3. Аскетизм и оккультизм ⧸⧸ Дедушка и смерть. Житие Михаила Новоселова

Дедушка и смерть. Епископ Григорий Лурье. Житие Михаила Александровича Новоселого. Глава «Аскетизм и оккультизм». Леонтьевский и Соловьевский ответы о природе чего-то таинственного, которое всё-таки есть, можно свести каждый к одному слову, соответственно, аскетизм и оккультизм. Христианская аскетика предполагает, что всё в мире определяется следующим набором причин, естественными причинами, теми, которые признаются и атеистами, и которые изучаются науками. действием ангельских сил, которые могут быть как добрыми, то есть собственно ангельскими, так и злыми бесовскими. но бесы по своей природе это всё равно ангелы, только падшие, а также непосредственно Богом.

Важно, что этот список исчерпывающий и не допускающий ничего иного, хотя мы, строго говоря, не знаем исчерпывающего списка естественных причин. Область научно допустимого исторически меняется в зависимости от развития науки. Не меняется, однако, само представление о необходимости проводить различия между наукой и лженаукой. Леонтьев научился именно такой строгой и традиционной аскетике еще на Афоне в 1870-е годы, где совершилось его покаяние и обращение от своего первого духовника-старца Иеронима. В России, будучи уже фактически монахом в миру, Он продолжал развиваться в том же направлении традиционного монашества под руководством оптинского старца Амвросия, психологически и стилистически совершенно иного человека, более народного типа, но по скетической сути такого же, как не народный, а профессионально монашеский старец Иероним. В конце жизни, когда Леонтьев был вынужден переселиться далеко от Оптиной в Сергиев Посад, старец Амвросий тайно постриг его монашество с именем Климента и передал под духовное руководство старца Варнавы из Гефсиманского скита, опять же старца того же монашеского духа, хотя опять несколько иного стиля. Тайность пострига, означавшая отсутствие ведома архиерея и проведение пострига по канцелярским бумагам, была нужна для того, чтобы не попасть в подведомственность церковной бюрократии, которая для Леонтьева ничего душеполезного бы не сулила. На кладбище Гефсиманского скита его и похоронили, жившего до конца жизни в миру инока Климента.

Леонтьев умел, что называется, тонко чувствовать в светской жизни и в своих художественных произведениях, но от этого только лучше видел, насколько весь этот эмоциональный шум неуместен в молитве и вообще в области духовного. Окультизм начинается не там, где пытаются выводить ложные закономерности, это как раз в науке бывает, а там, где принципиально допускают существование ещё каких-то сверхъестественных сил, не являющихся при этом ни Божественными, ни Ангельскими, ни Бесовскими. Традиционное христианство считает проявление таких сил либо обманом, возможно самообманом, либо бесовскими действиями. Соответственно, практическое обращение к таким силам, не обязательно носящие форму магии, традиционное христианство понимает как общение с бесами. Существует специальный аскетический термин «прелесть», что означает по церковно-славянски «обман», состояние обмантости для тех состояний, которые возникают вследствие принятия бесовских действий за чистую монету. Всевозможные так называемые «медиумические состояния» являются химически чистым случаем «прелести», когда уже никакой более глубокий духовный анализ для их квалификации не требуется. Но духовная квалификация какого-либо состояния как прелести никак не предопределяет квалификацию медицинской, психиатрической. И, напротив, с психиатрической точки зрения эти состояния могут восприниматься как потенциальные симптомы психического заболевания, но не более того.

Для постановки диагноза важны не симптомы сами по себе, а лишь их сочетание – симптомы комплекса. Поэтому тот, например, факт, что психическая жизнь Владимира Соловьёва, несомненно, представляла бы объект профессионального интереса для психиатра, не является каким-то особенно значимым для нас, если мы хотим судить о подлинности его духовного опыта. Подлинный духовный опыт и даже святость могут быть и у психотика, а ложные мистические явления могут быть в жизни и у человека с наикрепчайшей психикой. По свидетельству своего близкого друга, князя Евгения Трубецкого, Соловьев тоже понимал это так. Он не отрицал психотического характера своих галлюцинаций и даже надобности для себя в психиатрическом лечении, но от этого они для него нисколько не теряли своей духовной достоверности. Отвращение от нигилизма и материализма в русском обществе конца XIX века, разумеется, далеко не всегда, а напротив, лишь изредка приводило традиционно христианским воззрением на область чего-то таинственного. Гораздо успешнее развивался оккультизм. К началу XX века оккультизм в тех или иных формах стал господствующим в русском обществе принципом нематериалистического мировоззрения.

По сути, тут ничто не меняется до сих пор. Так, все книгопродавцы сегодня знают, что самая популярная литература на околорелигиозные темы – эзотерическая, с огромным отрывом от всех остальных. Но в течение всей первой трети XX века происходил широчайший разлив и просто некое буйство волн оккультизма. Оккультизм принимал как нехристианские и христианские вне церковные, так и церковные формы. Новоселов близко соприкоснулся с оккультизмом одновременно с первым же соприкосновением с церковным христианством, или даже еще раньше, в лице его нового старшего друга Владимира Соловьева. Но и до самой революции Новоселову придется оказываться на передовой тогдашней войны между церковным христианством и оккультизмом в церковной среде. Эта война будет иметь два главных театра военных действий, разной степени известности в обществе, но может быть одинаковой важности для церкви. Общероссийские споры вокруг личности Распутина и споры внутри кружка Новоселова по поводу имя Славя.

Глава. Владимир Соловьёв. В области церковного, а точнее богословского оккультизма, Владимир Соловьёв посмертно получил место Отца Церкви священным преданием так называемой русской религиозной философии. Постепенное преодоление Соловьёвым собственного мистического опыта в самые последние годы жизни при этом не принималось во внимание. Главной мистической, в том самом оккультном смысле слова, темой Соловьёва была София. персонализированная и вечная женственность, и некое особое существо, отличное от Бога и от прочей твари. К ней будет восходить вся софиологическая традиция так называемой русской религиозной философии. Флоренский, Булгаков, Для Соловьёва тут была не просто концепция и вера, но абсолютно конкретный и реальный жизненный опыт.

Он описан им самим в 1897 году в поэме «Три свидания», где говорится о трёх видениях этой Софии, определивших его жизнь. Подзаколовок поэмы указывает дату и место каждого из этих свиданий. Москва, Лондон, Египет, 1862, 1875, 1876. Из поэмы совершенно ясно, почему Владимир Соловьёв не женился. С 12 лет у него уже была его София. Характер его отношений с Софией лучше всего виден из довольно многочисленных образцов его так называемого автоматического письма, когда посреди черновика какого-либо сочинения или просто на случайной бумажке Соловьев записывает измененным почерком реплики невидимой собеседницы. 12 образцов такого письма Соловьёва были подготовлены к печати в 1927 году литератором-символистом и литературоведом Георгием Чулковым, кстати, тоже добрым знакомым Новосёлова. Но публикации пришлось ждать до 1992 года.

София подписывается по-французски. Софи. И тональность её беседы примерно следующая. Софи. Ну что же, милый мой, как ты теперь себя чувствуешь? Милый, я люблю тебя. Софи. Я не хочу, чтобы ты был печальным.

Я дам тебе радость. Я люблю тебя. София. Я буду рада получить от тебя весть. Милый мой, как я люблю тебя. Я не могу жить без тебя. Скоро-скоро мы будем вместе. Не печались, и всё будет хорошо.

София. Этот текст внутри черняка какого-то богословского, философского рассуждения о мировой душе. В другом месте София обещает. Мы будем вместе жить с января 1889. Видимо, общение Софии стало как-то понемногу сходить на нет как раз после трёх свиданий в результате мистического видения в каюте парохода во время второго путешествия в Египет в 1897 году. Современники рассказывают об этом видении хоть и со слов Соловьёва, но довольно по-разному, однако не расходясь в сути. Соловьёв увидел бесов и таким образом убедился в их реальном существовании. Он сам описал это в стихах.

«Нет, не верьте обольщению, чтоб сцеплением мёртвых сил гибло Божие творение, чтоб слепой намрок грозил. Видел я в морском тумане всю игру враждебных чар». Что-то таинственное, как он понял только в этот момент, это не обязательно что-то хорошее. Это стало толчком к дальнейшей эволюции Соловьева в сторону церковного христианства. Если в том же 1897 году он хватается уже не только за Платона, но и за Оригена, хоть и осужденного за ересь, но очень значительного церковного автора 3 века, то в самые последние месяцы жизни его внимание переключается на Максима Исповедника. 7 век, пожалуй, главного богослова всю историю православия. Таким образом, путь Соловьёва к христианской кончине с исповедью и притещением был осознанным и закономерным, хотя и очень тернистым. Именно на этом пути Новосёлов оказался к нему особенно близок.

Нужно думать, что их духовная помощь была взаимной. Соловьёв, по всей видимости, обсуждал с Новосёловым то, что, судя по их мемуарам, не вполне мог обсуждать с ближайшими друзьями. В частности, Величко лишь вскользь упоминает, что Соловьёв, очевидно, в последний период жизни из молитв, особенно действительную, считал молитву мысленную. Что именно подразумевал тут Соловьёв, мы скорее сможем узнать через Новосёлова, и это настолько важно, что чуть ниже мы поговорим об этом отдельно. Но были и другие постоянные темы, запомнившиеся тому же рано умершему Величко. 1860, 31 декабря, 1903, 13 января 1904 года, но ставшие впоследствии куда более актуальными для Новосёлова. Величко воспроизводит один такой, по его словам, типичный для позднего Соловьёва разговор, имевший место за месяц до смерти в июне 1900 года. Здесь Соловьев предсказывает уже вплотную приблизившееся будущее и даже само название катакомбной церкви, в которой Новоселову будет уготовано своеобразное служение главного архитектора.

Соловьев объясняет Величко, почему он, захотев сейчас участвовать в церковном богослужении, все же не сможет заставить себя пойти в многолюдный городской храм. Мне было бы даже странно видеть беспрепятственные торжественные чины богослужения. Я чую близость времен, когда христиане опять будут собираться в катакомбах, потому что вера будет гонима, быть может, менее резким способом, чем в нейроновские дни, но более тонким и жестоким, ложью, насмешкой, поделками, да мало ли еще чем. Разве ты не видишь, кто надвигается? «Я вижу, давно вижу». Нет ни малейшего сомнения в том, что подобные же вещи выслушивал от Соловьева и Новоселов. Речь-то шла не о совсем скором окончательном конце света, а о наступлении одной из предпоследних эпох, в соответствии с тем, что написано в Апокалипсисе. Лет через десять в детализацию этих мыслей, разбуженных Соловьёвым, погрузится будущее друг Новосёлова Лев Тихомиров, и результаты Тихомировской рефлексии с подачей Новосёлова сильнейшим образом повлияют на самосознание православных людей в 1920-е годы.

В московской квартире Новоселова в 1900-1910 годы в большой проходной зале будут висеть три портрета – Хомякова, Достоевского и Соловьева. Каждый из них был олицетворением одного из этапов на пути интеллигенции в церковь, и всем троим было место лишь в проходной комнате. Несмотря на огромную пользу каждого из них для движения в сторону церкви, никто из них еще не представил по-настоящему церковного мировоззрения. Из проходной комнаты гости Новоселова попадали в кабинет, где проходили всевозможные собрания на религиозные темы. И там уже стоял не портрет, а икона Иоанна Лествичника, олицетворение лестницы, лестницы аскетических добродетелей, ведущей на небо. Глава. Откровенный рассказ Странника. Одно из первых богословских сочинений Новоселова, изданное им самим в 1902 году в качестве первого выпуска впоследствии знаменитой серии «Религиозно-философская библиотека» брошюра «Забытый путь опытного богопознания».

Там есть одно авторское примечание к основному тексту, которое объясняет сразу многое, что это за молитва мысленная, которой был так привержен Владимир Соловьев в последние годы, что было главным из того, чему Новоселов научился в личном общении с Соловьевым, как они оба, Соловьев и Новоселов, пришли к церковному православию. Вот полный текст этого примечания. Странник, записки которого подарил мне за полгода до своей кончины Владимир Соловьев, невольно напоминает мне своими речами одно из последних слов, которые я слышал от покойного философа-христианина. На мой вопрос, что самое важное и нужное для человека, он ответил «Быть, возможно, чаще с Господом, если можно всегда быть с Ним», прибавил он, помолчав, несколько секунд. Речь идет о книжке, впервые появившейся на русском языке в 1881 году и теперь переведенной на языки всего мира и читаемой иногда далеко за пределами православия. Так она, уже в английском переводе, сыграет центральную роль в повести Селлинджера «Френни и Зуи», 1961 год. Для монашества и православной аскетики в XX веке она стала основополагающим текстом. Очевидно, еще раньше она стала таким текстом для Соловьева и Новоселова.

Странник, автор записок или рассказов, наиболее известное название книги, появившейся во втором издании 1884 года «Откровенные рассказы Странника духовному своему отцу», а в первом издании книга называлась в единственном числе – откровенный рассказ Странника. До сих пор остается неизвестным. Мы не знаем, какое именно издание подарил Новоселову Славьё – второе или первое. Разница велика, так как текст второго издания подвергся цензурным искажениям Феофана Затворника – Говарова. Он убрал в том числе и всю линию конфликта духовного поиска странника с официальной церковностью, а также радикально приработал состав святоотеческих текстов из приложения к книге. Они стали больше ориентировать не на самостоятельную духовную жизнь, а на подчинение духовным авторитетам, чем нарушил основную идею составителя этого собрания. Смысл этой правки Феофана был тот же, что и его обширнейшие деятельности по созданию новых стандартов духовной жизни в целом. Феофан переводил, но также сильно цензурируя, многие аскетические тексты византийских отцов, и был, кроме того, очень плодовитым оригинальным духовным писателем.

Он хотел вести пробуждающееся возрождение Исихазма и традиции русского нестижательства в рамки тогдашней официальной церковности. а они, как ни странно, упорно не хотели вводиться, так что Феофану приходилось перелицовывать даже святых отцов. Это вызывало к нему недоверие и в аскетике, и в догматике, а уже в 1910-е годы Феофан со своими тенденциозными искажениями святоатических писаний посмертно встанет в ряд духовных предтеч имиоборчества, в борьбу с которым включится Новоселов. Феофан отличался от своего современника и оппонента, епископа Игнатия Брянчанинова, который в своих советах ищущим, напротив, стремился спрятать духовную жизнь как можно дальше от церковного официоза, чтобы архиереи не затоптали. Игнатий стал и первым идеологом монашества в миру. Это ему принадлежала знаменитая фраза, обращенная к близкому ученику, впрочем, монаху и будущему епископу Леониду Краснопевкову. «Ныне не должно удивляться, встречая монаха в афраке», — пишет он. «Поэтому не должно привязываться к старым формам.

Борьба за формы бесплодна, смешна». Само собой разумеется, что Новоселов развивался в русле традиций Игнатия Брянчанинова, отдавая, впрочем, должное и многому полезному у Феофана, но, вероятно, не вполне доверяя духу его христианства. Как бы то ни было, даже если Новоселов поначалу и не знал ни отцензурированного текста, его жизненный опыт конца 1890-х годов уже был достаточен, чтобы мысленно златать сюжетные дыры, проделанные Феофановской правкой. А сюжет там заключался не только и даже не столько в том, как научиться непрестанной памяти Божией и творить со вниманием Иисусову молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного», но, и это главное, в том, как через молитву стяжать все христианские добродетели и даже саму христианскую веру. Это даст нам ключ к пониманию того, как пришли к церковному православию Владимир Соловьев и Новоселов, И это же даст нам понять, почему Новоселов позднее войдет в конфликт с другими церковными течениями, которые были другого духа. Герой рассказа, странник, услышал в церкви слова апостола Павла «непрестанно молитесь», и они так запали ему в душу, что он захотел узнать, как можно их выполнить. Безуспешно он обходил в поисках ответа ярких церковных проповедников и преподавателей Академии. Все они говорили о том, что настоящие молитвы требуют уже заранее и твердой веры, и дело добродетеля, и бесстрастия, и внимания, и все целые душевные преданности.

Не видев в себе ничего из этих условий, странник только все более приходил в отчаяние. Но, конечно, его не оставляло мысли, что здесь что-то не так, не мог апостол заповедать неисполнимое. Но тогда получалось, что все официальные учителя христианства не понимают в христианстве как раз самого главного. Вот эта идея книги и подверглась жестокой цензуре Феофана. И действительно, как-то на пустынной дороге его нагнал какой-то старичок, по виду как будто из духовных, который оказался с химонахом из какой-то пустынки неподалеку. И этот монах, что характерно, не имевший никакого священного сана, стал его первым настоящим духовным наставником. Он научил его молиться, а для этого первонаперво объяснил ему, в чем ошибаются все эти проповедники о молитве, кого ему довелось прежде слышать. Их ошибка в том, что они перепутали причину со следствием.

Не молитва является плодом всех этих добродетелей и пусть даже веры, а все добродетели и даже вера – суть плоды молитвы. Не можно без молитвы найти путь ко Господу, разуметь истину, распять плоть со страстьми и похотьми, просветиться в сердце светом Христовым и спасительно соединиться без предварительной частой молитвы. Я говорю «частый», ибо и совершенство, и правильность молитвы вне нашей возможности. Следственно, токма «частость», «всегдашность» оставлена на долю нашей возможности как средство к достижению молитвенной чистоты, которая есть матерь всякого духовного блага. «Сдержи матерь, и произведет тебе чад», — говорит святой Исаак Сирин. Научись приобрести первую молитву, и удобно исполнишь все добродетели. А об этом-то и неясно знают, и немного говорят малознакомые с практикую и с таинственными учениями святых отцов». В этих словах безымянного старца, безымянному страннику, мы безошибочно узнаем предсмертное поучение Соловьева Новоселову.

Что самое важное и нужное для человека? Быть возможной чаще с Господом, если можно всегда быть с Ним. Иисусова молитва, полученная из рук странника, стала той нитью, ухватив которую Соловьев выбрался из своих оккультных скитаний в поисках лжеименной премудрости Софии. Ту же нить он бросил и Новоселову, чтобы тот мог выбраться из других скитаний по дорогам толстовского рационализма. Христианство, основанное на постоянной внутренней молитве, — это и существенно иное христианство, нежели то, что уже было знакомо русской интеллигенции. Серафим Саровский называл монахов без внутренней молитвы «черными главешками», но ведь сказанное о монахах нужно применить и вообще ко всем тем, кто всерьез хочет быть христианами. Хомяков и Иван Аксаков в свое время сознательно, хотя и не ведая, что творят, отвергли учение о непрестанной молитве. Достоевский к нему так не пришел, и поэтому его старец Зосима оказался, по мнению оптинских монахов, засвидетельствованному Леонтьевым, таким же неестественным и по неволе карикатурным, как его же отец Ферапонт.

Практика внутренней молитвы имеет такое свойство, что от прикосновения к ней невозможно остаться прежним или хотя бы нормальным. Через нее путь только либо в серьезное христианство, либо в прелесть, что тоже серьезно. К ней прикоснулись супруги Киреевские, к ней прикоснулся Леонтьев, и изменились навсегда. Но после Леонтьева к ней прикоснулся уже не один человек, не один Новоселов, но целая генерация молодых христиан. Те из них, кого мы уже упомянули или кого предстоит упомянуть, были в возрасте Новоселова или даже точно его года рождения. Иосиф Фудоль, Великая княгиня Елизавета Федоровна, Антоний Болотович, От этой довольно большой группы поколения 1860-х пошла уже цепная реакция, прежде всего через родившихся на 20 лет позже, в 1880-х, и ставших их учениками. Эти два поколения принесут огромную жатву новомучеников и исповедников российских, когда количество пострадавших за Христа в течение 20-30 лет превысит их общее количество за всю христианскую историю. Оборотной стороной такого воспитания на странники и молитве Иисусовой в тогдашних условиях церковной жизни стала потенциальная конфликтность, так как церковный мейнстрим был иным.

Ведь одно дело – вера, которая приобретается от молитвы, а другое дело – вера, которая приобретается без всякой молитвы, и о которой, указывая на ее неспасительность, Несмотря на правильность, апостол Иаков сказал «И беси веруют и трепещут». Приемники нестяжателей в начале XX века окажутся приемниками их проблем XVI века, так как они проснутся духовно в Церкви Победившего и Перегнившего Иосифлянства, в том смысле, в каком этим словом называли противников нестяжателей XVI века. Парадоксально, но факт. В XX веке имя Иосифлян в честь другого Иосифа получат как раз противники советского Иосифлянства, и одним из их вождей станет Новоселов. Можно не сомневаться, что в XVI веке Новоселова ждала бы судьба Васяна Патрикеева, но в XX веке его ждала судьба не лучше и, конечно, не хуже.