкви, какого-то нового славянского православия, а надо богобоязненно и покорно держаться старой греко-российской церкви. Славянскую церковь, думал я, пожалуй, и можно устроить. Но будет ли эта церковь правоверна? Будет ли государство, освященное этой церковью, долговечно и сильно? Можно, пожалуй, отделиться от греческих церквей и забыть их великие предания. Можно остановиться на мысли Хомякова, что без иерархии церковь не может жить а без монашества может. Если бы и явились гонители для возрождения мученичества, то явились бы они в наше время не в лице каких-нибудь новых и увлеченных верой мистиков, а в лице самых обыкновенных эгалитарных нигилистов, достигших высшей власти по пути, уготованному им этой самой либеральной славяно-русской церкови.

Последние слова Леонтьева начали сбываться в 1920-е годы, во время торжества обновленческого раскола над Тихановской церковью. Но и после ликвидации обновленчества не стали менее актуальными. Отметим нежелание Леонтьева признавать мечты о славянской церкви будущего, да и вообще любые мечты о церкви будущего. Истинная церковь, она и в будущем все та же самая церковь настоящего и прошлого. Стремления к какой-то небывалой церкви нового типа могли бы вести и, по мысли Леонтьева, должна будет привести только к церкви Антихриста. Расхождение Леонтьева со славянофилами особенно чувствовалось в одном практическом вопросе – в отношении к политике обрусения инородцев вместо настоящего обращения их в православие при сохранении их национальной самобытности и даже на основе этой самобытности. Аксаков был прав. Леонтьев умел отдавать должное и Аксакову и, когда только мог, приводил его в пример прочим славянофилам конца XIX века.

Избави нас, Боже, от множества обруселых католиков и обруселых евреев. И дай нам, Господи, побольше православных ляхов и даже православных израильтян. Я предложу вообразить следующие две полуфантастические картины из русской жизни. В России религиозное движение все усиливается. И в умах, и в политике. Вследствие этого в среде русских граждан является очень много православных немцев, православных татар, православных поляков, искренно православных евреев. Или религиозное движение слабеет, а племенные стремления усиливаются. Под давлением обстоятельств умножается у нас число инородцев, по-русски знающих прекрасно, России преданных, к нашим общеевропейским, будто бы русским, учреждениям привычных.

Везде такие русские протестанты, русские израильтяне, русские католики, русские мусульмане. Я думаю, разница будет большая. Культурный идеал и племенная политика. Письма господину Астафьеву. Поймите, прошу вас, — писал он в другом месте, — поймите разницу. Русское царство, населенное православными немцами, православными поляками и даже отчасти православными евреями, причисленном преобладании православных русских, и русское царство, состоящее сверхкоренных русских из множества обруселых протестантов, обруселых католиков, обруселых татар и евреев — первое это созидание Второе – разрушение. О этой простой и ужасной вещи до сих пор никто ясно не понимает. Письмо Розанову от 13 июня 1891 года.

Леонтьев никогда не забывает, что только православие может быть обусловлено христианской любовь к России, равно как и оценка возможного для нее государственного устроения. Знаменитые его слова На что нам Россия несамодержавная и неправославная? Конечно, старшим славянофилам против этого было бы нечего возразить, но тут сама постановка вопроса далеко не славянофильская. Поэтому он за бытие церкви не беспокоится, но ни за народ, ни за формы его государственного устроения ручаться не может. Вера в Христа, пишет он, апостолов и в святость вселенских соборов, положим, не требует непременно веры в Россию. Жила Церковь долго без России, и если Россия станет недостойна, вечная Церковь найдет себе новых и лучших сынов. И хотя сила Церкви необходимее для России, чем сила России для Церкви, но все-таки пока Россия дышит и стоит еще под знаменем православия, Церковь отказаться от нее не может. И не только русский верующий, но и японский празелит должен желать блага русскому государству, как наилучшей все-таки опоре православия на данный момент.

Константин Леонтьев, Наши окраины. Православие и католицизм в Польше. Будем надеяться, пишет он в другом месте, что теперешнее движение русской мысли, реакционное, скажем прямо, движение, не эфемерно, а Если же нет, если мы ошиблись, то и Россия погибнет скоро, исторически скоро, слившись так или иначе со всеми другими народами Запада в виде жалкой части какой-нибудь рабочей, серой, безбожной и бездушной федеральной мерзости. Не стоит тогда и любить ее. Константин Леонтьев. Сочувствие и содействие. Трезвый взгляд на российскую современность неизбежно заставлял задумываться о судьбах православия без России, если понимать под Россией великую православную империю, а не любое государственное образование, которое могло бы возникнуть на ее месте. В этом направлении Леонтьев начал обдумывать многое, но умер как раз тогда, когда его мысль была на взлете.

Тогда, в 1891 году, могло казаться, что случилось нечто непоправимое для всего Леонтьевского направления. Ведь конгениальных себе прямых учеников Леонтьев не оставил. Однако человек, который смог продолжить эклесиологические разработки Леонтьева, все же нашелся. Им стал Лев Тихомиров, прижизненное знакомство которого с Леонтьевым лишь едва успело начаться.