12. Принятие ＂и от Сына＂ большинством. Смерть патриарха ⧸⧸ Сильвестр Сиропул. Воспоминания

Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе. Часть девятая, в которой описываются частые келейные встречи и аргументы, которые готовили к принятию Филиокве от сына, и как наши сначала проголосовали и не пришли к согласию, как некоторых потом убедили и проголосовали вновь, и большинство одобрило Филиокве от сына. Среди них также голоса Патриарха и Императора. И как Патриарх принуждал нас принять объединение, и по ходу этого скончался. Воспоминание девятое. Грамота латинин, которую они послали прежде к Патриарху, содержала то, о чем было сказано выше. Патриарх на собрании ничего о ней не сообщил, но просто сказал, что латинине ищут объяснения того, как учат греки и что у них есть по этому поводу двенадцать вопросов.

Мы, после того, как высказали указанные выше мнения, были отлучены от собраний и сидели втроем, как отвергнутые и презираемые. По прошествии 15 дней мы пришли к Патриарху, каждый в отдельности, и просили, чтобы нам было разрешено вернуться на Родину, поскольку мы не участвовали в совершаемых делах. Патриарх, как казалось, милостиво нас принял и взял дело к рассмотрению. К этому нас склонил Великий Хартофелак, будучи самим введен в заблуждение. Он просил первым и получил, как ему казалось, разрешение вернуться. На следующий день, ранним утром, Императорская Стража повела нас в резиденцию Императора по его приказу. Великого Хартофелака, меня и Протекдика. Филантропин вышел к нам и сказал.

Государь наш Император спрашивает, почему вы беспокоите Патриарха, стремитесь вернуться домой и побуждаете других беспокоить его и искать возвращения, а через это замышляете разрушить начатое нами дело? Я опускаю все другое, что вы делаете против этого дела. В чем ошибается Патриарх, и почему вы испытываете его? Или вы считаете, что мы пришли просто поговорить и вернуться без результата? Так вы побуждаете меня сказать «уезжайте», а затем написать в город, чтобы не позволили вам войти в ваши дома. А когда вернусь и я сам, то поступлю с вами как государь, как мне покажется лучшим. Или Вы не знаете, что я, Ваш Государь, и имею над Вами власть? Будьте внимательны, чтобы мне не сделать с Вами то, что не покажется Вам приятным, так как я много имею против Вас.

Когда Император сказал эти страшные слова с гневом и негодованием, то мы ответили. Мы прибыли сюда, надеясь вернуться через год или максимум через два. Сейчас, видя такое промедление, мы опасаемся, как бы не прошел и третий, пока мы здесь сидим. Что удивительного, если мы захотели вернуться во свояси, будучи непривычными к страданию на чужбине и не принося здесь никакой пользы. Мы открыто говорим, что не можем здесь больше страдать. Мы не занимаемся разрушением этого дела и не мешаем тем, кто хочет ему способствовать, и не побуждаем других к возвращению. поскольку их самих побуждает страдание и бедствие, от которого и сами они бедствуют, а также разлука и нищета их семей. В другом стимуле они не нуждаются, ведь что другое может быть сильнее?

И мы признаем то, что кажется благом Родины, однако боимся опасности для души, так как весь мир не стоит одной души. Мы знаем, что Святой Император является нашим Государем и может многое. но и за это мы не породадим наших душ и за все благо мира не поступим против того, что мы считаем полезным для души». Эти ответы были переданы Императору через Филантропино. Затем он пришел вновь и передал от Императора более умеренные и утешительные слова и отпустил нас. Через немного дней мы все сидели там, где был Патриарх и обсуждали вопрос о пропитании. так как все страдали от того, что прошло четыре месяца, а мы ничего не получили. Митрополит Митилинский сказал Патриарху.

Я сам говорил с этим камерарием, и он ответил, что готов отдать приказание, чтобы нам это выдали. Задержка вышла из-за нерадения тех, кто должен был это заказывать и получать. Мы ответили. С того дня, который установил Христофор чтобы нам явиться к нему и взять флорины, мы приходили к нему семь раз, и он всегда переносил это на следующий день. Мы же отнюдь не проявляли нерадения в том, чтобы приходить и просить. Митрополит Митилинский сказал Патриарху, прикажи, кому ты хочешь, и пусть он пойдет со мной к Амирарию, и мы это уладим. Итак, Патриарх вновь назначил нас, мы же отказывались. Когда он приказал, мы все же пошли, но почти поневоле.

Митрополит Митилинский много сказал о даянии с великой просьбой и лестью, и ничего не достиг. Даже намеком не обмолвился к Амирарии о том, что нам будет дано. Произошло это поздним вечером. Когда наступило утро, вновь пришли стражи с приказом от императора и повели меня и протегдикок в императорскую резиденцию И спросил нас через Булота Император, скажите, зачем Вы ходили к камерарию? Когда мы сказали причину, что это было из-за пропитания, и это было сообщено Императору, то он вновь передал через того же. Я иное слышал о Вас, и хотел учинить Вам соответствующее тому делу, о котором слышал. Я принимаю то, что Вы говорите, и отказываюсь от того, что собирался сделать. Итак, идите.

Но будьте внимательны. Проходили долгие дни, и митрополиты Российский и Никейский не переставали встречаться ежедневно с великим Протасенкелом, тайно совещаться и готовиться. Когда было не без труда выдано пропитание, то Камерари сказал, как мы слышали у Патриарха, пусть дадут и эту папскую милостыню, это все равно, что выбросить ее в море. И так нам дали 22 мая 1208 флоринов за два месяца. При этом Христофор сказал, чтобы не давали митрополиту Эфесскому, который словно Иуда ест хлеб Папы, но противится и враждует против него. Настолько сей ничтожный наговаривал против праведника, что даже советовал выдать ему саулу, то есть веревку. Через несколько дней, когда наши собрались по приказу Императора к Патриарху, было приказано прийти и нам, и начали говорить об объединении. Итак, Император сказал, что латинине ищут разъяснение грамоти, которую они нам послали.

При этом он не указал и не упомянул тех сложностей, которые они через это ищут. Итак, он говорил, мне кажется лучше, чтобы мы подумали о способе объединения. так как если мы предадимся разъяснениям, то это всё равно, что мы вступим в бескрайнее море. Итак, рассмотрите, возможно ли нам принять филиоквы, пуцино. И начали исследовать этот вопрос. Как казалось, было обсуждение предлогов Эг и Деа, но получилось скорее распри, нежели обсуждение. Тогда присутствовали и Архонты, поскольку Император повелел, я хочу, чтобы отныне присутствовали и Архонты, дабы они видели, кто старается ради блага Родины, а кто противодействует. Когда Ягарь увидел трех человек, возражающих митрополиту Эфесскому, а он один отвечал и одолевал их, то он сказал тем, кто находился рядом с ним.

И это тот, о ком говорят, будто он вышел из ума, Я не был уверен, может ли он ответить хотя бы одному. А он отвечает всем. Дело в том, что раньше распустили слух, будто митрополит Эфесский повредился умом и не соображал, что говорил. После долгих споров император, увидев, что словопрение оказывается бесплодным, призвал к тишине и сказал. Я считаю, что нам не прийти к соглашению иначе, как если мы прежде установим, являются ли речения западных святых, которые латиняне приготовили к собору подлинными или поддельными. Поэтому подумайте об этом пока, памятуя о том, что тот, кто хочет объявить их поддельными, должен будет доказать, чем они поддельны. И для этого ему нужно будет иметь книг больше и лучше, чем те, которые имеют латиняне. Они смогут представить две тысячи, а вы даже одной книги не имеете.

Так что я не знаю, каким образом кто-либо сможет доказать их подложность. Все же пусть кто хочет, докажет. Сразу же стремящиеся к латинству взяли слово и распространялись как только могли, чтобы утвердить это и заключить слух невежд. Затем они внезапно потребовали голосования, не устраивая разбирательства и не попросив подлинных текстов, о которых в латине не говорили раньше и которые они собирались дать, как только о них спросят. Но эти сразу требовали голосовать. Как только первые пятеро или шестеро высказали свое мнение, они предписали остальным сказать кратко, просто считает ли каждый высказывание западных подлинными или подложными. Когда вопрос дошел и до меня, то я ответил, что я весьма изумляюсь, видя святых архиереев с легкостью бегущих на такое тогда как я считаю его одним из наиболее важных вопросов, предстоящих в таком деле. Ведь отличение подложного от подлинного связано с большой трудностью и требует серьезного научного рассмотрения.

Книги фальсифицируются, и во введении к логике говорится, какими способами они фальсифицируются. Об этом гораздо лучше меня помнят мои владыки, опытные в слове и наученные логики. Император перебил. И какой смысл в таких речах? Скажи что-нибудь по делу. Тогда сказал митрополит Эфесский. Он очень хорошо говорит. Когда я сказал, что если я не могу высказать свое мнение как хочу, то я умолкаю, Император мне молвил.

Давай, продолжай. Однако, сказал я, тот способ фальсификации, который ныне не находятся среди перечисленных здесь способов. Если книги фальсифицируются множеством способов, и поддельность обнаруживается даже в некоторых сочинениях Божественного Златоуста, хотя не такая уж была необходимость это делать, тогда мы не можем различить это с точностью. Да и не только мы, но и учителя, которых мы застали, среди которых великий в божественной и во внешней мудрости патриарх Кир Ефимий. и он сомневался в некоторых сочинениях и иногда называл их поддельными, а иногда подлинными. Так, если в златоустовых словах, которые мы с молодую и до нашей старости читаем и знаем, их способ выражения и мысль, мы не можем наверняка различить сфальсифицированное от подлинного, то как с западными святыми, чьи писания мы не знаем и никогда не читали поскольку мы изначально не имели их переведенными, и поэтому у нас нет о них никакого представления. Как мы держнем сказать, подлинное ли это или сфальсифицированное, когда мы ни о способе выражения, ни о мысли, ни о замысле и построении сочинений ничего не знаем? Мы видим, что это предполагается теми, кто привнесли святой символ в деяния Седьмого Вселенского Собора искаженным и утверждали, что таким вот образом, то есть с прибавлением, он и был прочитан на том Святом Соборе.

Это дело с легкостью обличает совершающих его, и не оставляет им никакого извинения, и скорее убеждает всех не принимать все остальное, что предлагается ими. Так что из-за этого и я сам не могу различить, подлинное ли это или подложное. Но если необходимо сказать то, что соответствует моему размышлению и совести, то я утверждаю, что принимаю как подлинные те из этих цитат, которые согласны с посланием Божественного Максима Исповедника и с текстами святого Кирилла Александрийского. А те, которые им противоречат, я не принимаю, как интерполированные. Моему мнению последовали и те, кто говорил после все же превзошло мнение большинства, и тексты были приняты как подлинные. Итак, император понял, что кроме четырех или пяти архиереев все остальные следуют мнениям российского и некейского митрополитов и воспринимают их в качестве путеводителей. А те, кто с нами, по большей части следуют за нашими словами и от нас имеют некое водительство. и следуя за нами, они разногласят с теми».

Он понял, что надо воспрепятствовать нам высказывать свое мнение, решив, что таким образом он приведет тех, кто с нами, к согласию с большинством архиереев. По прошествии трех дней вновь произошла встреча всех нас по императорскому повелению. И самодержец сказал примерно следующее «Что касается то я считаю настоящий Вселенский Собор ничем не хуже предшествующих семи Вселенских Соборов. Поэтому я хочу, чтобы и этот следовал во всем за ними, и чтобы не произошло ничего вопреки тому, что было на тех Соборах. Итак, пусть принесут деяния и тех, кто голосовали и подписывали на тех Соборах, пусть таковые говорят и здесь, и подписываются в будущем Оросе. Я не хочу, чтобы здесь было что-то самочинное, но чтобы во всем сохранялся порядок Вселенских Соборов. Итак, пусть принесут деяния, чтобы мы увидели, из каких чинов были говорившие на них и подписывавшие. Когда я сказал еще до того, как принесли деяния, что мы-то знаем, кто там говорил, Император повелел строгим тоном – пусть сначала принесут Все просидели достаточное время в молчании, пока не принесли их от митрополита Никейского.

Когда они были принесены, Великий Протесенкел взял их и, сев посередине, прочитал часть подписей. Поскольку лишь епископы и архимандриты были обнаружены среди подписывавших, то император повелел им одним говорить в настоящее время и в соответствующее время подписать, а всем остальным молчать. Так он нас заставил молчать, а скорее освободил от обязанности говорить. Сразу же выдвигается вопрос и о Филиокве, и от сына. И они стараются доказать, что это то же самое, что через сына. И что предлог «через» равносилен «от». И с большим жаром противоречит митрополиту Эфесскому. В то время митрополит Ироклейский достал книгу и показал ее императору.

Сказал, «В этой книге содержится то, что здесь стоит прочитать, чтобы знала это и твоя святая царственность». Великий протесенкел сразу обратился к нему и с великим гневом сказал, «Это ты сейчас принес, чтобы прочесть на соборе? Ты сначала анафематствуй Нила Кавасеву, а затем читай это. Сейчас ты это нашел? Когда ты был в Константинополе, тогда нужно было показывать это, а не здесь. Вот еще, смотрите ж, что он принес про честь на соборе. Если он хочет, пусть анафематствует сначала Кавасиу, а потом это зачитывает. Митрополит Ироклейский, видя его дерзость и бесстыдство и поднимающееся волнение тех, кто был вокруг него, при том, что и тот пылал гневом, также и отстранение императора умолк и отдал книгу.

Мы же не узнали, что это было. Потом, расспросив, узнали, что это было соборное определение, принятое против века и произошедшего в Лионе объединения, о котором ни мы, ни участники собора, кроме трех или четырех человек, никогда не знали и ничего не слышали. Речь идет о Соборном Томасе, принятом против Патриарха в века в 1285 году при Патриархе Григории Кипрском. Так что известный злотворец и враг наш постарался, чтобы и тогда помешать нам узнать об этом. В другой раз мы вновь собрались по обыкновению у Патриарха. Речь шла об объединении, и стремящиеся к латинству восхваляли согласие и мир. Митрополит Ироклийский сказал, «Хорошо, если бы вы дали нам Эктесис, который отправили латининам. Мы ведь только один раз услышали его, а надо было бы многократно его читать и обсуждать».

Митрополит Никейский сразу ответил, «Позор для вас так считать, поскольку вы услышали и забыли об Вам не подобает так забывать то, что мы здесь говорим и слышим». Так он исказил и отверг предложение митрополита Иераклийского. Они считали, что таким должно быть размышление и исследование об изложении и соглашении о вере. Некоторые другие сказали, «Невелико между нами и латининами различие. Если наши захотят, то оно с легкостью может быть исправлено». Когда митрополит Эфесский ответил, что оно велико, ему сказали «Это не ересь, и ты не можешь называть это ересью, поскольку бывшие до тебя значительные святые люди не называли это ересью». Митрополит Эфесский сказал «Это ересь, и так к ней и относились бывшие прежде нас». Разве что они не захотели провозглашать латинин еретиками, ожидая их возвращения и являя любовь.

Если же вы хотите, я вам докажу, что они считали их за еретиков. Митрополиты Митилинский и Лакедемонский сразу исполнились гнева и сказали «Что ты за человек, чтобы называть латинин еретиками?» И они встали перед лицом Патриарха, приблизились к Митрополиту Эфесскому и стали с дерзостью и бесстыдством осыпать его словами и упреками. До каких пор мы будем терпеть молча такие Твои слова? Сказали они, разве что не поднявшись, чтобы зубами и руками растерзать его. И прибавили, наконец, мы скажем папе, что ты называешь его еретиком, и ты либо докажешь это, либо потерпишь то, чего ты достоин. С такой бравадой они вышли. Вышел и протасенкел, который, еще будучи рядом с патриархом, Я знаю, что если мы совершим объединение, то они нас анафематствуют прежде, нежели мы достигнем Венеции. Если же и не совершим, то все равно они нас анафематствуют.

Так что лучше нам совершить это, и пусть они нас тогда анафематствуют». Будучи спрошен про Тегдиком, он вновь изъяснил это еще более ясно, и слышавшие его недоумевали. По прошествии двух дней мы вновь собрались по обычаю у Патриарха. Много было сказано об объединении, и Митрополита Ефескова побуждали и просили прибегнуть к некой экономии и снисхождению. Он же возразил «Непозволительно снисхождение в делах веры». После того, как многие просили Митрополита Ефескова о снисхождении, а он спорил и отказывался, ревнующие о единстве сказали что различие невелико и небольшое снисхождение объединит нас, если и ты захочешь прибегнуть к нему. Митрополит Эфесский ответил. Это походит на то, что сказал Эпарх святому Феодору Начертанному.

Он ведь сказал ему, что причастись ты и твои единомышленники вместе с нами, непочитающими иконы, только один раз, и иного мы ничего не требуем. Идите, как наши друзья. И святой сказал ему, то, что ты говоришь, похоже на то, как если бы кто просил другого, говоря, не прошу у тебя ничего иного, как только один раз отрезать тебе голову, а после этого иди куда хочешь. Ведь в этих делах не является малым даже то, что кажется таким. Так из этого мирного, как казалось, вопроса и просьбы возникла распри. И митрополит Никейский дерзко оскорбил митрополита Ефесского. После долгого спора, встав, митрополит Никейский сказал, «Я зря спорю с человеком одержимым. Он ведь безумствует, и я не желаю с ним спорить».

И вышел в гневе. Сказал и митрополит Ефесский, что «ты мальчик и поступил по-мальчишески». На этом мы вышли. Патриарх, видя это, не вмешался и не прекратил расплю, ни эту, ни предшествующую. Он лишь сидел, глядя на это и ничего не говоря. На следующий день император пришел к Патриарху, и по его приказанию мы все собрались. Вновь начались речи об объединении. Митрополит Офесский возражал, с ним спорили Митрополит Российский, Никейский, Великий Протасинкел и Амируцы.

которые нападали на него самым бесстыднейшим образом. Когда гемист Плефон начал было говорить и заступаться за митрополита Эфесского, Амеруцы нагло насмеялся и над ним, и тот умолк. Все изумились, что император не осадил дерзость Амеруцы. Он ничего не сказал для утешения достойнейшего гемиста. Когда митрополит Эфесский начал зачитывать из Нила по поводу обсуждаемого вопроса, митрополит Российский сразу сказал «Мы пришли сюда ради единства и мира, а не ради схизмы и раздора. Мы хотим, чтобы здесь читали сторонников единства, а не схизматиков и сторонников разделения. Кавасило же схизматик, и мы не хотим, чтобы его читали». Его поддержал митрополит Лакедемонский, сказав «Кто для нас Кавасило?

Мы не держим его за святого. Он был архиерей, и для нас он как один из нынешних архиереев, как митрополит Манемвасийский, например, или кто другой, так что мы не обязаны соглашаться с его писаниями. Митрополит Эфесский сказал на это. Тогда давайте почитаем века. Досадуя на их дерзость и наглость, и поняв, что почти все сдались и готовы на одобрение латинства, Он умолк. Вновь все мы сошлись через день и говорили об объединении. Митрополит Жаеффесский молчал. Некоторые предлагали голосовать.

Присутствовал тогда и Патриарх во все время этой встречи и полемики, при том, что на других встречах он лишь однажды появился на короткое время. Но затем, как болящий, ничего не сказав по поводу выступлений ушел в свои покои и скрывался, словно под волнами. Итак, он тогда присутствовал по поводу голосования, просил помедлить и сказал «Я хочу, чтобы здесь были зачитаны цитаты, чтобы я сам послушал и понял, как об этом говорят святые». Так и сделали. Через день мы снова собрались. Митрополит Никейский приготовил книгу и прочёл некоторые цитаты из Святого Кирилла Александрийского, сокращая их и умалчивая вначале, обрезая и калеча в конце. Затем он прочитал некоторые искажённые и несогласованные цитаты из Святого Епифания Кипрского, наполнил уши тех, кто собирался голосовать и добавил, что святые говорили это во многих местах. Поветийствовал и император, что это Божественное дело Единства не с меня началось, но начал его готовить Государь мой император, мой Отец.

Каким он был в мысли, слове, деле, добродетели, в понимании Божественных и человеческих вещей и ковы все его достоинства, вы хорошо знаете, как и я знаю. Именно он начал готовиться к объединению и стремился совершить его как благое. богоугодное и во многих отношениях для нас полезное. Он не успел увидеть его завершение, поэтому завещал мне исполнить его. Так что это его дело, и словно от него делаю это я. Не только он, но и все разумные и мудрые, и учителя нашей Церкви, из которых и я застал патриарха Кир Ефимия, и учителя Кир Иосифа, каждый восхвалял единство и говорил что обладает этим непостижимым способом единения. Итак, все разумные и мудрые восхваляли и желали видеть дело единства как благое и наилучшее. Поэтому и я трудился до настоящего времени и говорю, чтобы вы были внимательны, дабы нам не лишиться того, что Кир Иосиф называл непостижимым.

Затем добавил и митрополит Никейский, что я молод и не застал более старших но слышал, что и те древние считали единство благом. Знал я митрополита Селимаврийского, хортосмена, который был одним из самых ученых и из поистине великих учителей. Я знаю хорошо, что и он восхвалял единство. Затем сказал и патриарх, что мы сейчас услышали речение святых. На следующей встрече мы скажем то, что нам кажется На этом мы расстались. По прошествии пары дней мы снова собрались. Сразу сказали, что святые говорят про от сына. Нужно и нам это одобрить.

И сразу потребовали голосования. Архиереи просили, чтобы первым высказал свое мнение патриарх. Он же откладывал это на потом. Когда же упрашивали его, говоря, что речь идет о вере и о догматах. и первым должен говорить ты, то он высказал свое мнение, но туманно и неясно, и большинству показалось, что он не одобряет Филиокве от сына. Затем высказали свое мнение Архиереи и после них Игумены. Десять было одобривших от сына, семнадцать неодобривших. Когда об этом узнали Император и Патриарх, то они погрузились во многие помыслы.

Император говорил, чтобы голосовали также и архонты. Патриарх же возражал против этого. Они вдвоем там совещались тайно, сидя долгое время. На этом собрание было распущено. После этого митрополит Российский пришел к Патриарху и сказал, вот мы разделились, и отделившийся от нас в большинстве, поэтому мне кажется правильным, если ты прикажешь, а мы соберем сенот и отлучим их, так как мы имеем с нами твою великую святость, пока они не пересилили и не отлучили нас». Патриарх же посмеялся над ним и сказал «Молодец, митрополит российский, так-то ты мне даешь совет, так бы ты поступил, если бы это зависело от тебя. Я же этого не говорю и не хочу, чтобы судачили, будто мы разделились. Это было бы бесчестьем для нас и разрушением единства, но должно по экономии действовать с инакомыслящими.

И начали император и патриарх работать с одними напрямую, а с иными через посредство других. Так патриарх призвал митрополитов Тернова, Амосии и Молдавлахии, побронил их и сказал «Вот так-то вы хорошо поступили, или вы не близкие Или не я старался и продвигал вас? Или вы не от меня имеете то, что имеете? Или вы не от моего дома и не из моей семьи? Почему же вы не последовали за моим мнением и позволили, что меня могут отлучить, если захотят? А я был уверен, что если вы увидите меня бросающимся в море, то вы вперед меня броситесь в пучину. Вот так я надеялся, что вы поступите со мной. И зачем я вас взял и держу рядом с собой?

Чтобы иметь вас спутниками в словах и соработниками в мыслях моих? Или же как противников? Или вы захотели показать, что имеете лучшие знания догмата в церкви? Я хорошо знаю, как говорят об этом святые, и поэтому я сказал то, что вы услышали, и вы должны за мною следовать». Они ответили о других вещах, что подобало Об учении же сказали, что «мы не противились мнению Твоей великой святости, но, скорее, последовали ей и пребываем в единомыслии, ведь Ты не одобрил от Сына». И мы также высказали противоположное этому учению. Но на основании того, что мы знаем и как понимаем, мы имеем то мнение, которое мы высказали, и мы не одобрили от Сына. Из того, что ты сказал, мы решили, что к этому же ведет мысль твоей Великой Святости.

– Ну и что же? – сказал Патриарх. – Если я и не высказал это буквально, то нужно было увидеть, что слова, которые я произнес, вели к этой цели. Но я еще скажу и больше, и яснее на другой встрече, и дам мое мнение письменно. И так надо, чтобы и вы последовали за моим мнением. Так он их убеждал, приводил и привлекал к своему мнению. Затем патриарх встречался с митрополитом Эфесским и просил его со всеми просьбами и мольбами, ссылаясь на молитвы святых и на его собственного отца, и, заклиная ими, упрашивал и умолял, чтобы и он согласился с объединением. Как говорит пословица, он двигал каждый камень и прибегал к любым хитростям, чтобы убедить всего несокрушимого.

но ничего не достиг. Митрополит Российский позвал к себе епископов Мельника, Драмы и Дристры и других, и предложил им великолепную трапезу, и, угостив, объяснил им, научил и убедил их сказать то, что соответствовало его мнению. Поэтому епископ Мельника и сказал при своем голосовании, что он одобряет исхождение от обоих. Епископ Драмы сказал, что одобряет от сына, если сохраняется неповрежденно святая Троица. Потом, будучи порицаемы своими друзьями, они проклинали научившего их такому. Император со своей стороны устроил нечто подобное некоторым архиереям и послам трапезунцев и молдавлахов. Это было сделано за два дня. Затем Император отдал приказ и была устроена новая встреча у патриарха.

Было 2 июня 2 индикта. Сначала император и патриарх сели отдельно и немного посовещались. Затем они призвали митрополита Кизического, так как он был опечален императором. Когда он хотел места в пределах Сосфении, он его не получил. Итак, император уврачивал его, а тот согласился на уговоры императора. И когда был спрошен, высказал такое мнение «Пусть они уберут «от» и вставят «через», чтобы нам быть в мире». После того, как метрополит Кизический был приобретен, они позвали всех и сразу попросили голосовать. Сначала немного сказал Патриарх и завершил словом о снисхождении, сказав «Происходящее ныне, подобно сказанному в древности, что произошло снисхождение божественное а не перемена вместе.

И затем он письменно представил следующее мнение. Мы услышали цитаты из восточных и западных святых отцов. Одни говорят, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, другие – от Отца через Сына, при том, что через Сына то же, что от Сына, и от Сына то же, что через Сына. Таким образом, оставив от Сына, мы утверждаем что Дух Святой исходит от Отца через Сына вечно и сущностно, как от одного начала и причины, при том, что предлог «через» означает здесь причину восхождения Святого Духа. После этого спросили архиереев, и они высказали свои мнения, которые были записаны секретарем. Первым сказал митрополит Иераклийский, как местоблюститель Александрийского и не одобрил от сына. Вторым Великий Протасинкел, как местоблюститель того же Патриарха, и одобрил от сына и объединение с латининами. Все удивлялись, как это он за три дня до этого устроил большую дискуссию с Петром Калабрийцем по поводу святого крещения и показал, что латинине не крещены, и доказал это первым делом из речений святых, описавших, как это должно происходить и что и почему происходит.

Затем он сказал Петру «Ты хорошо научен в греческом образовании и языке. Вот скажи мне, что означает слово «баптизма» – крещение? Означает ли оно изливание воды на голову из некоего сосуда или же погружение в воду и вновь извлечение из нее? Когда же Петр ответил «Нет, отче, то, что ты говоришь, Катабаптизма – полное погружение. Великий Протесенкел возразил. Катабаптизма – полное погружение означает погрузить кого-то в воду полностью и не извлечь. Баптизма – крещение или погружение – означает погрузить в воду и извлечь. В тот день, когда было первое голосование, он не одобрил от сына.

Поэтому все изумлялись, как это после трех дней он принял объединение с некрещенными. Затем высказывали свое мнение и остальные архиереи. Митрополит Трапезунский был болен. Императоры-патриарх много и часто просили его высказать свое мнение, но он не высказывал. Итак, кроме митрополитов Иераклийского, Эфесского, Монимвасийского, Трапезунского и Анхеальского Остальные архиереи проголосовали за то, что принять Ацина и объединение с латининами. Одобривших было 13 и отказавшихся 6. Затем Великий Хартофелак спросил Императора, хочет ли он, чтобы иегумены голосовали. Поскольку во время предыдущих голосований они не одобрили Ацина, Император определил Я слышу, будто Патриарх вовсе не одобряет, чтобы они голосовали.

Он говорит, что они не имеют рукоположения и даже не хочет, чтобы их называли игуменами. Я вот о таком не знал. Знаю только, что когда мы вручали игумену Жезл, то он сразу и повсюду становился игуменом. А сейчас я узнал то, о чем сказал. Великий Протасинкел ответил, что действительно дело обстоит так. как услышала твоя святая царственность. После получения жезла от твоей святой царственности они шли к Патриарху за рукоположением. Но теперь что ты о них прикажешь?

Император же сказал, спросите у Патриарха, и пусть будет так, как он скажет. Патриарх, проголосовав, ушел в свое жилище. Когда к нему пришел с вопросом великий Хартофелак, он ответил. Я изумляюсь. Как вообще их называют игуменами? А теперь я скажу, чтобы они голосовали в качестве игуменов, это не заслуживает ни вопроса, ни ответа. Итак, их оставили как нерукоположенных. Те, кто еще вчера и даже третьего дня назывались игуменами, и которые в качестве игуменов из Константинополя доехали до Флоренции вместе с императором, патриархом и всей церковью и благодаря игуменскому званию принимали участие в заседаниях и работе собора, те вдруг сразу оказались ненастоящими игуменами и, как нерукоположенные, недостойными голосовать.

Затем император попросил деспота высказать свое мнение, но тот не захотел. По приказу императора спросили архонтов, и высказались все, вплоть до портных, врачей и кретянина Дворецкого. и все одобрили объединение с латининами как благое дело. Мы же сидели молча, одни, будучи лишены возможности высказываться во время работы. И ни одежда, ни чин, ни знания, которые мы имели в отношении догматов, ни священный сан, который имеем мы по благодати Всесвятого Духа, не удостоили нас сравняться с мирянами в делах церковных. Затем мы все по обыкновению встали, чтобы император мог высказать свое мнение, и он сказал следующее. «Этот Святой Вселенский Собор я считаю ничем не меньшим всех предшествовавших. Если те соборы превышали этот по чину собравшихся там отцов и весьма превзошли качеством, будучи богаты Кириллом Александрийским и Богословом Григорием и иные другими то я все же считаю и этот ничем не менее святым и почтенным и воздаю ту же не меньшую честь и тем и этому.

Предстоящие ему, то есть собору, дело является величайшим и божественным, и те, кто над ним работал, суть мужи священные и честные, начиная с первого, святейшего Патриарха. Поскольку же этот собор является таким, как о нем то я, будучи императором по благодати помазавшего меня Бога, должен следовать решению собора и его большинства, а также защищать постановленное большинство, согласно установленному на древних соборах чину. Поэтому я говорю и утверждаю силой и властью священной царской власти, что я неуклонно последую за решением этого священного собора и его большинства. Так что всеми способами я буду его решение защищать по указанной выше причине. И поскольку я считаю, что святая Церковь вместе и соборно рассуждающая никоим образом не может заблуждаться в отношении священных догматов, одному, двум или трём или большему числу собравшихся и рассуждающих самим по себе людям заблуждаться возможно. Но всей Церкви вместе, о которой Господь сказал Петру, ты, и на семь камней я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее, заблуждаться совершенно невозможно. Если же нет, то спасительное слово потеряло силу, и вера наша утверждена на ненадежном фундаменте. Но поскольку и то, и другое абсурдно, то церкви Божией невозможно ошибаться, а нам необходимо следовать за ней и ее решением, и прежде всех мне, обличенному по благодати Божией в царскую следовать за ней и защищать ее.

При этом латинине не принуждают нас прилагать их добавление к нашему священному символу или менять что-либо из обычаев нашей церкви. Таковы были мнения и речь императора. В то время, когда император говорил, произошло нечто достойное рассказа. Одна из охотничьих собак по привычке следовала за всякий раз, как он приходил в дом патриарха и дремала на вышитой золотом подушке, которая была положена перед императорским троном и служила подножием. Император же всегда складывал ноги вместе на троне и на них сидел. И так собака всегда приходила на собраниях патриархии и всегда лежала молча, молчал ли император или говорил. Когда же император начал высказывать это свое мнение, собака сразу начала лаять и скулить. Хотя многие пытались помешать ей и заставить молчать, в особенности офицера, пугавший ее и голосом, и палками, она отнюдь не замолчала, но непрерывно пела собачью песнь, громко выла и скулила, жалостно подвывая императорским приказаниям.

Казалось, что она равностью своего голоса содействовала говорящему и собачьей музыкой поддерживала его ритм. Подобно тому, как ученики певцов своим детским пением и стройностью голосов укражают красоту пения своих учителей и делают его еще стройнее и звучнее, так и собака тихо скулила, громко лаяла, выла и подпевала говорящему, или, скорее, плакала, скорбела и горевала. и не прежде прекратил, чем остановился говорящий. Некоторыми это сразу было расценено как дурное предзнаменование. Затем император вновь с усердием испрашивал мнение деспота, говоря ему среди множества других слов. — Скажи и ты, братик. Деспот, зная, с каким усердием стараются устроить это объединение, совершенно не хотел оставаться во Флоренции. но стремился вернуться в Венецию.

Однако ему препятствовал Император. По этой причине он печалился и скорбел, и делал все, чтобы не оказаться там во время объединения. Он часто приходил к Патриарху и говорил. В обещании, которое изготовил для меня Император, он пишет, чтобы я вернулся в Венецию, когда захочу, беспрепятственно и с полной свободой. Так вот Император держит свое обещание. Ради этого Твоя Великая Святость мне написала, чтобы я пришел к Императору, дабы мне лишиться своей свободы. Так, когда Император увидел, что деспот часто и с усердием ищет возвращения домой, то он тоже стал просить Императора за него, и тот позволил ему вернуться. Когда деспот готовился уйти, случилось, что к императору пришли кардиналы и говорили об объединении.

Это были Юлиан и Камерари. Присутствовал также и деспот. Посреди их беседы император сказал кардиналам «Брат мой деспот уже отбывает в Венецию». Сразу приступили к нему кардиналы и просили, чтобы он остался до завершения собора. Он же не соглашался. Когда они вновь и вновь с великим усердием просили его об этом, император сказал, поскольку с такой мольбой просят, чтобы ты остался, следует тебе исполнить их просьбу. Поэтому он устуженный остался. Таков был образ действия императора.

Вскоре он пришел к патриарху прежде двух последних соборных заседаний, где присутствовали и мы все. Император как раз рассказывал, как усердно просили кардиналы, и что и он со своей стороны прибавил, что должно быть по их прощению, и вот деспот согласился и остался. Деспот сразу же ответил, что я остался по приказу твоей святой царственности, а не из-за слов кардиналов, так как они немного для меня значат. Через какое-то время император вновь повторил, что деспот был убежден словами кардиналов. Деспот же сразу сказал «Не был я убежден словами кардиналов, как я уже сказал, но остался, чтобы не показаться ослушником приказания Твоей Святой Царственности». Поэтому деспот недобровольно присутствовал на последних заседаниях и не хотел высказывать свое мнение. По просьбе Императора он сказал все же, что «Я не имею ни знания, ни опыта в отношении догматов Святой Церкви». и не знаю об этом ничего, поэтому я не могу различить, это ли лучше или то.

Другие лучше меня знают об этих вещах, и пусть они и скажут. Я же об этом не знаю, поскольку не мое дело рассуждать о подобной материи. С другой же стороны, если бы меня спросили, полезно ли нам объединение в отношении внешних и светских дел, я бы ответил, что в отношении мирских дел оно полезно. Итак, Деспот оставался до кончины Патриарха, он присутствовал и шел впереди во время его погребения. Через четыре дня он отбыл в Венецию, отказавшись от средств на пропитание, так как не был согласен остаться на подписание Ороса или на объединение. Вместе с ним ушли мудрейшие учителя Гемист, Плефон и Скаларий, которые тоже не хотели при этом присутствовать. Затем были спрошены послы, и они тоже высказали мнение в пользу объединения. Первым Минон, от деспота Кир Феодора, и затем Неагок, от молдавлохийского воеводы.

Между ними Макродука, посол трапезунского императора, сказал, что мы всегда имеем митрополита от Константинополя, и наша церковь всегда следует за Святейшей Великой Церковью. И если ей что-то представляется правильным и почтенным, то так же думает и та. Я думаю, что и владыка мой император одобрит то, что ныне одобряете вы, как мне кажется, хотя я и не знаю точно, не решит ли он по-другому. Что касается грузинских послов, то их с нами пришло двое – один епископ, а другой светский архонт. Поскольку епископ после того, как прения прекратились, каким-то образом узнал, что объединение готовится дурным способом, то он первым делом пришел отдельно к архиереям и к нам и показал всем грамоту антиархийского патриарха, заповедующий им ничего не прибавлять и не убавлять, вплоть до единой йоты и одной черты. Затем он те флорины, какие имел, тайно отдал в залог. Свою одежду и личные вещи раздал между нуждающимися Сам прикинулся безумным и ходил до времени, как вышедший из ума и бродяга. Затем он тайно удалился, и мы даже не слышали о том, где он.

Поэтому мы все считали, что он где-то дурным образом скончался. Он же проходил через итальянские области и города, и около трех месяцев мы о нем ничего не знали и не слышали. Когда же мы вернулись в Венецию, то прознали, что он нашелся больным в городе, называемым Мадена. Митрополит Терновский, движимый дружбой и состраданием, придя туда, взял его и привел в Венецию. Он же пришел в себя, когда захотел, забрал залог и вернулся вместе с нами. Мирской же Архонт в те дни, в какие, как он узнал, будет совершено объединение, ушел в Рим. Итак, ни один из двух грузин не принял участия в объединении, поскольку они разными путями избежали этого. Этого грузинского архонта папа призвал отдельно до завершения дела и сказал ему, «Я слышал, что вы, то есть грузины, христиане и хорошие люди, и подлинно любите церковь.

Римская церковь есть мать всех церквей, и ее предстоятель является преемником святого Петра, наместником Христа пастырем и вселенским учителем всех христиан. Поэтому и вам нужно следовать за Матерью Церквей, принимать все, что Она принимает, и подчиняться Ее архиерею, дабы Он учил и вас, чтобы вам обрести душевное спасение. И другое подобное Он, ораторствуя, говорил. Но этот грузин ответил. Мы, по благодати Божией, являемся христианами и любим, и следуем Нашей Церкви. А наша Церковь хорошо сохраняет то, что она получила от учения Господа нашего и Иисуса Христа, от предания святых апостолов, вселенских соборов и святых, провозглашенных Учителями Церкви. Она никоим образом не отошла от их учения и ничего не прибавила и не убавила. Римская же Церковь прибавила и перешла пределы святых Отцов.

Поэтому мы и отсекли ее. и отошли от нее, сохраняя чистое предание отцов. А она из-за этого лишена многих добрых чад своих и потеряла их. Так что твоему блаженству надо позаботиться и потрудиться, чтобы призвать тех, кого ты лишился, примириться и объединиться с ними. А это легко произойдет, если ты выбросишь прибавление из святого символа. Ты сможешь это легко сделать, если захочешь. так как все латинские народы одобрят Твое решение и повеление, поскольку считают Тебя преемником Святого Петра и почитают Твое учение. Итак, если Ты уберешь прибавления, то не только грузины, но все христианские народы подчинятся Римской Церкви и воистину объединятся и прославят Тебя как истинного ученика Христова и подлинного преемника Святого Петра.

И все последуют за Тобой с искренней любовью. И тогда Ты будешь подлинно Папой и Отцом всех христиан, и единым пастырем, и все будут под Тобой единым стадом». Папа был совершенно уверен, что подчинит и приобретет грузины как иноязычного, простого, неученого и варвара. Услышав же от него такое, он остался безмолвен. Тот же грузин присутствовал в другой раз на соборной встрече, когда совершалась праздничная литургия перед лицом Папы. И благородный муж, протонотарий Иоанн, говорил большое поучение на латинском языке. Там же рядом сидели и мы. Иоанн часто приводил Аристотеля в подтверждение того, что он говорил и чему учил.

Грузин, услышав это дважды и трижды, толкнул меня руку Когда я повернулся к нему и знаками поинтересовался, чего он хочет, он сказал, — Что, Аристотель? — Аристотели. — Нехорошо, Аристотели. Когда я спросил словами и жестами, а что же хорошо, грузин сказал, — Святой Петр, Святой Павел, Святой Василий, Богослов Григорий, Златоуст. — Не Аристотель, Аристотели. Жестами, рукой, мимикой он передразнивал говорящего, о наипаче всех нас, перебежавших к таким учителям. Этот рассказ появился как бы на ходу, чтобы показать, что латини не посрамлялись не только значительными людьми из наших, но и иноязычными простецами. А неученый и варвар оказался учителем папы.

Но пусть наш рассказ вновь обратится к продолжению. После того, как подача голосов была завершена и утверждена императором, он сказал «Вот с помощью Божией оказалось, что вера латинин хороша». Собор показал это и постановил, чтобы мы объединились. И так подобает, чтобы об этом никто более не спорил. До решения Собора любой желающий имел свободу говорить, что он хотел. После же решения никто не имеет возможности говорить против Соборного решения. Я слышу, что некоторые отцы устраивают возмущение и шум, поэтому я говорю вам, офицерам, смотрите и будьте внимательны, и если кого найдете возмущающимся и говорящим что-либо против объединения, то сообщите об этом мне, и я распоряжусь, чтобы было подобающее воздаяние и этому лицу, и этому делу. На следующий день император пришел к папе и рассказал, как все произошло.

Он надеялся, что папа примет это с радостью и весьма одобрит его. Папа принял происшедшее лишь отчасти и сказал «Мы слышали, что вы ныне признали истину и приняли ее к душевной пользе. Я радуюсь этому. А какое было бы счастье, если бы ваши предшественники совершили это благое дело». Но одно то, о чем вы сейчас говорите, недостаточно для объединения. Но есть между нами и другие различия. Нужно исправить и их, и тогда уже окончательно объединиться друг с другом». Это показалось императору удивительным, поскольку вышло против того представления, которое было у него в отношении этих дел.

Через день после того, как было принято указанное решение, то есть на следующий день, Патриарх позвал Великого Хартофелака, меня и Протекдика и начал рассказывать и увещевать. Начал он с флоринов, сказав, что Папа уже дает то, чего нам не хватает, то есть содержание, за пять с половиной месяцев. Снаряжает также пять галер и отдельную галеру для императора. Дадут и венецианцы. Будут следовать также корабли-виглы, и мы возвратимся с честью вместе с пятнадцатью галерами. Затем Патриарх показал нам письменное обещание Папы и кардиналов В котором говорилось, что в марте они дадут для города 20 галер, чтобы император имел их там, где ему будет нужно. И что еще, папа сделает многое для города, так как он много и по-доброму о нем заботится. И будет большое благо для всех христиан.

Затем он добавил. Вы видите, как оказалось, что то, что говорят латинине, является учением святых отцов. Это утверждают и западные, и некоторые из восточных Итак, это было безупречно доказано и одобрено Собором и всеми. Вы же – ближайшие мои и Чада мои, члены мои и друзья мои. Никто еще не говорил вам об этом, но я счел за благо и говорю вам, что дело по благодати Божией устроилось хорошо и решено, что мы объединяемся с латининами. Итак, надо, чтобы и вы, как добрые люди, как Чада Церкви и мои ближние одобрили произошедшее ради благого мира, пользы христиан, ради помощи Родине и того блага, которое последует за Единством, и чтобы Вы были согласны и единомысленны со мною, как Вы и были раньше. Говорю это Вам как ближним моим и чадом моим. Ведь кому другому подобало сказать это Вам, если не мне, Вашему Предстателю и Отцу?

Когда другие ответили, сказал и я, что я рожден, вскормлен и воспитан, по благодати Божией, замечательнейшими родителями и церковными учителями, которых Твоя Великая Святость, конечно же, знала. Я всегда научался от них и от других знающих и удивительных людей, которых я застал и видел на родине, но также и из того, что я читал у святых отцов говорящих о различии между церквами и о том, каким образом истина находится в нашей церкви. Если я и мал в слове, и по нерадению моему не смог сравняться с моими родителями и учителями, то все же с помощью Божией я могу размышлять о том, что я читаю, поскольку я не из самых неученных. И так из всего, из того, чему я научен и о чем думал, из того, что я читаю и о чем рассуждаю, Я не нахожу, что учение латенин здраво, но что оно противоречит преданию нашего Спасителя и научениям святых. Как же я, презрев все, одобрю учение, противоречащее святым, и нанесу душевный вред себе самому? Если бы опасность была внешняя или даже телесная, я бы последовал за Твоей великой святостью и одобрил произошедшее. Но здесь я вижу опасность для души. Я не могу чего-либо отвергнуть или одобрить, кроме того, что я уже одобрил».

На это Патриарх сказал «Хорошо то, что ты говоришь. И я был внутри себя такого же мнения, и вы все меня слышали, как я считаю, и вы знаете, что я всегда возражал и не соглашался более других. Но когда я услышал, что говорят об этом святые, которых мы празднуем и любим, как истинных святых то принял это и я, ведь как я не приму святых? На это я ответил. А кто знает, что святые это говорят? Откуда мы знаем, что то, что они приготовили, является речениями святых, когда они предоставили нам испорченный святой символ в деяниях Седьмого Вселенского Собора? Какое они представили нам доказательство этого? Как же мы пренебрежем ясными, четкими, и не вызывающими возражений речениями восточных святых и примем то, что мы не читали и не слышали, но почитаем за сомнительное и испорченное.

Они не являются сомнительными, сказал Патриарх. Подлинны и речения западных святых. Ведь это говорят и святой Афанасий, и святой Кирилл, и святой Епифаний. Я же сказал, не говорит этого святой Афанасий. Скорее даже он говорит обратное. Не говорит и святой Кирилл, и мы знаем точно, что он говорит. Я читал святого Афанасия, ответил Патриарх, и он говорит это ясно, и святой Кирилл говорит это во многих местах. В отношении святого Епифания я много спрашивал учителя Кир Иосифа, и он сказал мне, а других у меня есть что сказать, об этом же моем святом не знаю что сказать.

По правде говоря, я не считаю так, как он говорит, но поскольку он святой, то мне лучше принять его слова, а не наши». А он говорит это яснейшим образом. «И так я говорю вам, как ближним моим ичадам, и советую – примите произошедшее». Когда мы вновь возражали и противились объединению, Патриарх сказал «Вы делаете так, чтобы мне не вернуться в город». Когда мы ответили, что Твоя Великая Святость имеет здесь большинство единомышленников, чем же мы мешаем Он ответил, если не все мои ближние будут единомысленны, то я не вернусь в город. Но я говорю вам и объясняю по-отечески, дружески и с заботой. Если вы послушаетесь меня, то все будет хорошо. Если же нет, то собор, узнав об этом, не отпустит вас просто и как попало, но поступит, как ему подобает.

Мы же ответили, мы готовы вынести все, если собор определит. Все же защитники собора, сказал я, которые и приготовили это объединение, говорят, что высказывания восточных и западных святых согласны друг с другом. Я прошу тебя повелеть, чтобы предстал я и кто-нибудь из них, кого ты определишь перед твоей великой святостью, и я выскажу затруднения, какие я имею в отношении некоторых речений святых. Если он разрешит мои затруднения и согласует цитаты, хорошо. Если же нет, то я не приму все произошедшее, как оно было. Патриарх сразу сказал. Вот, ты ищешь собеседование, и рассуждай без стеснений. Собор и все архиереи удовлетворились высказываниями святых, и ты один не хочешь за этим следовать?

Я знаю, архиереев, ответил я. и кроме двух или трех остальные каковы? Или ты прикажешь, чтобы я последовал сказавшему? Я принимаю от сына, если неповрежденной сохраняется святая Троица? Будучи спрошен трижды, он трижды это неизменно ответил и вызвал смех, впав в противоположное первоверховному апостолу. Недостаточно для меня, продолжал я, следовать которые так умеют в кавычках богословствовать. Я прошу того, о чем сказал. Если же нет, то другого я ничего не скажу.

Он же вновь сказал. Невозможно мне сделать то, что ты просишь, ведь я должен последовать собору. Если же у тебя есть сомнения, и ты ищешь, как говоришь, их разрешение, то пойди к кому ты хочешь, скажи, в чем нуждаешься, и исцелись от него. Только пусть это произойдет быстро, и чтобы не узнал кто-то другой, так как я не хочу оказаться между жерновами. Итак, на следующий день я пришел к великому Протасенкелу и рассказал ему все подробно о словах Патриарха и о наших прениях. Он же сразу начал ударять себя по лицу, скорбеть и оплакивать себя, и отказываться от жизни, когда услышал, что Патриарх стал таким вот образом обрабатывать нас начиная с Флоринов и Галер. Он бил себя в грудь, плакал и терзался, как недавно овдовевший, так что даже меня довел до слез. Я был вынужден удерживать его руки и препятствовать тяжким ударам и умерять его плач, скорби и рыдания.

Когда в таких занятиях прошло много времени, он с трудом проговорил. Я одержим скорбию и не могу более ни слушать, ни говорить об этом. Приди в другое время. и мы рассмотрим эти вещи. Когда я поздним вечером вместе с другими пришел к Патриарху, то Патриарх сказал мне «Ну, что ты скажешь?» Когда я ответил, что я еще не нашел того, что искал, то он мне сурово повелел «Позаботься об этом быстрее». Я вновь отправился к Протасинкелу на следующий день, имея в руках тексты, чтобы показать ему. Он же сразу начал говорить одно за другим рассказывая старые истории и сплетая бесконечные многословия и излишние рассказы, переходя с одного на другое так, что большая часть дня прошла зря. Как только я начал говорить о том, чего я просил, он сразу сказал «Сейчас не время говорить об этом, ведь это требует другого времени.

Когда мы вернемся в Константинополь, тогда эти вопросы будут изучаться, а сейчас ты следуй своей церкви». и отослал меня с такими словами. Я же опять сказал, когда мне кто-либо покажет, что это объединение не противоречит тому, что говорят святые об исхождении Святого Духа, тогда и я последую. По ходу этих дел скончался Патриарх, и больше мне никто не говорил об объединении. Вот так был к нам расположен Патриарх, а мы к объединению, как это показано выше. Между тем латиняне, получив от наших согласие с их учением, перешли к другим вопросам и просили наших, чтобы они исправили нечто из нашего церковного чина, что было им не угодно. Императоры Патриарх, услышав об этом, скорбели и раскаивались в согласии с их учением. Тем не менее Патриарх, после того, как сказал и выразил указанное выше мнение, готовился к возвращению и даже уже отправил большую часть своего багажа в Венецию.

Он говорил, что осталось немного дней до того, как он подпишет будущий ОРОС и сразу отбудет из Флоренции. Но он не сподобился ничего из этих двух, поскольку, не успев подписать, он умер и был там погребен. После того, как он подал тот голос, который подал, он прожил восемь дней и умер внезапно во время ужина. Было 10 июня второго индикта. Патриаршествовал он 23 года и 20 дней. Подробный же рассказ о его длительных и многообразных болезнях, о том, как по ходу конного переезда из Феррары во Флоренцию с ним приключилась водяная болезнь и каким образом настигла его смерть, я оставляю другим, желающим это рассказать более доброжелательно.