2. Пароль： общая Мать ⧸⧸ Брат Захария. Дар языков. Повесть о жизни тайноцерковников в СССР

Тимой вернулся из ячейки темнее ночи. Походил бесцельно по избе, подошел к висячей люльке и стал смотреть на спящего сына. Встревоженная Таня подошла и встала рядом, положив ему руку на плечо. Семен заезжал тут, заговорил ему, что спрашивает с Тимой. Поди не знал, как выскочить, когда ты ему все объяснила. Не оторвая глаз от сына, сказал Тима. Нет, не испугался. Говорит, Господь вас к себе ведет.

Ты, говорит Таня, верующая, а без венца живешь, ребенок некрещеный. А Тима хороших людей, сын, и сам хороший, а пошел по злой дороге и вас тащит. Жалея, Господь на другой путь переводит вас. Ишь ты, переводит на такой путь, что тебя с сыном в прорубь спущу. а сам на верёвку, да не вздрогнув. Семён говорит, что бежать нам надо, а то всё равно разлучат. Меня одну сошлют, Мишу в детдом отдадут, а тебя отдельно арестуют. Куда бежать-то?

Завтра рано по нашу душу придут. Семён говорит, сегодня попозднее к ним на делянку прийти. Кто-нибудь из воскресной бригады в город нас увезёт. Там у них знакомые есть, помогут устроиться и бумаги достанут. Тима повернулся к Тане. «Дива, все от нас, как от чумных, шарахаются, а не то, что помочь». Семён говорит, пускай Тима, как придёт, то перед иконой встанет и скажет «Твой я спаси, спаси меня». Понял я, что не той дорогой шёл, и путь, который ты даёшь, мне принимаю.

Встань и повенчаюсь, Мишу окрещу, и буду жить по твоему закону. И пусть икону поцелует, и ничего больше пусть не думает, всё равно не поможет, а Господь сам всё устроит. Диво! Воскресная бригада о Боге говорит, а сами в церковь не ходят. Тима постоял молча, потом взял Таню за руки и крепко сжал их. Знаешь, Танюша, я почти тоже сказал ему, когда из ячейки шел. Разъяснил мне секретарь, как разлучат нас. Да я и сам это знал.

Иду оттуда и говорю ему в небо, если ты есть, спаси нас, твой всегда буду, а если нет, хотел всем нам конец сделать. Теперь видишь сами тела Тани? что он есть. Ведь надо было, чтобы Семен тебя встретил, что-то забеспокоился о тебе, чтобы заехал, не побоялся и сказал, что нужно сделать. Это ведь не само собой, это он нам сделал. Теперь дело за тобой, Тима. Не выпуская рук Тани, Тима повернул голову к сыну и, смотря на него отуманенными глазами, сказал, доставай икону. Денис, повернувшись, увидел стоящих Тиму и Таню.

«Хороши мы, хозяева! — воскликнул он. — Гости пришли, а мы на них никакого внимания. Простите. Чего же вы стоите у дверей? Раздевайтесь, отужинайте с нами». Все засуетились. Тиму усадили, как почётного гостя, рядом с отцом Григорием.

Начали угощать. Тима не мог понять, что это за люди, почему такое участие принимают они в нём, какие откровенные разговоры, как будто это другой мир. Что очень устали, спрашивали Таню, женщину, усаживая её за стол между собой. Совсем обессилели, отвечала Таня. Только вышли мы из дома, слышим, какие-то люди идут, а нам нельзя показываться. Зашли мы за баньку, стоим, и те, как на грех остановились, курят и разговаривают. Промёрзли мы вовсе. Я молюсь, только бы Миша не заплакал.

Услышат, пропали. Слава Богу, проспал всё время. Ушли те. Мы скорее дальше. На самом выходе из села почта едет. Знаете ведь нашего почтаря-то? Беда, если увидит. Куда деваться?

Положил меня Тима в снег. Забросал сверху и сам зарылся. Лежим. Пронеси, Господи. Проехали. Слава Богу, не заметили. Мы дальше. До самого поворота на делянке дрожали.

Ну а как свернули в лес, то успокоились. Пошли, только ослабели вдруг как-то. Разговор оживился, Тима слушал и удивился. Даже всем их теперь боятся так говорить. Собеседники обращаются к Григорию Лукьяновичу, называя его батюшка, но поповского в нем ничего не было. Впрочем, Тима знал из докладов в ячейке о тайноцерковниках. Даже в этих докладах они назывались священниками, попами, называли своих колхозных, которые выполняли их задания. Их презирали, а о тайных священниках мечтали.

Вот найти бы такого, покаяться и умереть, сказал однажды видный коммунист после доклада о тайных священнослужителях. Как странно, думал Тима, что в ответ на мою молитву я не только получил спасение от разлуки, но и человека, который может помочь мне духовно. «Батюшка», — сказал он, — «мы с Таней, когда молились там, дома, то дали обещание повенчаться и Мишу окрестить». Отец Григорий обнял тему. «Всякую душу, идущую к Богу, наш долг — довести до истинного, тернистого, узкого пути, ведущего к Нему. А по пути дороги сам человек должен идти. Понимаешь? Повенчаю вас и Мишу окрещу.

Сначала же исповедую и причащу. По его пути направлю вас. Божими сделаю. вам, но радостно. Мы все радостные. Устроят вас, братья, и передам я вас другому духовному отцу, истинному староцерковнику. Денис, когда повезет вас, много вам нужного расскажет, а сейчас уже поздно. Давайте, братья, вставать.

Новый чат Христос церкви своей прислал, а нам, братьев, дорогих. Совершив наткающимися необходимые священнодействия, отец Григорий отправил их в город к своим единомышленникам. Раев Илья Тихонович работал приемщиком за год «Зерно». Должность трудная и опасная, а оплата низкая. По неволе всякие комбинации человек изобретать начнет. Жить-то надо. Это все понимали, и пока человек не попался, преступлением это не считалось. А попадет человек – другое дело.

Тогда он враг народа, и от него подальше надо держаться. Все знали, что Раев тоже какие-то махинации делает. Ну, допустим, лишь бы не влип. Ведь какая сложная у него отчётность. Шесть форм с горизонтальными графами, семь с вертикальными, две со смешанными. И всё это должно сходиться. И того колхозы, и того совхозы, и того частное хозяйство. А потом сводки по сельсоветам, по районам, сведения о проценте выполнения, данные о проценте недовыполнения плана и еще много всего.

Четыре предшественника Раева из-за этой отчетности на шесть лет без суда и следствия полетели. А раз сами не могли всего учесть, то другие за них насчитали, да и свои недочеты туда же сунули. Все равно, мол, им отвечать. Через два года потом на элеваторе излишки зерна обнаружились, которые целиком покрывали предполагаемую растрату. Однако это не изменило их судьбы, напротив, ухудшило. Им добавили еще статью за обвес колхозников и увеличили срок ссылки на два года. А еще через год выяснилось, что все предыдущие подсчеты оказались неверны. Нет ни недочетов, ни излишков.

Тогда за сознательное запутывание отчетности прибавили осужденными еще по коду. Раев пока работал благополучно. Несколько раз ревизии и внезапно налет делали. Все в порядке оказалось. Местное начальство было довольны этим, свои бдительности приписывало, а Раева считала идейным работником. И то было за что. За рождественской трапезой у Раевой сидели два коренастных колхозника. Жена поместилась около мужа и от времени до времени подбревала в рюмке или подавала гостям закуску.

По мешку свалил прокурору, секретарю и начмилу, начальнику милиции, сказал старший из колхозников. Да по мелочи два мешка развез. Добре, заметил Раев. На четыре центнера я тебе квитанцию выпишу, а ты еще пуда два завези секретарю комсомола, новый он у нас, а уже тявкать начинает. Что же, завезу. Сколько сволочей это у нас развелось, Илья Тихонович. Мужику за труды по граммам дают, а колхозный хлеб как в прорубь валит. За это право и боролись они, братец.

А ты, Семен, кому и что рассказывай. Я, отозвался молодой колхозник, как-то наказала, нашим подвез Суркову, Климову, а не Григорьевне, бабушке Просверне. Ну как они там? Да плохо. Суркова на работу не берут, лишён, говорят. Если бы не вы, давно бы с голоду помер. У Климова вся внутренность отбита. Умирать его домой отпустили.

Анна Григорьевна за ним ходит, убивается. Злодеи. Цветового человека убили. А ведь и ты, Илья Тихонович, под огнем ходишь. Попадешь, тоже не помилуют. Как ты в конце сводишь? Все под Богом ходим, Андрей. Выводить расходы пока нетрудно.

Видишь, я тебе квитанцию на четвертый лобаз ставлю. А кто им заведует? Кафанова депутатка в Верховный совет. Шишка одним словом. Лобаз худой, крыша течет, хлеб все время пропадает. Да где ей за порядком смотреть? Ей не до того. И за квитанцией смотреть некогда.

Господи, Боже мой, сколько хлеба гниет. Людей голода морят, детишки с голоду пухнут, а они, гады, что делают? У нас в колхозе картофель сгноили, а если мужик с голодухи себе полпуда возьмёт, сейчас расстреляют. Отречёмся от старого мира, засмеялся старый колхозник. Вспомнишь, как разные студенты, да копцы и дворяне, да гимназисты с красными флагами ходили и орали. Долго в цепях нас держали. Да, задним умом мы крепкие, сказал Раев. А теперь рассуждать нечего, а надо как можно больше своих спасать.

Это так, Илья Тихонович, если бы в прошлом году не выписал ты нам квитанции на пустые возы, не пережили бы мы эту зиму. Зато в этом году вы без квитанции умудрились пару возов нашим подбросить. Вот Ефремову вдову за то, что она пальцем мешок прорвала и карман полугнилого зерна для детей набрала. На 10 лет в лагерь услали. Где она теперь, бедная? Серп и молот, смерть и голод. Пока не одумается народ, все так будет. Гости выпили и закусили горячим пирогом.

Подъехали к нам, сказала вдруг взглянувшая в окно жена Раева. Кто бы это мог быть? «Вот сейчас увидим, кого Бог послал», — сказал Раев. В комнату вошли Тима, Станни и Хвозница. Участковый милиционер Анухин, которого вечером пригласил Раев посидеть, был уже навеселе. Теперь с ним можно было говорить о чем угодно. «Как вы завсегда человеку помочь готовы?» — начал хозяин, наливая гостю очередную рюмку. то с вами откровенно, как с родным поговорить желаем.

Племянница, вон видите, с мужем ко мне на праздник приехала из колхоза. Как порассказала, жалко мне ее стало. Может вы поможете им из колхоза на производство выврываться? За нами дела не постоит. Да, с мужем-то трудней. Большие строгости. Всё теперь будут без оглядки. В колхозе никто работать не хочет.

Бабе-то с ребёнком легче. Трёхмесячное удостоверение ей дам. А тебе, брат, — обратился Анохин к теме, — придётся такой фокус учинить. Завтра выпей немножко для запаха и явись к начальнику нашего района. Так, мол, и так. Послан от колхоза по наряду на работу в комбинат. Виноват. Праздник вчера.

Встретила знакомого. Выпили вроде немного. Как документы, деньги и билет вытащили, не помню. А может, сам потерял где. Доехать до комбината ни с чем. Понимаешь, пошумит начальник, спросит, кто твое личное подтвердить может, а ты никого, мол, не знаю в городе, а только вчера, когда мы в пивной были, то милиционер документы проверял у нас. Это мой участок, понимаешь? Вызовет меня начальник, спросит, я подтвержу, был такой случай, помню.

И дадут тебе путевку. А на заводе тебя пристроят. Им там рабочих до зарезу надо. Спасибо, Андрей Андреевич, научил. Но как Илья Тихонович доволен, мгарочь себя. Хорошему человеку за доброе дело и двух не жалко. Маша, чего ты там смотришь? Давай, что у тебя там есть?

Анохин не подъел. Тима получил справку, и Тане дали временное удостоверение. Передавая документы, Раев заметил. Неплохой человек Анохин. Злу служит, а сам зла старается не делать. И много таких. Если бы не они, ни один бы не спасся. «Дай Бог ему прозреть совсем», — ответила Таня.

Рассказывала мне мама, что был когда-то такой город, Содом Гоморр назывался. Трех праведников в нем не было, а по закону Господнюю нет права у такого общества на Божьем свете жить. Приговорил Господь уничтожить этот город. Однако один праведник все же был в городе, и Господь перед уничтожением беззаконников вывел из города не только самого праведника, но и всех близких ему людей. чтобы не огорчить своего слугу. Потом какая радость этому праведнику в спасении, если все, кого он любил, погибли. Верю я, Илья Тихонович, что когда Господь назначит срок уничтожения большевиков, то выведет он от них к этому сроку всех нам близких и дорогих, чтобы не огорчить нас, слуг своих, не омрачить нам радость освобождения. Так же, как Тиму моего и вывели, так и Анохина, и всех, кого нужно, уведет от них.

Всех, кто хоть каплю воды нам сейчас даст, всех таких наградит Господь избавлением в тот страшный день. Аминь. Хорошо говоришь, Таня, сказал Раев. Где училась? Нигде, мама учила. Царство ей небесное. Ну а с тобой, Тимы, я сегодня уже не увижусь. Твой пояс скоро уходит.

За Таню и Мишу не беспокойся. Будут как у своих. Устраивайся. Найди Акима, выскажи ему. Меня прислала мать. Он спросит, а как звать твою маму? Ответишь, одна она у нас у обоих. Это значит, что ты тайный церковник.

Церковь наша общая мать. Ну, до свидания. Поцелуемся. Подходя к билетной кассе, на вокзале Тима лицом к лицу столкнулся с Тараном, секретарем его порт ячейки. По злобной радости на его лице Тима понял, что тот нарочно выслеживал его. Инстинктивно Тима повернулся и, раздвигая людей, стал вмешиваться в гущу пассажиров. Протиснувшись к противоположной стене, вытерпот с лица и стал осматриваться, ища глазами двери. У входа он увидел ряд малиновых фуражек железнодорожного ГПУ и понял, что на двери надеяться нечего.

Оставались только окна, выходящие на платформу. Отворив окно, Тима выпрыгнул на перрон, пролез под колесами стоящего от аэварного поезда и побежал между вагонами. Кто-то крикнул «Лови!». И Тима услыхал, что какие-то люди бегут с другой стороны поезда, чтобы перехватить его на выходе. Неожиданно поезд тронулся и, ускоряя ход, начал обгонять его, не давая возможности подлезть под вагоны и перебежать на другой путь. В отчаянии Тима схватился за поручни и лесенки и побежал рядом с вагоном, не имея возможности вскочить на ступеньку. Высокий кондуктор в казенном тулупе резко закричал сверху. «Нельзя!

Куда лезешь?» Несознавая, крикнул ему Тима фразу, которой его научил Илья Тихонович. «Меня послала мать. И случилось нечто неожиданное. Кондуктор вдруг нагнулся, схватил Тиму за руку и вытащил на площадку. В это время четыре человека в малиновых фуражках выбежали из-за последнего вагона. Кондуктор заслонил собой лежащего на полу Тиму. Город кончился. Снежные поля дымили поземицей.

Ветер забрасывал тормоз колючими льдинками. Тима поднялся. — Спасибо, брат, — протянул он руку кондуктору. Тот молча снял рукавицу, взял его руку в свою и, грея ее своей теплой рукой, сказал, — Некогда было спросить, как зовут твою маму. — Одна она у нас с обоих, — ответил Тима условной фразой. — Расскажи, что можно, — попросил кондуктор и, усадив его на скамейку, сел рядом с ним. Просто, без приказ, прекрас, рассказал ему Тима свою историю, не скрывая своих прежних заблуждений. — Ты едешь в обратную сторону от комбината, — сказал кондуктор.

— И это хорошо. Акимов вчера арестован. Если бы ты приехал туда и стал бы его спрашивать, тебя могли бы спровоцировать. Ведь ты в лицо его не знаешь? — Нет, не знаю. — Что же теперь тебе делать? Тима не знала, — замолчала кондуктор. У тебя в бумаге написано название комбината, спросил кондуктор.

Нет, только что еду в распоряжение промкомбината. Это лучше. Тут видишь ли, есть еще один промкомбинат. Там тоже имеется пара наших людей. А рабочие везде нужны, примут и там. От станции, куда мы сейчас едем, это верст 12 будет. Только тебе нужно раньше спрыгнуть, а то те могли позвонить на станцию и там, может быть, уже ожидают тебя. Деньги-то у тебя есть?

Есть немного. Это хорошо. На кабинете спроси Турова. Скажи ему, что от матери пришел. что можно, он сделает счетоводом, он в конторе работает. Вот возьми хлеба на дорогу и еще чего-то там жена положила. Я-то обойдусь, а тебе поужинать. Спасибо, брат.

Поужинать у меня есть чем, снабдил Илья Тихонович. О Бакимове там предупреди. Вот за поворотом сейчас поезд тихо пойдёт. Подъём тут. Там и спрыгнешь. Тут дорога влево будет на село. Там переночуешь. С твоей бумагой тебе правление колхоза даст комнату на ночь.

Спасибо, брат. Никогда не забуду тебя. Не благодаря одной матери дети. Ты молодой. Нужен будешь ей. подъеме. Как спрыгнешь, сразу ляг и лежи, пока не пройдет совсем поезд, а то заднего тормоза кондуктор может увидеть. Но прыгай.

С Богом. Тима, подавшись всем корпусом назад, прыгнул в темноту, пробежал несколько шагов по инерции рядом с поездом и затем лег вдоль линии среди ремонтных шпал, лежащих сбоку. Кондуктор проводил его глазами, пока не прошел последний вагон. Там легчонок перекрестился.