290. Как монаху безоценочно проходить через мiр (2024.01.21)

Спрашивает, как научиться безоценночному отношению к людям. Это особенно актуально для тех монахов, которые живут в миру, но, конечно, в какой-то степени для всех актуально. Я подчеркну, что мой ответ будет довольно-таки слабо применим к мирянам, потому что это один из таких вопросов, где монашество очень отличается от всего остального. А именно, безоценночное отношение означает, что не только никого не осуждать, но никого и не хвалить. То есть тут живешь в таком мире, где люди не делают значимых в оценочном смысле поступков. Они могут быть очень значимы в другом каком-то смысле, в практическом, например, но оценочным нет, не только нет плохих, но нет и хороших. И для мирян, конечно, такая рекомендация не подойдет, потому что монах без следования этой рекомендации никогда не будет монахом. И вот это общетеоритический принцип, а как это практически представить?

Ну вот можно себе, исходя из современных реалий, привести такую аналогию. Сейчас, особенно в Африке, есть всякие парки дикой природы, где все происходит как положено в дикой природе, а экскурсии в специальных клетках, но в клетках сидят туристы, едят смотреть без права, как бы то ни было, вмешаться. Вот весь мир является парком такой дикой природы. Если мы христиане, мы не должны думать, будто бы люди сами по себе как-то могут изменить свои отношения, не относиться друг к другу как дикие звери, именно дикие, а не домашние, потому что с чего бы? Если кто-то в это верит, то он, конечно, уже становится каким-то христианским социалистом или не знаю кем, но, в общем, конечно, не православным вообще, тем более не монахом. И поэтому у нас нет задачи менять мир к лучшему, особенно у монахов нет. Ну, конечно, локально мы стараемся как-то менять мир к лучшему, но понимая, что локально, понять это легко можно из Евангелия. Например, мы видим там очень много всяких исцелений и других чудес, которые шли на материальную пользу окружающим, но если Бог всемогущий, неужели он не мог отменить вообще всех больных, то есть исцелить сразу всех?

А он не только этого не делает, но ещё так вот подкалывая спрашивает, что мало было прокаженных во Израиле, а почему исцелился только не иман, а сирианин при Елисее? То есть он даже не из Израиля взял, а какого-то иноплеменника исцелил, а всех прокаженных оставил догнивать. Вот что в этом с точки зрения гуманизма? Довольно-таки мало, но нет такой цели. Поэтому, если мы смотрим на мир дикой природы, находясь сами в клетке или, если угодно, во внутренние келья, если такой язык более привычен, в данном случае это точно эквивалент, то мы не можем и не должны в это вмешиваться и в то же время мы не должны оценивать. Но понятно, что кто-то там может болеть за каких-то животных, которые борются с другими животными, но это максимум, и тоже не очень-то по-монашески. Однако у них своя жизнь, там кто-то выживает, кто-то погибает, и все так далее. Никто не лучше и не хуже другого, просто каждый ведет себя в соответствии с какими-то заложенными в него принципами.

Кто как заложил, особенно если мы отвлечемся от аналогии, вспомним, что это люди, это вопрос того, кто их будет судить. Если мы не собираемся их судить, мы не говорим, что кто-то прав, кто-то виноват, потому что это компетенция суда, а не наша. И есть, однако, в этой аналогии серьезный обрежь. Вот в чем отличие? Во-первых, отличие парка дикой природы и того мира людей, в котором мы как монахи живем. Отличие в том, что мы сами были такими дикими животными в свое время, пока не стали монахами. Даже, может быть, будучи истинно православными мирянами мы были вполне такими дикими животными, потому что полноценное христианство, мы понимаем, что это и есть монашество внутреннего человека, но оно же не сразу достигается даже после крещения. Во-вторых, мы понимаем, что любой из этих нынешних диких животных тоже может стать монахом, чего нет в этих парках дикой природы.

И он может, но не сразу и не вдруг, а после некоторых промежуточных процедур тоже оказаться в нашей клетке, которую мы, конечно, считаем, что мы смотрим как белые медведи, что все в клетке, а белые медведи на свободе. Это монашеский взгляд на мир, он абсолютно верен. Конечно, наша клетка, это на самом деле и есть свобода, потому что она ограничивает ту клетку настоящую, которая по ту сторону, где всякие дикие звери. Вот это наша свобода, они могут тоже прийти, и кто-то из них обязательно придёт, они просто могут, может прийти. И вот к этому надо быть готовым, этого надо желать и радоваться, а вот менять положение в клетке, то есть за пределами нашей клетки, в настоящей клетке, это то, что перестаёт не только делать, то есть не только способно уничтожить всякое монашество в монахе, что, кстати, происходило с некоторыми монашескими социальными деятелями в XIX веке в России, не буду сейчас вспоминать, но вообще даже с христианством несовместимо, просто потому что это уведёт и от христианства. Это я повторю не к тому, что всякие социальные преобразования вредны, нет, есть которые вредны, есть которые полезны, но вредно думать, будто, возможно, такие социальные преобразования, которые прямо настолько полезны, что будет, как описывают про последние будущие времена пророки Саи, когда Агнец и Лев возлягут рядом и так далее. Это вот немножко не про то.