3. Монашеский постриг ⧸⧸ Свт. Иосиф Петроградский. Жизнеописание

Монашеский пострик. Во время обучения в Академии Иван начал вести духовный дневник. «Опытно изведал я, как полезно ежедневно испытывать себя и результаты его познания в данный момент напечатлевать письменно», — записал он позже. «Через это укрепляется познание себя, особенно в слабых сторонах, и приобретает большую силу желаний и усилий исправления». Полезно особенно записывать свои недостатки. Это имеет силу почти такую же, как при исповеди, открытии своих грехов. Этот дневник, в который автор часто после принятия монашеского пострига ежедневно заносил свое духовное наблюдение и переживание, мало говорит о внешних событиях, но ярко повествует о напряженной внутренней жизни души, искренней и благородной, ревностно устремившейся к Богу. «Тяжко мне в мире.

Нет сил страдать от его отреволнений, соблазнов, искушений, напастей», — записывает Иван 10 июля 1901 года. Не дайте погибнуть душе моей от его лжи, суетности, рассленности. Дайте мне пустыню монастырского уединения, да искуплю в ней все измены Бога души моей непрестанным плачем Петра, оплями псалмопевца, рыданиями Марии. Дайте мне блаженную тоску иноческого одиночества, необменимую ни на какие земные веселья, целительную для души, питательницу молитвы, огнеопальную для врагов спасения. Позднее здесь же он делает приписку. Это последний вопль моей души в миру. Господь услышал его. Великое чудо, милосердие Божие, ко мне свершилось.

26 августа 1901 года в праздник Владимирской Божьей Матери я совершенно покончил со всеми поползновениями на женитьбу и стал монах. Как возблагодарю Тебя, Господи! Сколько душевных терзаний пришлось пережить Ивану перед принятием этого решения, открывает нам целый ряд записей в его дневнике. В волнении сердца и трепетном исповедании души провожаю утекающий год 1901 в область прошлого, в которой в малине погибе душа моя. Но Господь великую Свою милостью помиловал меня 31 декабря 1901 год. Я был в опасности пагубнейшего для меня искушения. Я возвал к Богу крови души моей, потоком слез моих, стоном воплей моих. И Он, милосердный, просер мне руку помощи, избавления, спасения и утешения.

О, благодетель жизни моей, да будешь же она отныне твоя, всецелая и неизменна. Господи, стыжусь своего непостоянства, недостоинства, неверности при Тобой и продолжительного колебания, прежде чем отдаться на всецелое служение Тебе. И заслуживаю полнейшего Твоего отвержения, ибо мог еще задумываться при таким выбором, как мир или Ты. Жизнь плотская, и живь Тебе. 6 августа 1902 год с громом, с шумом, с треском, напутствованный от мира гадкими сплетнями, злобными клеветами, наветами, порвал я цепи мира и вырвался на свободу Христову. 8 января 1902 Уход из мира для Ивана не был бегством от жизненных неудач и неурядиц. Как он сам отмечал, неполезно идти в монастырь по случайным решениям и неудачам жизни в протест им. Нужно иметь положительные данные за монашескую жизнь.

Нужно полюбить сердцем чистоту и непорочной жизни, для которых монастырь дает лучшие условия для сохранения и пищу для их возгревания. «Избирая путь аскетической жизни, Иван с детства, думавший о монашестве, сознательно уходит от земных радостей и счастья. Несколько высоконравственных, благородных, прекрасных и непорочных девиц имели желание и жизненную надежду разделить со мною счастье супружества, — писал он в дневнике. — Едва не соблазнился я сам устроить это счастье, ожидавшее которого вместе со мной были глубоко огорчены моим выбором монашества. И сам я произвел этот выбор воле Божией, со страшными мучениями сердца, жалостью, скорбью, среди которых едва душа моя не готова была разрешиться от тела. Господь помог все претерпеть, преодолеть, так как я, наконец, твердо решил отдать всего себя Ему, чего бы это мне не стоило. Тяжело и как тяжело было покидать все, что так много обещало счастья. Господь не поставит этих мук мне в вину.

Напротив, эти муки, эти слезы, эту скорбь при покидании всего ради, его минит мне тем в большую любовь и ревность к нему. Ей, Господи, прими произволение мое, освети и благослови его, мечтавших же о счастье со мной, вознагради другими счастьем, тысячекратным и лучшим, нежели какое я мог бы дать им. Через несколько лет он вспоминает свои душевные муки, размышляя о загадках человеческой души. Человек — такое удивительно изменчивое существо, он может до неузнаваемости изменять самые пылкие и заветные свои желания. Так я некогда пылко желал девственной жизни, потом вдруг загорелся не менее пылкими желаниями семейного счастья. Затем долгое время оба эти желания, как-то не странно, до такой степени уживались и заявляли свои права, что я совершенно не знала, чему отдать предпочтение. Наши желания очень изменчивы. Иногда мы и сами не знаем, чего нам надо, что нам лучше, а желаем.

Иногда желаем и одновременно того и другого, до дерзости противоположного и трудно совместимого. Так кто из нас минуты почистейших порыв в душе не желал и жениться, и оставаться в то же время девственником? Я думаю, сам Господь иногда, так сказать, становится нами в затруднение. Что же ему делать для нас, чтобы угодить нам вполне? Бывает и так, долгое время нас мучает жгучая жажда одного, а потом это как-то незаметно проходит, достигает другое, иногда совсем противоположное. Так в дни ранней юности я страстно желал идти непременно в монахи, потом проснулась страсть, и я страстно жаждал семейного счастья. О нём были все думы и чувства. Была невеста.

Но потом опять ей тоже как-то неприметно пошло и заговорило в душе другое, высшее благо. Я стал колебаться в прежних идеалах. Началось, как сказано выше, совместное желание того и другого, и семейной обстановки жизни, и нерушима девственной чистоты. совмещения едва совместимого. Наконец, веруя не без изволения Божия, я избрал более безопасный и посильный мне путь одинокой монашеской девственной жизни. Окончательное решение было принято Иваном 10 июля 1901 года. В этот день подано мною прошение о сочислении лику иночествующих. Господь услышал мои слезные вопли и избавил душу мою от ада преисподнейшего.

Да будет благословен во все дни века день и час, когда Господом подкрепляемая рука моя опустила упомянутое прошение в почтовый ящик в городе Ярославле на вокзале. Его Преосвященству, Преосвященному Арсению, Епископу Волоколамскому, ректору Московской Духовной Академии, исправляющего должность доцента ОНИ Ивана Петровых покорнейшее прошение. Сокровенно давние и заветнейшие желания мои отдаться во всецелое служение Церкви Божией, нахожу ныне достигнувшим желанной зрелости, твердости и благонадежности. Благословение Вашего Преосвященства и подобающее священнодействие доведет мое недостоинство в лик инчествующих и делателей Невы Христовой. Отпеть же Младенческих, призывавшая меня к всему благодати Всевышнего, да поможет мне до последнего издыхания моего послужить Ему Единому, Высшему Благодетелю и желанию моему. всею мою душою, всем сердцем и существом моим, исправляющий должность доцента по кафедре библейской истории Иван Петровых. Тогда же Иван пишет письмо архиепископу Арсению при освящении Шевладыка. Простите прежде всего, что не лично обращаюсь к вам по своему столь важному делу.

Причины весьма уважительные. Препровождая вам прошение мое о пострижении меня в монашество, прошу также владыко письменной беседы вашей по следующим вопросам. Первое. Не дозволите ли быть моему пострижению в бытность вашу в Алдайском, Иверском или Антониевском монастыре в Новгороде? А для сего второе. Не можете ли мне поточнее сообщить, когда именно вы будете в Новгороде и в Алдай, и где прежде? На все эти вопросы достойте меня, Бога, ради Вашего ответа без замедления. По получению Вашего ответа немедленно еду в Новгород к отцу в Арсенофию, и у него буду в благоговении ожидать окончательного решения своей участи.

В случае надобности через него можете направить мне все дальнейшее Ваше распоряжение. Там же могут быть выполнены и все необходимые приготовления к моей мобилизации. Наконец, прошу и умоляю, насколько возможно сократить для меня тяжелую минуту между подачей прошения сего и его осуществлением. В полной надежде на Ваше сердечное участие во мне и в трепетном ожидании, неизмеримо превосходящей мерность своего окаянства, милости Божией, остаюсь Ваш Иван Петровых, город Ярославль, 10 июля 1901 год. Постриг был назначен на 26 августа в Гефсиманском скиту при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. Иван был пострижен в мантию с наречением имени Иосиф в честь ветхозаветного патриарха Иосифа Перекрасного. Постриг совершил ректор Московской Духовной Академии епископ Волоколамский Арсений Стодницкий. Вот подробное описание Пострига, оставленное самим монахом Иосифом.

26 августа 1901 года. Господь Человеколюбивый в таинстве иноческого пострижения отверст мне свои атические присладкие объятия и омыл мою скверную, грязную, нечистую душу обильными слезами умиления и сердечного сокрушения. Да будут незабвенные во веки эти святые минуты. Да не устану никогда со слезами умиления вспоминать канун этого дня, субботу, когда трепетало сердце, и как, в ожидании великой милости Божией. Сколько передумалось, перечувствовалось тогда, сколько выстрадала душа за эти дни, умирая для мира и рождаясь для жизни новой. Сколькими слезами облилась она, исповедав смиренно и с сокрушением сердца своей мерзости падения и раны от самых ранних впечатлений детства до последней минуты. Это было в келье старца, незабвенного старца отца Иосона. Вот он надевает свою полумантию Епитрахиль и начинает.

Благословен Бог наш всегда, на непристные, во веки веков. Аминь. Слава тебе, Боже наш, слава тебе. Царю небесный, святый Божий, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас. В этот момент благодать Божия коснулась моего сердца. Молнии блеснула в голове мысли. Отпевают. Мелькнула мысль о смерти, об отречении от всего, от родных, близких, от удовольствия, радостей мирских и от невесты, от всего и всех.

И слезы брызнули, неудержимо лились за все время исповеди, покаянный псалом. Как каждое слово его стучало в оледеневшую душу, как ее смягчало, возвышало, очищало. Только здесь я почувствовала всю прелесть, всю глубину и силу, и всю живительность покаянных чувств. вылившихся в этом псалме, покаянные молитвы и вопросы сначала Духовника Старца и ответы, ежеминутно прерывавшиеся рыданием, наконец собственная исповедь, прочитанная по записке, в которой я постарался ничего не забыть и не утаить, как это не больно было окаянному самолюбию. Несколько раз я останавливала чтение, потому что слезы и рыдания не давали возможности читать. Так всподобил Господь покаяться, особенно трогательный момент, когда я изобразил свое положение, решившее мой выбор монашества. Это было положение, в котором люди, маловерующие и отчаявшиеся, избирают самоубийство, как единственный выход из затруднения. Но я увидела здесь новое средство привлечь меня в свои отеческие объятия, устремиться в которые я так неразумно и преступно медлил.

Я решила наконец сделать то, что давно надо было сделать. Вы видите теперь, как я беден, нищ, наг, жалок, убог. Я не мог терпеть доли сам себя, и я бросил все. И вот я у ваших ног. Достоин ли я того, чего ищу? Но не здоровые требуют врача, а болящие. Тот, кто пришел неправедный, а грешный призватель на покаяние, не оттолкнет и меня, и поможет мне, ибо не на свои силы уповаю. После этого я долго не смог перестать от слез, которые душили меня, и едва дали дочитать записку, которая сразу была изорвана духовником и сожжена.

Но вот он прочитал мне разрешительную молитву, и, о восторг! Какая лёгкость послал Господь в душе, какое утешение, какую уверенность сладостную, что все мои мерзости прощены, смыты, изглажены и не воспоминутся более вовеки при милосердном Господом! Вот теперь мне легко, Отче! Воскликнул я невольную духовнику, и он много утешал, ободрял и наставлял меня по поводу этого. Настает воскресенье, 26 числа. Рано поднялся я, чтобы вычитать правила ко Святому Причащению и приготовиться не спеша к Великой Минуте. Оделся в лучшие, любимые своемирские одежды. чтобы отложением их лучше символизировать свою готовность полного отречения от всякого самоугождения и пристрастия.

И вот за полчаса до Благовеста, к обедни, начинаю свое преображение. Разделал все, что было, и кинул в один из углов кельи. Нарядился в простую, новую, белую, чистую, длинную рубаху и подрясник послушника. Завод в церковь. Не бестрепя, то иду и переступаю порог церковный. Полагаю, обычные низкие поклоны святому алтарю и на обе стороны, и сажусь у свечного ящика. Мне кажется, что все сегодня ждут моего праздника, и собирающийся в церковь, и со моей стены, и все церковные принадлежности. Вот зажигают паникодила и расселают ковры.

Ставят она лой, и на полу кладут мои одежды монашеские, принесенные из алтаря. где они ночевали у святого престола, в той самой белой скатерти, в которой я их привез. Вот раздается благовест в большой колокол. Несколько знакомых промелькнули мимо меня, некоторые поздоровались, и один справился. Каково я себя чувствую? Слышится трезвон вовся. Идёт преосвященник Арсений. Я падаю у его ног сразу, как только он переступает порог церковный.

Получив благословение, иду в самую даль церкви за конец ковра дорожки. Начинается обед. Быстро не успел я опомниться, как дают знак, чтобы я скидал подрясник и сапоги и готовился. Певчий поет Блаженный. Я остаюсь в одной рубашке и чулках, закрываемой от народа мантиями монахов, и падаю на колени на ковре с глазами, полными слез. Допили Блаженный. И вдруг… О, как передать эти минуты!

Объятья отчая, а тверзями подщися. запили где-то, ибо я не знаю сейчас, могло ли мне казаться таким умиленным человеческое пение. Вот пришло время, конец всему, подумалось мне, и я как сноб пал в лиц и повергся на землю в состоянии духа, совершенно недоступном для описания. Я чувствовал себя трупом гнилым, мертвым, ничтожным. Я лежал в сознании полной беспомощности, бессилия, поражения. Лежал состояние, способное возбудить любую и человеческую, не только божественную жалость. Запели второй раз объятия Отча. Духовник издали осеняет цветым крестом, в это время лежащего.

Меня поднимают и ведут на середину церкви, и здесь я опять повергаюсь весь в слезах, едва сдерживая в упле полного рыдания. Третий раз объятие очи, и я опять иду и опять валюсь, будучи не в силах сдерживать громких всхлипываний. Пение смолкло. И одно мгновение я лежал в короткой, но страшной борьбе между страхом и надеждой, между грехом и избавлением, между отвержением и Божьей милосердием. Лежу и только вижу глазами полными слез, как свет яркий заливает пол, ковер и меня всего. Больше ничего не вижу, ибо лежу лицом правую щекою на ковре, волосы раскидались по полу и руки распростерты, но чувствую уже, что около меня что-то есть, что-то готовится. Бог милосердый, яко Отец чудолюбивый, зря твое смирение, истинное покаяние чада, яко блудного сына приемля тякающегося и к нему от сердца припадающего, раздается среди глубокого затишья голос святителя, который поднимает меня под руку и ставит прямо, причем я увидел, что предо мной она лой со Святым Крестом и Евангелем, и масса священнослужителей в облачениях. Кругом мелькала еще масса народу, но не до него было в эти минуты, когда сам Господь со святыми ангелами чувствовался здесь в эти минуты и ждал от меня обращения к себе, произнесения святых обетов и служения Ему.

Твердым и уверенным голосом на вопрос архипасторя «Что пришел еси брати?» ответил я, желая жития позднического святый владыка и другие ответы на его вопросы. Голос мой, исплаканный, напряженный, дрожащий, придавал какую-то особую торжественность словам обетов. Наконец обеты произнесены и закончены молитвой. Затем начинается превращение внешнее после совершившегося внутреннего. Брат наш Иосиф, возгласил святитель, делая особое ударение на моем новом имени, бывшем мне совершенно неизвестным до этой самой минуты. Пострижение волосов. О, сколько сразу вливается в душу чувство, в дом волнений и в это святое мгновение духовного рождения! Какой открывается мир!

Но некогда было отдаваться долгой этой минуте. Надо было помогать облачающим. Облачение быстро совершилось, и я узрел себя во всеоружии духовного воина. Ощущение и впечатление налетали, как вихрь. С каждым новым действием надо мною и так же быстро вихрем и насились, гонимые другими. И несколько мгновений все это. Вот читается еще последняя молитва, и все уходят, ведя меня к образу спасителя, по правую сторону царских врат. со святым крестом и свечой в руках.

Здесь я стою всю обеднюю, полной самого благодатного умиления над совершившимся со мною. Ни одного мирского помысла, ни одной суетной мысли не допускает Господь. Весь Он овладевает в эти минуты предавшуюся Ему душою. Весь наполняет и занимает ее. Видя перед собой его лик на иконе, как-то отрешаешься и от внешнего впечатления и сливаешь его с внутренним духовным созерцанием и услаждением от его ясного светлого лика. Точно так же и при принятии святых тайн, которых удостаивается постриженной, никогда так не приходилось отрешаться от видимых знаков Его тела и крови и дело представлять их самим телом и кровью Господа, и даже не телом и кровью только, но всем Его существом, только что помиловавшим меня, обласкавшим и утешившим так нежно. По окончании обедни еще раз пережились умиленно слезные минуты при трогательном обряде вручения Старцу. Перед Аналоем со Святым Евангелем пристал я.

Справа у Аналоя Святитель, слева Старец, лицом ко мне. По сторонам остальное духовенство. Рука моя и руки Святителя и Старца на Евангелии, как бы в руке Христа. Святитель возгласил Старцу. «Все предаюте Отче Иосоне, брата сего Иосифа от Святого Я же есть от Христовой руки, чисто и непорочно. Ты же прими Его, Бога ради, в Сына место духовного и направи Его на путь спасения. И научи, Я же Сам, Творящая в пользе душевной. прежде всего страху Божию, и же любите Бога всем сердцем, и всей душою, и всей крепостью, и повиновение имейте беспрекословное к Настоятелю и к преимущим, и любовь нелицемерную ко всей братии, и смирение, и молчание, и терпение ко всем, и какова его приемнейшая от Святого Евангелия, да почти все такового же представите Христу в страшный день праведного Его суда.

Старец отвечал на это с благоговельным волнением в голосе. «Превыше нашей меры сделай сие, Преосвященнейший Владыка. Но повелено нам есть от Спасителя нашего Иисуса Христа наипаче всего послушания. Имейте к Настоятелю. Илико сила наша по бозе, не отрицаюся, должен есть наипаче всего попечения. Имейте о нем, якоже Бог наставит нас убогих, ваших ради святительских молитв». После всего этого святитель обратился ко мне с назиданием. «Сей тебе, Чадо Иосиф, сей старец Иосон, отец и учитель, ты же повинуйся ему во всем, и имей его, яко самого Христа, и твори к нему послушание и повиновение, во всяческих повелеваемых от него, без повеления же и благословения ничтоже твари.

Всего рази, не точу от Бога оставлений грехов получиши, но и жизнь вечную наследиши со святыми его, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Какие священные, трогательные, страшные слова! Какое самоотвержение и любовь старца, дающего согласие на столь ответственное дело! Какая обязанность дается и мне, да не погублю себя и старца! Имей его, яко самого Христа, говорится мне! И действительно, вот где высшее побуждение к послушанию! Какая святая, глубокая основа для него!

Затем святитель обратился ко мне с речью. С волнением слушал я его приветствие. Задрепетало сердце, когда он упомянул о монастырях Антониева и Сергия Преподобного, где зародились мои мысли о монашестве, хотя начало их корениться гораздо раньше, еще в отрочестве. упомянул о моих поездках по святым местам и ко гробу Господню, напомнил, что я была таким любителем и посетителем чудных лаврских богослужений, которыми я возгревал свои мечты, коснулся, какими ускушениями я подвергся. В это мгновение я не выдержал, закрыв глаза, и слезы ручьем побежали по щекам. Я устыдился внутри себя своей неверности к Господу, который давно звал меня, а я бродила от него по миру, храня своих мертвецов. Господи! Как было горько, больно этой мысли, но слезы горечи тут не разделялись от сладких слез покаяния, умиления и радости.

Я плакал, но плакал сладко. После приветствия и братских хлопзаний я зажил блаженные, незабвенные пять первых дней иночествования, которые по уставу иноческому проводятся в безотлочном пребывании в церкви, в полном иноческом одеянии, даже во время отдыха. в сторожайшем безмолвии, посте и молитве, богомыслии, чтении Слова Божия и других душеспасительных книг, ежедневном сообщении с Господом в святых тайнах Божия. Какие это воистину светлые, безмятежные, блаженные, неземные минуты! Смотри, братья, запасайся, ласково приговаривал мне старец, на всю жизнь теперь запасайся, того не будет уже больше, что теперь переживешь. Вот пойдут скорби, тогда и вспоминай эти минуты, и так на всю жизнь их хватит тебе. Боже, какая это глубокая, дивная правда! Это почувствовала я в достаточном мере сердцем сразу же, как только кончились блаженные первые пять дней этого истинного злочайшего забытия.

в объятиях Отца Небесного, когда ничто земное, мятежное, суетное не тревожило и не смущало обновленную и исцеленную совесть. Но монах питается скорбью, скорбями оправдывает свое звание, скорбями целой жизни достигает желаемого. И этот скорбь, первый такой мучительно-болезненный скорбь, сжало мое сердце в момент, когда мне сказали, что дни моего церковного сидения кончились, и я должен начать обыденную жизнь обычного монаха. И я начал эту жизнь, начал в покорном сознании, что нежные ласки небесного Отца, сладость которых дается ощутить монаху, должны быть не только щедрым даром любви его за моё покаяние и обращение, но и таким авансом, которое должно в меру силы заслужить и искупить всю дальнейшую жизнь. жизнью невозможных испытаний, скорбей, искушений, напастей, временных оставлений Богом, всего того, что делает эту жизнь способную пребывать неотлучно в злочайших объятиях Отчих.