3. Иона — митрополит без автокефалии. Идеология Твери ⧸⧸ Русское православие

Русское православие между Киевом и Москвой. Глава 1, раздел 1, параграф 1.5. Иона. Митрополит без автокефалии. Документы собора, избравшего Иону митрополитом, не сохранились. Ну а тогдашние идеологии мы можем судить по чуть более поздним документам. Все они связаны с необходимостью оправдания новой практики избрания митрополита. Это, во-первых, послание в Литву митрополита Ионы, написанное незамедлительно после собора 1448 года, где он сообщает о своем избрании, и, во-вторых, его же послание к киевскому удельному князю Александру Владимировичу, написанное между 1449 и 1450 годами, в период дипломатической борьбы за признание митрополичьего достоинства Ионы светской властью Великого княжества Литовского.

В первом из этих посланий Иона пишет, что собор 1448 года поставил его митрополитам, поминая прежнее на нас повеление святого царя, то есть византийского императора. и благословения Святого и Вселенского Патриарха и всего Святого и Вселенского Собора. Под Вселенским Собором тут, очевидно, имеется в виду то собрание архиереев при Патриархе, которое поставило в 1436 году Исидоро, Собор архиереев Вселенского Патриархата, как именовался Патриархат Константинополя. Характерно, что уния не упоминается. Хотя, строго говоря, нельзя исключать вероятность упоминания о ней в утраченной заключительной части послания. Во втором из этих посланий аргументация аналогична. Речём о благословении, на основании которого совершилось поставление ионы митрополитам, рассказано подробно. Согласно этой, впервые встречающейся в документах версии, Опоздавшему Ионе, святый Патриарх и ежи онем Божественный и Священный Вселенский Собор, то есть Собор Вселенского Патриархата Константинополя, заранее повелели Ионе быть митрополитом, если Исидор или умрет, или каково инако онем чтося станет.

Последняя прибавка лишает весь этот рассказ, так своевременно всплывший в 1448 году, но отнюдь еще неизвестный в 1441, последних остатков правдоподобия. Получается, будто Иону заранее назначили митрополитом, да еще и не только на случай смерти Исидора, но и вообще на случай произвольно толкуемых обстоятельств, препятствующих служению Исидора. Такое невозможно даже по канонам, а уж тем более невозможно в политике, в вопросах перераспределения власти. Однако в дипломатии такое возможно. Это не ложь, а форсированное толкование формулировок рамочных соглашений. Рамочным соглашением в данном случае являлось расплывчатое обещание поставить иону митрополитам когда-нибудь, в следующий раз, с которым его должны были отпустить из Константинополя в 1436 году. Если бы патриарх и царь в этот раз совсем не подсластили пилюлю, то на языке дипломатического протокола это было бы актом враждебности, а не простой невежливостью. чего никак не предполагали тогдашние отношения между Константинополем и Москвой.

Поэтому едва ли допустимо не верить Ионе в том смысле, будто совсем уже ничего подобного в 1436 году ему сказано не было. Но истинным смыслом рамочных соглашений всегда становится не то, что стороны держали в уме, когда договаривались, а то, что одной из сторон впоследствии удастся навязать другой посредством силы. В 1448 году было решено навязать Патриархату идею, будто это он сам и благословил избрание Ионы еще в 1436 году, обставив это благословение теми условиями относительно Исидора, которые вскоре и наступили. По сравнению с грубоватым шантажом образца 1441 года в обращении с Патриархатом теперь наблюдался заметный прогресс. Тогда, в 1441 году, ситуация была разыграна так, что от Патриархата ожидался ответный шаг. А Патриархат понял это и, не став отвечать, обеспечил за собой контроль над ситуацией. Московская дипломатия проиграла. Но теперь был взят реванш.

Искусство сделать первый ход в игре так, чтобы он, в соответствии с правилами данной игры, выглядел как ход ответный, дает очень значительное преимущество. Ты сам создаешь конфликтную ситуацию, но не теряешь над ней контроль, так как ты не должен дожидаться ответного хода противника. Именно так поступили в Москве в 1448 году. Сами поставили митрополита, но оформили это так, как будто действовали в послушании у Константинополя. Если принять упомянутую выше гиперкризистическую точку зрения Я.С. Лурье, согласно которой сам факт поездки ионы в Константинополь не имел места в действительности, то это, разумеется, повлияет на наше представление о методах информационной войны. развёрнутой в связи с собором 1448 года. Однако никак не повлияет на наше представление о целях этой войны, поскольку её цели формируются не в виде аргументации, а в виде выводов, ради которых вся эта аргументация выстраивалась.

Поэтому нам гораздо важнее установить не достоверность факта, а то значение, которое ему придавали те, кто на него ссылался. Вымышленные и достоверные факты в этом отношении работают совершенно одинаково. Имея в виду позднейшую историографию, в которой дата собора 1448 года превратится в дату установления русской автокефалии, имеет смысл подчеркнуть, что подлинная идеология образца 1448 года не имела с автокефализмом ничего общего. Акцент делался на совершенно противоположном. Именно на, пусть эффективном, подчинении Константинополю. Впрочем, аргументация, основанная на критике Флорентийской Унии, отнюдь не была сдана в архив. Ее больше не видно на поверхности дипломатических отношений, то есть в документах, адресованных неправославным властям Великого Княжества Литовского или в Константинополе. но она сохраняется для внутреннего употребления среди потенциальных союзников.

В уже упомянутом послании киевскому князю Александру Владимировичу, митрополит Иона объясняет свое нетрадиционное поставление еще и отступлением патриарха и византийского императора от православия. Тех ради великих церковных неустроений и до сего времени в Святейшей Русьтей Метрополии не было метрополита. Некому было посылать и царь не таков, а не патриарх не таков, и намудрствующий, и к латинам приближающийся, а не таку, яку же православному нашему христианству изначало преданну. Тут Иона как будто забывает, что в 1441 году Великий Князь писал Патриарху, значит, тогда ему было, к кому посылать, и тогда Патриарх казался вполне таков. Он рассчитывает, скорее всего, справедливо, что его адресат таких подробностей московской дипломатии знать не может. Борьба за признание Ионы в Великом Княжестве Литовском заняла некоторое время, так как только 31 января 1451 года Литовская Рада и великий князь Казимир признали Иону митрополитом. Казимир все еще поддерживал в своем государстве православную партию, так как все еще находился в оппозиции к папе. А следовательно, ущемлявшиеся в настоящем случае интересы униадских патриархов Константинополя не были ему близки.

Впрочем, критика Флорентийской Унии по-прежнему не выходила за рамки кулуарной дипломатии. Никаких официальных заявлений о непризнании Флорентийской Унии и, соответственно, о непризнании патриархов-униатов так и не было сделано. В июле 1452 года Василий II уже опираясь на полное признание во всей Киевской митрополии, пишет о поставлении ионы византийскому императору Константину XI. Послание датировано июлем, но год не сохранился. Однако в нем упоминается 21-й год от кончины митрополита Фотия 1-го или 2-го июля 1431 года. что позволило издателю датировать данное послание либо 1451, либо 1452 годом. Наш выбор в пользу 1452 будет ясен из дальнейшего. Адресатом этого послания, как объясняет его автор, избран царь, а не патриарх, так как Василий не знает, появился ли уже патриарх в Константинополе.

Великий князь показывает тем самым, что ему уже известно, что константинопольский патриарх унеад Григорий Третий Мамма покинул Константинополь в августе 1451 года, чем однозначно определяется и дата нашего послания, после того, как полностью потерял поддержку местного клира. Но тем не менее вопрос о Флорентийской Унии обходится таким же образом, как и в 1441 году. О ней говорится в связи с обвинениями в адрес Исидора, но совсем не упоминается применительно к императору или прежним патриархам Константинополя. Едва ли Василий мог не знать, что император не изменял своей приверженности Унии И действительно, уже в 1452 году в Константинополь вернется митрополит Исидор, который объединит вокруг себя сторонников Унии и 12 декабря 1452 года торжественно провозгласит Унию в Соборе Святой Софии. Василий по-прежнему ничего не говорит о принципиальном отказе признать Патриарха Униата православным епископом. Мотив Флорентийской Унии в послании присутствует на дальнем фоне, так как на первый план выходит новый мотив, так успешно актуализированный в 1448 году. Оставление Ионы согласно якобы полученному в 1436 году благословению Патриарха. Теперь рассказ об этом еще более подробный, чем в послании Ионы к князю Александру.

А ключевая фраза относительно прав Ионы на Метрополию подается в качестве прямой речи царя и патриарха. Именно так, обоих сразу. А что Божия воля о Сидоре произмыслит, или смертью скончается, или иначе, что о нем будет, ино ты, Иеси Иона, о нем будешь и в Руси митрополитом. В конце послания автор особенно настаивает на что никакого изменения прежнего порядка в отношениях между Киевской митрополией и Константинопольским патриархатом не предполагается. Он просит адресата не гневаться за то, что Иону не послали за поставлением в Константинополь, объясняя это лишь чрезвычайными обстоятельствами. Сие за великую нужду сотворихам, а не кечением, не дерзостью. Специально отвергается мысль о претензиях на автокефалию. И Церковь Наша Русска, Святейшая Метрополия Русская, от Святые Божии Вселенские Соборные Апостольские Церкви Премудрости Божия, Святые Софии Цареградские, благословение требует, то есть нуждаются в благословении, и ищет во всем по древнему благочестью, то есть в соответствии с древним благочестивым установлением.

повинуется ей, и тут наш Отец, Киевский и всея Руси митрополит Кир Иона, потому ж, т.е. в соответствии со всем тем же установлением, всячески требует, т.е. нуждается в атоле благословения и съединения, т.е. пребывать в единстве с Патриархатом, развея нынешних, но воявлявшихся разгласий. Разногласия, о которых тут сказано в конце, это исключительно способ поставления Ионы на Метрополию, а не Флорентийская Уния. В течение всего письма, применительно к Патриархату, ни о каких других разногласиях не было упомянуто. Послание Василия II совершенно чуждо мысли о требовании денонсирования Флорентийской Унии Патриархатам как условий для подчинения ему Киевской Метрополии. Тем более оно чуждо мысли об автокефалии Киевской митрополии или хотя бы о введении в правило поставления митрополитов непосредственно на Руси.

Василий Второй просит только об одном, чтобы уже состоявшееся избрание Ионы было признано Патриархом и Императором, а впредь, чтобы всё оставалось по-старому. Аналогичные надежды выражаются и в духовной грамоте митрополита которое датируется в единственной дошедшей рукописи «Днем смерти Ионы» 31 марта 1461 года. Но, как показал Я.С. Лурье, была написана в период между удалением из Константинополя патриарха Григория и падением города. В этой грамоте сообщается о якобы желании императора Константина поставить православного патриарха и о желании самого Ионы получить от этого будущего патриарха и собора при нём благословение на метрополию. Это желание митрополита Ионы будет исполнено лишь после турецкого завоевания. А пока что нам важно отметить, что в пору поставления Ионы на метрополию об автокефалии не думали ни сам митрополит, ни московский князь. Параграф 1.6.

Церковно-государственная идеология Твери Библиографическое замечание. После уничтожения самостоятельности Тверского княжества в 1485 году происходила рецепция Тверского культурного наследия в культуру новообразованного московского государства. Таким образом, сохранилось многое, но, понятно, не всё. Наименее востребованными оказались, как всегда в подобных случаях, те памятники, где давалось идеологическое обоснование первенства Тверского княжества среди всех княжеств Руси. То есть хуже всего сохранялось как раз то, что для самой Твери было самым важным. Основные памятники Тверской идеологии XV века дошли до нас в единственной и весьма дефектной рукописи, впервые изданной в 1908 году, а потому вовсе неизвестной дореволюционным русским ученым, которые писали о русской церковной политике и идеологии в то время. Вся рукопись получила с легкой руки своего первооткрывателя Н.П. Лихачева название Инна Кафамы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче, хотя оно лишь условно может быть отнесено ко всей рукописи в целом, содержащей, как показал еще Вернер Филипп, шесть самостоятельных произведений более чем одного автора.

В ХХ веке оказывалось серьёзное внимание сведениям этой рукописи по светской истории, но в остальных отношениях изучение этого источника едва начинается. Сколько-нибудь заметно продвинулось изучение лишь источников тверских авторов и государственно-политических идей, содержащихся в данном сборнике из шести слов. Нельзя удовлетвориться даже имеющимися изданиями текста, так как там не всегда корректно прочитана рукопись. Совершенно очевидно, что источник требует переиздания и нового подробного исследования во всех аспектах. Дошедшие под именем Инна Кафамы шесть слов датируются временем жизни Бориса Александровича, но не ранее, чем 1440-ми годами. Более точные датировки остаются дискуссионными. Это четыре понигирика, одна выписка из летописи, более ниоткуда неизвестной, и еще один понигирик, от которого сохранились только самые первые фразы. Рукопись оборвана.

Церковно-политическую идеологию выражают главным образом первой и третьей понигирики. Специально для этих целей составлены. Первый посвящен Ферраро-Флорентийскому собору, третий храмостроительству Бориса Александровича. Первый же понигирик в подборке Ина Кафаме обращает нас к Флорентийскому собору. Признание этого собора вселенским и высокоавторитетным выражено эксплицитно, многократно и безапелляционно. Только когнитивным диссонансом, который вызывается этим текстом на фоне многочисленных антиуниадских русских источников XV века, можно объяснить нерешительность некоторых исследователей назвать вещи своими именами, то есть признать, что официальная идеология Тверского княжества при Борисе Александровиче была построена на принятии Флорентийской Унии. Первый панигирик, посвященный заочному участию князя Бориса Александровича во Флорентийском построен на каком-то реальном донесении русской делегации о происходившем на соборе. Сам Панигирист ссылается на письменный отчет Тверского боярина Фомы, представителя на соборе не просто Бориса Александровича, но и вообще единственного представителя русской светской власти.

Тот же самый источник отразился и в хождении митрополита Исидора на Флорентийский собор. анонимного Суздальского автора, резко враждебного Унией и выражавшего промосковскую позицию. Автор принадлежал к окружению Авраама Суздальского, сначала подписавшего Унию, а по возвращении на Русь отказавшегося от нее. Возможно, что не является чистой фикцией и цитируемая по нигеристам предсоборная переписка между императором Иоанном Восьмым Палеологом и князем Борисом Александровичем. Как бы то ни было, Панигирист выставляет именно Великого князя, титул князь у него всегда с прибавлением Великий, Тверского, а не Великого князя Московского и всея Руси, представителем общей русской светской власти как в светских отношениях с Византией, так и в церковных делах. Впрочем, для панигириста обычно именование Бориса гораздо более высоким титулом – царем, который тогда еще редко прилагался к русским, но прежде только московским князьям, а обычно относился лишь к византийскому императору и ордынскому хану. Это и отражало фактическое положение дел во время тогдашних междоусобных войн между русскими княжествами. Возможно, именно поэтому Симеон Суздальский, автор ещё одного хождения на Флорентийский собор и оппонент нашего автора, вопреки единогласному свидетельству многих независимых источников, называет боярина Фому представителем не Бориса Александровича, а московского князя Василия Второго.

В конструируемую им картину москвоцентричного мира Никоим образом не вписывалось подобное положение Тверского князя в международных делах. По хвалы Борису Александровичу, понигирист последовательно влагает в уста императору, патриарху и затем двадцати двум митрополитам Константинопольского патриархата. К сожалению, из-за утраты одного листа рукописи до нас не дошли слова вложенные в уста трех митрополитов, среди которых оказались и Сидор Киевский, и Марко Фесский. Впрочем, едва ли тексты этих похвальных речей как-то связывались с личностями тех, от чего имени они преподносились. Важнейшим источником вдохновения, а зачастую и дословных цитат для автора этих речей, послужило слово о законе и благодати Киевского митрополита Илариона, понигирика князю Владимиру в качестве апостола Руси. Понигирист сознательно выстраивает для обоснования первенства Твери новую редакцию наиболее авторитетной церковно-идеологической программы, сохранившейся со времен Киевской Руси в рамках культа князя Владимира. В уста Виссариона Никейского, главного защитника Унии на Флорентийском соборе, вложены слова об исключительном положении Бориса Александровича среди князей на Руси. Ибо хоть и много есть великих князей на Руси, но никто не возымел такой заботы и труда, чтобы послать и видеть в святый сей собор один только великий князь Борис.

Наиболее важные для нас слова вложены в уста иверского митрополита Ионы. С его идентификацией возникает сложность. Согласно мемуарам Сильвестра Сиропула, важнейшего источника о происходившем на соборе Иона был в грузинской делегации представителем светской власти, архонтом, то есть князем. Симеон Суздальский вообще не упоминает о нем в составе грузинской делегации. Цитата. «Я мыслю великого князя Бориса, подобным великому царю Константину. Ибо тут со святыми отцами на Первом Соборе был, а великий князь Борис с нынешними отцами в Феррари. Прислал своего боярина, так как сам не прибыл только за дальностью пути.

Царь Константин на Первом Вселенском Соборе – это образ равноапостольного монарха. устроителя христианской империи. Перед нами выраженная на традиционном для Византии символическом языке претензия на создание в Твери нового Константинополя. Впрочем, еще в начале послания Панигирис проводит ту же самую мысль, цитируя фиктивные или измененные, во всяком случае едва ли это точные цитаты из подлинных документов, письма Бориса Александровича и Иоанна Палеолога друг к другу. где Тверской князь именуется братом императора, то есть равным ему. Вселенский, как его постоянно именуют понигирист, Флорентийский собор приобретает таким образом значение Первого Вселенского собора для Империи Римской. Это орган Вселенской Церкви, санкционирующий учреждение Христианской Империи. Именно поэтому в идеологии Тверского княжества 1440-х годов Флорентийский собор служил основанием скорее к автокефалии, нежели к принятию Исидора.

Из идеологии нашего Понигирика довольно хорошо просматривается, хотя еще и не проговаривается, перспектива уравнивания в правах Тверского епископа с Константинопольским патриархом. Именно в такой перспективе находит себе точное обоснование курс Киевской митрополии 1440-х годов. Согласие с Флорентийской унией, но при условии самостоятельного избрания митрополита на Руси. Монигерист, впрочем, не доходит до прижизненной канонизации Бориса Александровича в чине равноапостольных монархов, останавливаясь где-то на самом пороге Оны. Но вместо этого во втором Панигирике автор прибегает гораздо более устойчивой конструкции, точно устанавливая линию исторической преемственности между Борисом Александровичем и Константином Великим. И как царь Град хвалится Константином, а Киев – Владимиром, так и Тверская земля, ублажающая их обоих, хвалится Михаилом. Ибо поэтому Бог восставил не иной корень, но Михаилов великого князя Бориса Александровича. Но мне даже представляется, что Бог туда, то есть в иной мир, переводя одного, то есть Михаила, здесь, то есть в этом мире, производит плод его.

Ведь великий князь Борис Александрович стяжал Константинову доблесть и Владимирову веру и Ярославово мужество и Михаилов разум. Тут ссылка на Ярослава Мудрого, сына Владимира, и, согласно общерусской географической традиции, от Мстителя святых Бориса и Глеба, развивает тему преемства по отношению к Киевской Руси. А вот ссылка на Михаила Тверского, святого князя-мученика и борца против Москвы, чье почитание в Твери началось немедленно после его убиения, ни что иное, как указание на новую равноапостольную фигуру собственного апостола Тверской Руси, роль которого аналогична роли Владимира в киевском панигирике митрополита Илариона. Действительно, панигирист Борис Александрович не мог его, еще здравствующего, возвести в равноапостольное достоинство. Но фигура Михаила Тверского подходила для этого идеально. Она идеально вставала в один ряд с апостолами Киевской Руси Владимиром главным образцом для панигириста и страстотерпцами, такими же, как Михаил, Борисом и Глебом. В новом и, как мы знаем, не осуществившемся имперском проекте Тверской Руси роль апостола отводилась Михаилу, а роль нового Константина – Борису Александровичу. Культ Бориса и Глеба, как этого и можно было ожидать, также выдвигается на первый план в Тверском Бориса Александровича.

Князь устраивает, как сказано в Третьем Панигирике, посреди своего двора церковь Бориса и Глеба. На первый взгляд необычно, что внутреннее убранство этой церкви, как сказано в Третьем Панигирике, было устроено по образцу святых Храма Соломона. Но столь центральное положение для святилища Бориса и Глеба выглядит естественным, если учесть что именно они были древнерусскими прообразами Тверского апостола князя Михаила. Что же касается воспроизведения Соломонова святого святых, то это уже элемент преемства Иерусалиму, без которого не обходится в христианском мире никакое преемство империи. Тема Твери как нового Иерусалима в Третьем Панигирике не только подразумевается, но и вполне эксплицитна. Там, в частности, среди главных церковных построек Бориса Александровича, называется Церковь Входа Господня в Иерусалим, расположенная в качестве надвратной при входе в город. Видимо, имелась в виду какая-то архитектурная конструкция, аналогичная Золотым Воротам во Владимире. Это единственная из упоминаемых панигиристам построек, которую Н.Н.

Воронин не смог идентифицировать. Но все же нет оснований сомневаться в достоверности свидетельства панигирика. Очевидно, отсутствие упоминания о ней в других дошедших до нас источниках свидетельствует о том, что церковь просуществовала недолго. Возможно, причиной этого был пожар, как предполагает Воронин. а, возможно, вполне сознательное переустройство сакральной географии Твери после ее подчинения Москве. Устроение христианской столицы – это всегда тема актуализации Ветхого Завета в христианском мире. Христианский монарх-основатель государства или династии – это обычно новый Моисей, новый Давид и новый Соломон. Он царствует над Новым Израилем.

И столица его царства – это всегда Новый Иерусалим. Все эти мотивы присутствуют и в наших Тверских Панигириках. Но мы здесь не имеем возможности анализировать их подробно и поэтому вынуждены отмечать только самое яркое. Процитируем напоследок из Третьего Панигирика. Но процитируем к этому и Давида Царя, который сказал «Пасы Израиля». Итак, скажи мне, кому это он сказал? А я скажу, воистину пастырем был великий князь Борис Александрович, пасущим и устрояющим Новый Израиль, богоспасаемый град Тверь. Итак, идеология Твери при Борисе Александровиче – это не просто идеология доминирования среди восточно-русских княжеств, которое достаточно хорошо прочитывалось за общеизвестными фактами тверской политики этого периода.

Это идеология новой христианской империи со святым князем-мучеником Михаилом Тверским в качестве апостола новой Тверской Руси и с Борисом Александровичем в качестве нового Константина Великого. Эта идеология требовала церковной самостоятельности И потому Борису Александровичу было, естественно, поддержать идею о поставлении Киевского митрополита на Руси. Но эта идеология требовала и санкции Вселенского Собора, которым для Твери стал формально провозгласивший себя Вселенским Собором Ферраро Флорентийский. Впоследствии, в XVI веке в московской идеологии Новой христианской империи точно так же будет ощущаться эта необходимость Вселенского собора для ее легитимации. Но тогда идеология московского изоляционизма, о которой нам еще много придется говорить в дальнейшем, позволит собрать его из одних только восточно-русских епископов. Таким псевдовселенским собором Московии станет Стоглав. Тверской князь Борис Александрович, живший в мире еще не успевших разорваться традиционных межхристианских связей, не мог искать опоры в соборе одних только восточнорусских или хотя бы даже всех вообще русских епископов. Ему нужен был настоящий Вселенский собор.

И в такой ситуации соблазн принять Флорентийскую Унию оказался слишком велик. Параграф 1.7. Промежуточный итог. Киевская митрополия накануне 1453 года. Подведем промежуточный итог. Для дальнейшего нам важно понять, чем была Киевская митрополия накануне наступления новой исторической эпохи после падения Константинополя в 1453 году. Киевская митрополия сохраняла единство. на которые не могли повлиять сложные отношения между Великим княжеством Литовским и княжествами Восточной Руси.

Вообще говоря, эти отношения не были более сложными, чем отношения восточно-русских княжеств друг с другом. На единство Киевской митрополии не повлияло и заключение Константинопольским Патриархатом, в который она входила в Флорентийской Уния не вызвала в ней расколы и была принята всеми епархиями, хотя и с разной степенью энтузиазма. Преобладало пассивное принятие Унии в епархиях Великого Княжества Литовского и Новгородской. На полюсах отношений русских епархий к Унии находились Москва и Тверь. В Твери Уния активно поддерживалась, а в Москве вызывала диссидентские настроения, впрочем, никогда не переходившие в настоящий разрыв с униатами. Тем более, даже в Москве не было речи о реальной помощи тем, кто по-настоящему противостоял унии в Византии. Той партии, которую сначала возглавлял Марк Эфесский, а после его кончины 23 июня 1445 года его ученик Георгий с 1450 года монах Геннадий Схоларий. По документам того времени можно сделать вывод, что вопрос о разрыве общения с Патриархом Униатом и установлении общения с Марком Эфесским даже не ставился.

Требование автокефалии для Киевской митрополии ни разу не прозвучало. Не прозвучало даже более мягкого требования – узаконить поставление митрополита Киевского собором русских епископов. Речь шла лишь о признании Ионы на правах очередного исключения из правила поставления митрополитов киевских в Константинополе, на которое по-прежнему никто не посягал. На этом делался упор в дипломатической переписке по поводу признания ионы в епархиях Великого княжества Литовского, так что отсюда видно, что воздержание от требований, похожих на требования автокефалии, было важным средством превенции раскола киевской митрополии. Отношения Киевской Метрополии с Константинопольским Патриархатом оставались такими же, какими они были прежде заключения Флорентийской Унии. Патриархат не признавал официально Иону, но официально и не отказывался это сделать. Тем более, со стороны Патриархата не было никаких репрессивных мер. К концу 1451 года император должен был получить послание Василия II с просьбой признать Иону Но для окончательного ответа на это послание императору был бы нужен патриарх и собор, хотя бы только собор постоянно пребывавших при патриархии епископов.

Но ни того, ни другого в Константинополе уже не будет до самого 29 мая 1453 года, дня, перевернувшего историю европейской цивилизации.