11. Император склоняет к унии ⧸⧸ Сильвестр Сиропул. Воспоминания

Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе. Часть восьмая. В которой рассказывается о собеседованиях во Флоренции и как император прекратил их и перешел к компромиссам ради объединения. В то время прибыл посол с просьбой о помощи городу. Император с великим усердием просил папу об этом и ничего не достиг. И как он, то есть император, насмеялся над митрополитом Ираклийским. И как Юлиан, придя к императору, доказывал, что папа делает даже больше уговоренного, тогда как мы не соблюдаем договоренности.

И как император пришел отдельно вместе с несколькими архиереями к папе, и они тайно обсуждали пути объединения. И как латинине прислали нашим исповедания веры, а наши, со своей стороны, им. Воспоминание восьмое. После нашего прибытия во Флоренцию нам дали возможность отдыхать первую неделю поста. На следующей неделе готовились к собеседованию, и латине не просили, чтобы они имели возможность предлагать вопросы. Император согласился прежде, чем поставил вопрос об этом на Синоде. Узнав об этом, наши сказали Императору, что нехорошо нам отказываться от возможности предлагать вопросы. Император же ответил.

Сначала предлагали мы. Сейчас справедливо, чтобы предлагали они. Наши на это ответили. Мы являемся убеждающей и обвиняющей их стороной. Поэтому следует нам сначала высказать наши обвинения и вызвать их к ответу. Император возразил. Следует нам сохранить равенство каждый из сторон. На первых заседаниях предлагали мы, а сейчас следует предлагать им».

И подтвердил это, сказав «Ведь так будет справедливо». Итак, 26 февраля второго индикта, в четверг второй недели поста, состоялась первая встреча. Юлиан начал, говоря во вступлении «Блаженнейший Отец повелевает мне рассказать что когда мы договорились о перенесении этого священного собора из Феррары во Флоренцию, император сказал, что он очень желает, чтобы это дело единства было завершено и доведено до конца. Папа принял это с радостью и сказал, что для этого нет другого более подходящего способа, чем постоянные собеседования. Наконец было решено, чтобы мы обязательно встречались трижды в неделю, и собеседования продолжались бы по три часа каждая. Затем Императору показалось более полезным, чтобы с каждой из сторон было выбрано по несколько человек, которые бы отдельно и келейно старались найти путь, к которым мы бы пришли к единству. Если мы таким способом сможем объединиться, то пусть будет реализовано то, что мы постановим. Если же не будет таким образом найден способ объединения, то мы будем следовать к объединению через собеседование.

Поскольку император это предложил первым, то ясно, что он нашел и способ объединения, и папа просит, чтобы он нам открыл его. Император ответил, что я первым делом сообщу то, что собирался высказать до того, как кардинал сказал то, что сказал. Затем отвечу и на его слова. Итак, я утверждаю, что мы сказали по поводу прибавления к символу веры много сильных слов и могли бы сказать еще больше и сильнее, но оставили их по вашей просьбе. Так что в нашей власти остается сказать об этом, когда мы захотим. Поэтому я и решил сообщить об этом заранее, чтобы, если нам случится вернуться к тем словам, не оказалось Будто мы возвращаемся к тому, от чего отказались. «В отношении остального, что ты сказал, соглашаюсь и я, что это так. Способ Божие объединения мы не нашли и не имеем его, поскольку не искали.

Если же имеете вы, то мы просим вас явить его нам». Услышав эти слова, они, встав, приблизились к Папе и тихо совещались. Затем они сели, и Юлиан сказал «Кратчайший Владыка Император, Твоя кротость убеждена, что сказанное Твоими о прибавлении сильно и подлинно, а многое другое они оставили по причине того, что мы просили перейти к собеседованиям обучений. И Твоя кротость позволяет нам это сделать, с тем, однако, чтобы, когда Твоя кротость захочет, вернуться к тем речам. В отношении первого, Святейшему Отцу и всем нам кажется, что различие относительно прибавления было великолепно разрешено и объяснено. А то, что Вам кажется сильным, было с ясностью не спровергнуто. Так что мы просили перейти к собеседованиям об учении, чтобы не терять время. Пусть Ваши сейчас скажут, если они имеют что сказать.

Мы готовы слушать и разрешать. Император ответил. О прибавлении мы сказали, что вопрос остается открытым, поскольку он не решен, так что ему следует оставаться открытым. О пути единения мы не говорили, что будем его искать одни. Мы обязательно должны найти способ объединения, но вместе. То, что было сказано на этой и на других семи происшедших во Флоренции встречах, содержится в записях, которые ежедневно велись назначенными писцами. И если кто захочет узнать, то найдет их там. На заключительной встрече митрополит Эфесский, побуждаемый императором, сказал слово, представляющее на основе цитат из Священного Писания и Творений Святых Отцов истину и чистоту нашей веры и догматов нашей Церкви, и положил конец дискуссии.

Это он сделал в виде неубеждаемости латинин, их софистичности и склонности к раздорам, а по большей части, как было сказано, побуждаемой императором. Были и две другие встречи, на которых латинине предлагали речения западных святых из каких-то тетрадей, утверждающие их учения, то есть исхождение Святого Духа и Ацина, и просили ответа. Но никто из наших не дал ответа. Сказали только, мы будем отвечать, когда увидим подлинники. На этом собеседования прекратились. Император собрал всех нас перед лицом Патриарха и сказал митрополиту Эфесскому, чтобы он ответил на то, что предложили латинине. Он же заметил, я вижу, что эти собеседования никогда не закончатся и не принесут нам ничего хорошего. Поэтому я предлагаю не говорить впустую и не сражаться зря.

Ради этого я взял у твоей святой царственности разрешение на то, чтобы сказать, что я сказал в заключительной беседе, и остановиться на этом. Если ты повелишь, пусть скажет кто-нибудь другой и даст им ответ. Поскольку Император склонял именно его сделать это, он добавил. Я не знаю, принадлежат ли представленные цитаты указанным ими святым. Если я буду отвечать, то скажу, что они поддельны». И тут же некоторые сказали ему «Если ты скажешь, что они поддельны, то оскорбишь святых, воздвигнешь разномыслие и спор между святыми, и будет большой соблазн». Он же ответил «Я не оскорблю святых, поскольку мы не знаем и не имеем текстов которых содержатся эти цитаты, и они нам неизвестны, ведь мы не слышали о них до сих пор, то я объявляю, что сомневаюсь в них, так как я не знал их о западным святым воздам подобающую честь». Но слово это не понравилось окружению императора.

По прошествии двух дней император пришел к патриарху. Собрались вновь и мы, чтобы говорить и советоваться о тех же вещах. Когда опять многое было об этом сказано, то митрополит Эфесский сказал, то, что из цитат западных святых согласно с письмом к Марину, святого Максима Исповедника, то я приму, как подлинное. А что не совпадает, я не приму. Это не понравилось протосинкелу и большинству присутствующих, кроме немногих. Поэтому и было отвергнуто. Мы вновь собрались на третью встречу у Патриарха в том же составе и по тем же вопросам. Император присутствовал и просил митрополита Эфесского дать ответ на представленное латининами.

Об этом было произнесено много слов, и митрополит Эфесский сказал «Я могу дать ответ, в котором объясню и докажу, что эти цитаты не согласуются с учением, которое имела вся Христова Церковь, тогда единая. даже если услышанные нами сейчас цитаты эльмели место и тогда. Император спросил, откуда представленная твоими силогизмами будет иметь убедительность и достоверность? Тот ответил, от вселенских соборов. Это не понравилось Императору и некоторым другим, так что вскоре это было отвергнуто, и мы расстались. Выходя, митрополит Эфесский сказал вслух Императору, Патриарху и всем остальным. Я открыто выскажу свою точку зрения и мнение, которые имею о данных вещах. Если это понравится и остальным, хорошо.

Если нет, то я все же последую за моей церковью. Так у нас обстояли дела, когда к императору прибыл посол Факрас Кантакузин с грамотами от императриц, деспота и месадзонов. Смысл посольства был в том, что Сенату показалось правильным и во всех отношениях нужнейшим, чтобы к концу весны в Константинополе оказалось по меньшей мере две папские галеры, поскольку таким образом будет сдержан натиск на город. Контакузин развернуто рассказывал это императору и просил скорее позаботиться об этом, так как уже начиналась весенняя пора. Через несколько дней он сказал нам, открыто хвастаясь, что вскоре он вернется вместе с кораблями. Когда мы несколько усмехнулись, зная расположение к нам латинин и их помощь, он сказал вновь, я совершенно уверен, что через 15 дней уеду отсюда с кораблями. Он не знал, что выйдет вместе со всеми нами через шесть месяцев и достигнет с нами Константинополя к следующей весне. на кораблях Прагматии.

Однако император принял это посольство с радостью, так как и сам заботился о подобных вещах. Воспользовавшись этим поводом, он передал папе просьбу о помощи в таких словах. Наши договоренности, скрепленные и утвержденные изданным вами, то есть латининым декретом, среди прочего содержат и то, что пока мы пребываем в этих краях то если понадобится послать корабли на помощь городу, твое блаженство пошлет их на собственные средства. Сейчас великая нужда и необходимость послать туда корабли, так что мы имеем право просить твое блаженство, чтобы ты послал корабли согласно соглашению в декрете. Сам я сейчас не прошу этого, но свидетельствую, что на расходы на арбалетчиков и галеры, охраняющие Константинополь, ты должен 11 тысяч флоринов. так как именно этой суммы не хватает находящимся там. Пусть выделят сейчас эти флорины и снарядят на них две галеры, и они отправятся в город. Я же напишу, чтобы охраняющим город выдали из моих доходов, причитающиеся им от твоего блаженства, сообразно нашим соглашениям».

Император говорил это папе с большой мольбой, часто и в течение многих дней, и ничего не достиг. Такую вот помощь для нашей Родины Император нашёл у латинин при острой необходимости, присутствуя там лично вместе с Сенатом и всей Церковью, прямо говоря с ними и прося. Латини не требовали ответа и говорили, что если наши убеждены тем, что они сказали, то нужно объединиться, а если сомневаются, то нужно говорить «да ещё». Император знал, что если будет говорить митрополит Эфесский, то он будет говорить тем же образом, каким, как было сказано выше, он и говорил, а не так, как этого хочет сам Император. Так что он не хотел больше возвращаться к собеседованиям, а искал каких-либо способов объединения и компромиссов, совещаясь ежедневно с великим протесенкелом, митрополитом российским или никейским, каждый из которых приходил к нему отдельно. Остальные же сидели праздном. Если они когда исходились для совещания по приказанию, то, скорее, они получали упреки от императора как неубеждаемые, якобы не помогающие на путях единства и не пекущиеся о том, что кажется полезным для блага Родины. Упомянутые трое удостаивались принятия и благосклонности, как находящиеся постоянно с императором дающие удобные советы и помогающие ему.

Были с императором сами они и те, кто за ними следовал. Остальным же доставались гнев и тягость. Некоторые писали из Анконы и Венеции к своим друзьям, говоря, вы там находитесь под арестом и не подозреваете об этом. Захотел как-то митрополит Никейский выехать верхом ради небольшой прогулки. И когда он достиг ворот города, привратники помешали ему, сказав «Мы имеем приказ от сеньории, чтобы не позволять ни одному греку выезжать конным». Сказал им митрополит Никейский «Какую власть имеет над нами ваша сеньория, чтобы устраивать такое ограничение?» Они же ответили «Не наша сеньория делает это, но ваша царская власть». Император попросил Синьорию сделать это, а Синьория приказала нам, и мы храним это. Так по неволе возвратился митрополит Никейский к Патриарху, а следовавшие за ним слуги рассказали нам о происшедшем.

Мы очень были этим огорчены и встревожились, осознав уже третье ограничение. Однажды мы все собрались по приказу в Патриарший дом, и Император начал так. Я являюсь защитником Церкви. Дело защитника Церкви, которое при других обстоятельствах разделяется на множество, в данном случае состоит из двух вещей. Первое. Хранить и защищать догматы Церкви и предоставлять свободу тем, кто хочет говорить в их пользу, дабы беспрепятственно способствовать тому, что они избирают сказать, как право учения, а также высмеивать и удерживать любящих споры и враждебным образом противоречащих. Второе – удерживать и сохранять всех наших в единомыслии, чтобы все были согласны в едином произволении и едином помышлении. В настоящее время это является моим делом как защитника Церкви.

Поэтому я заранее сказал вам, дабы вы знали, что противоречащий, любящий споры и не подчиняющийся решению большинства Найдет со стороны моего царства гнев, насмешки и все остальное, подобающее для его стеснение и смирение, чтобы он не буйствовал, как придется, но знал свою меру и следовал большинству». После такого вступления император объяснил, что нужно найти некий компромисс, с помощью которого будет достигнуто единство. Об этом некоторыми из сотрудников императора были сказаны разные слова. Пока об этом говорили, патриарх был сражен своей обычной болезнью и ушел в свое жилище. Желающие говорили об этом деле, и посреди этих речей император сказал «Если окажется, что латини не согласны с тем, что Святой Максим излагает о Святом Духе в письме к Марину, то не кажется ли вам за благо, чтобы мы объединились через это?» Митрополиты Российский и Никейский, а также Великий Протасинкел брали слово и спешили объявить это решение правильным и убедить всех принять его. Митрополиты Эфесский и Ироклийский и немногие другие возражали. Митрополит Эфесский утверждал, что латинине учат противоположное тому, что говорит Святой Максим. Как же мы объединимся с теми, кто только на словах соглашается с речением святого Максима, а у себя учит противоположному и даже провозглашает это в церквах.

Надо, чтобы они сначала ясно и несомненно исповедовали наше учение и таким образом объединились с нами. Император сказал на это, что мы должны у них просить исповедания устами и довольствоваться этим, а не исследовать помышления в глубине сердец их. На это митрополит Эфесский ответил «Если мы в помышлениях расходимся в отношении веры, то мы не сможем объединиться». После многих речей и этой, как казалось, дискуссии император заявил «Вопрос исследован достаточно, пусть все голосуют». Митрополиты Эфесский и Ираклийский сказали, что недостаточно нам объединяться на одном лишь высказывании святого Максима. А митрополиты Российский и Никейский и Великий Протасинкел утверждали обратное и представляли это как вполне достаточное. Поскольку император знал, что он заранее подготовил большинство, чтобы они последовали его мнению, и лишь некоторые возражали, то он приказал не говорить по одному, но чтобы все высказали свое одобрение, если они соглашаются с тем, что сказали митрополиты Российский и Никейский. Немногие воскликнули – одобряем и принимаем.

Император настаивал – пусть скажут это все. И на этот раз сказала большинство – это хорошо, принимаем. Но Император, смотря и обращая внимание, кто говорит, сказал – а те, кто сидят сзади, не могут говорить? Почему они не подают голос? Побуждающий их согласиться с постановленным, а это был митрополит Никомедийский, Все одобряют и принимают это. Таким вот образом, из такой свободы император спросил мнение всех по данному вопросу. Если некоторые склонялись к мнению эфессского и иероклийского митрополитов, то не нашли храбрости сказать то, что они хотели. Затем вновь перешли к другим разговорам о единстве, которым противоречил митрополит эфесский и завязалась ссора.

Спорящие с ним показали несогласие в выборе мест. На этих встречах, устроенных нами отдельно, они сидели напротив эфессского митрополита и тех, кто с ним. Митрополит Ироклийский, видя страстность и любовь к спорам у тех, кто противоречил митрополиту Эфессскому, сказал им «Вы, в самом деле, все говорите это ради страсти». Услышав это, митрополиты Российский и Никийский воскликнули. Посмотри, как он нас оскорбляет. И что мы говорим плохого, что мы подвергаемся от тебя оскорблениям? И начал митрополит Российский поносить митрополита Ироклийского. Император, призвав митрополита Российского к молчанию, сам весь устремился с гневом на митрополита Ироклийского и сказал.

Владыка, откуда ты имеешь право так говорить, укорять и бесчинствовать? Ты не знаешь, что дерзишь архиереям, и откуда взял ты такую власть? Ты не знаешь своих границ и не представляешь, докуда простирается твое знание и образование, но ты являешься неотесанным и простецом, поэтому ты и решился такое сказать. Ведь если бы ты был разумным и воспитанным, ты бы не говорил так дерзко и не бесчинствовал перед лицом императора. До каких пор я буду терпеть эти твои бесчинства? До каких пор буду это выносить? Или ты думаешь, что я не знаю твого, что ты говоришь и устраиваешь, чтобы воспрепятствовать этому божественному делу единство? Я в точности знаю, как ты к этому расположен и что ты делаешь против единства.

И я поистине знаю, что ты избрал даже продать мантию, которую носишь, чтобы воспрепятствовать единству. Мы пришли сюда не для того, чтобы каждый говорил и делал, что ему вздумается. но чтобы потрудиться вместе для общего блага. А ты не стыдишься и не стесняешься и не боишься говорить и делать противоположное. Но то, что ты устроил во время встречи в Палатеане и сказал мне перед лицом моей госпожи и императрицы матери, что ты мне сказал, я перенес с великодушием. Ты же не подумал и не устыдился того, что ты сказал. Так и сейчас ты, не стыдясь, говоришь то, что тебе не подобает, так как являешься простым человеком, невоспитанным, неблагородным и диким, и ты не догадываешься и не знаешь, что за слова ты говоришь. Но виновным во всем том, что ты говоришь и делаешь, являюсь я.

Ведь если бы я устроил тебе, что следовало за то, что ты сказал перед лицом моей госпожи и императрицы, то и сам ты, и всякий, подобный тебе, думал бы и следил за тем, что А сейчас наши великодушие и кротость сделали тебя еще более невоспитанным и бесстыдным». Эти и множество других слов, полных гнева и досады, император с негодованием изверг на митрополита Ироклийского, возвращаясь и повторяя дважды и трижды одно и то же в неудержимом порыве гнева. На это он потратил полтора часа. Наконец к вечеру, как только император остановился, сказал ему митрополит Ироклейский. — Благодарю Тебя, Владыка мой святый, что за работу, которую я для Тебя сделал, и за труды, какими потрудился, за трудности, опасности и прочие обстояния, которым я подвергся, исполняя и ревностно выполняя Твои пожелания, я услышал от Твоей святой царственности такие определения. и такие получил воздаяние и благодеяние. Затем все остановились и достаточно времени сидели безгласно. Потом архиереи, сидящие близко к деспоту, просили, чтобы он стал посредником и примирил императора с митрополитом Ироклейским.

Так и произошло. После просьб деспота и некоторых архиереев император сказал Я прощаю на этот раз и сочувствую по этому поводу, ему же впредь надо быть внимательнее». Так император почтил представителя Александрийского патриархата и проэдра Ипертимов. За этим нас вновь застало бездействие, и мы сидели, бедствуя и страдая. Прошел и заранее определенный срок, то есть память Святого Георгия, и не было совершено никакого ни дела, ни А о пропитании вовсе не помнили обещавшие поставлять его дважды в месяц, как только мы попросим. Когда прошло уже три месяца и больше, то все истрадались от нужды, а более других, янычара Императора, как наиболее нуждающиеся и бедные. Поэтому они приступили к великому Протасинкелу как влиятельному человеку при Императоре и просили его обратиться к самодержцу чтобы он дал им что-то на пропитание. Он просил дважды и трижды, и ничего не достиг.

Когда же они еще более просили его, то он дал им из своих средств один флорин, и через день вновь поступил так же. Когда же они опять из-за нужды пришли к нему и просили, чтобы он на средства императора или на свои собственные позаботился о них, то великий Протесенкел, зная расположение императора, и, не решившись к нему обратиться, дал им от себя свои священнические поручии и сказал «У меня нет больше ничего, чтобы дать вам. Поэтому, взяв их, продайте и используйте на пропитание их цену». Они, взяв их, пошли, показывали их архиереям и просили купить, рассказывая о заботе великого протасинкела. Поскольку там ни у кого не было надобности купить они вернули их давшему. Через несколько дней опять, теснимые нуждой, они приступили к великому Протасинкелу и оплакивали свою крайнюю нужду и то, как один из них продал оружие, другой заложил одежду, третий еще что-то. Он же сказал им, идите к митрополиту Эфесскому и к великому Саккеларию, поскольку именно они препятствуют объединению, и сделайте с ними что хотите. Из-за них страдаете и вы, и все остальные, и мы не можем вернуться домой».

Они, услышав это, сразу побежали к митрополиту Эфесскому, будучи числом более двадцати человек, но не нашли его. Оттуда они отправились к великому Сакелларию, вооруженные гневом, и говорят ему. «Почему вы не даете совершиться объединению, но хотите, чтобы мы умерли здесь? Разве хорошо, если мы погибнем от голода? Или вы не знаете, что мы не потерпим здесь страдать из-за тебя и другого, тебе подобного? Когда Великий Сакеллари спросил, а кто сказал, что я помешал или мешаю единству? Они ответили, Великий Протесенкел говорит, что ты и митрополит Эфесский мешаете произойти объединение и послал нас к вам. Он, испугавшись и затрепетав, не знал, что и делать.

Он едва смог их устыдить и заставить молчать когда и они разобрались и поняли злоумышленный образ действий Великого Протасинкела. Великий же Сакеларий пошел к Патриарху, чтобы обвинить и судиться соборным образом с Великим Протасинкелом по поводу этого злоумышления. Мы же, заботясь о репутации нашего чина, просьбы и словами воспрепятствовали ему. Когда же в другой раз сидели вместе митрополит Некомедийский, Великий Сакеларий, Великий Протасинкел и некоторые другие, скорбя по поводу недостатка продовольствия и великой нужды наших, Великий Протасинкел сказал «Это я позаботился» и они удержали пропитание. Услышав это и изумившись, Великий Сакеларий сказал ему с сарказмом «Отлично! Сделав знак большим пальцем в подтверждение и похвалу его по печени и заботе о наших. Тот же сказал. И что я сделал плохого?

Вы хотите проедать флорины папы, будучи праздными и совершенно не заботясь о единении? Великий Сакеларий, изумляясь не меньше, нежели иронизируя, сказал. Ты хорошо сделал, поэтому я и говорю тебе «отлично», хваля и изумляясь тебе. твоему состраданию и помощи соотечественникам и единомышленникам и заботе о нуждающихся. Вот такие советы наши предлагали тем, кто отличаются от нас и всеми способами стараются нас подчинить и борются, чтобы одержать над нами вверх. Поскольку дела обстояли таким образом, то мы, Страдая и терпя нужду во всем, просили и умоляли патриарха, чтобы он сообщил императору и просил его позаботиться о делах и, в особенности, о нашем возвращении, поскольку мы увидели, что бесполезным для нас будет решение латиним. После второй и третьей беседы патриарх послал к императору митрополита Молдавлохийского, великого Скивафилака и меня, чтобы сказать ему следующее. Прошло много дней, что мы сидим праздными, и я вижу, что не произойдет ничего хорошего.

Все наши страдают, а я больше остальных. Я немощен и не нахожу здесь подобающего отдохновения, и потому я требую возвращения, так как не хочу быть похороненным в Италии. Поэтому я прошу Твою Святую Царственность позаботиться о нашем возвращении, ведь ни я, ни наши не могут больше здесь оставаться и страдать. К тому же мы не видим, что бы могло произойти исправление в различии учения. Поэтому надо оставить это и подумать о возвращении. Император, когда услышал это, сказал, что касается меня, то я не сижу праздновал, но постоянно говорю и борюсь по поводу этого дела. Ко мне постоянно приходят люди от папы и говорят, а я отвечаю. И если другие спят, то я борюсь.

Что мы бездействуем и что прошел назначенный срок, зависит не от меня, а от вас, поскольку вы устраиваете задержку. Вы утверждаете, что не будет благополучно завершения, и чтобы из-за этого я позаботился о возвращении. Но это не мое собственное дело, а Церкви. Если это дело разорю я и произойдет какая-либо оплошность, то вся брань падет на меня. Если будет ошибка и порицание в отношении моих собственных то есть государственных и мирских, которые я делаю вместе с моими людьми, то мне это не покажется чем-то серьезным. Но данное дело есть дело церковное, и оно заслуживает внимательного рассмотрения и церковного совета. Итак, я не хочу испортить это один и позже получить брань и порицание от многих, которые решат, что иное решение было бы нам полезнее. Ведь проще сказать, мы отрежем это.

Но ведь надо думать, какой следует наносить удар, чтобы не грубо и будто бы топором, но как можно мягче и легче, если он и понадобится. К тому же я не признаю эти слова словами патриарха, но, как мне кажется, другие вынудили и заставили его, чтобы он совообщил это мне. Так что я пойду сам, послушаю его и отвечу пространнее. Так сказал император. Я все же боюсь, что в этих делах нас не миновало то, о чем говорил учитель Иосиф в Риени. Он часто говорил, что если благоволит Бог состояться собору, то я скажу там слово, которое несомненно и беспрекословно объединит нас. Оно непостижимо, так что никто не сможет отвергнуть его как враждебное или ошибочное. Смысл этого загадочного предложения Иосифа в Рийене так и не ясен.

В келье, где мы сидели, под потолочной балкой висело сферообразное зеркало. И он сказал. Подобно тому, как это зеркало безупречно, ведь никто не сможет одним прикосновением взять и удержать его. Так и слово то, – сказал он, – безупречное и объединяющее. Я просил, чтобы он сказал мне то слово, но он не захотел. Я сказал ему, «Ты говоришь мне дело великое и труднообретаемое, скорее даже необретенное до сего дня. Да сохранит тебя Бог до того времени, чтобы, если есть на то воля Божия, это благое дело было совершено через тебя. Но если ты, как человек, воздашь долг смерти и не передашь кому-либо то, о чем ты говоришь, то я думаю, что ты сам будешь иметь большой грех и нам нанесешь великий урон.

Итак, я прошу тебя, открой мне это, а я сохраню как тайну». Он же не захотел сказать мне эту тайну, ответив, «Не думай об этом. Прежде чем уйти, я позабочусь о том, чтобы у вас было то, о чем я говорю, когда оно понадобится вам. Вы найдете это написанным, но позаботьтесь и вы, чтобы такое благо вас не миновало. Итак, поскольку латинине ежедневно просили и весьма настаивали, чтобы мы либо приняли то, что они сказали на последних собеседованиях и таким образом объединились, либо вновь вернулись к собеседованиям, то император был вынужден отправиться к патриарху. О чем они совещались наедине, мы не узнали. На следующий день он повелел, и мы собрались у него. Митрополиты Эфесский и Российский, Великий Хартофелак и я, и он сообщил через нас папе, что мы пришли сюда и оставались до настоящего времени, ожидая, что с Божьей помощью совершится объединение.

Состоялись и в достаточном количестве состоялись собеседования. И наши сказали множество хороших и необходимых слов о прибавлении и обучении. Также и Ваши сказали многое. Мы видим, что не придем к одному и тому же заключению. Так как ни Вы ни в чем не соглашаетесь с приводимыми нами доказательствами, ни мы не убеждаемся Вашими словами. И, как можно заключить из собеседований, мы не сойдемся на едином заключении. Поскольку мы все сделали, согласно тому, что заключали в себе наши соглашения, а из собеседований стало ясно, что не получится единство, то мы просим, чтобы вы позволили нам вернуться к себе. Когда услышал это Папа, то воспринял с негодованием и передал через нас обратно.

Я считаю, что наши достаточно доказали то, что они предлагали Должно было и вам убедиться услышанными вами ясными и истинными доказательствами. Если у вас в них есть сомнения, то спросите об этом у нас, и наши с легкостью дадут на каждое из них слово, разъяснение и решение. Ведь никогда не было и не будет у Римской Церкви недостатков силе слов, достаточных для разъяснения и решения любого затруднения. которое принималось или будет приниматься кем бы то ни было. Тем не менее, как мне кажется, наши ясно доказали, что то, что мы говорим и учим, является истинным учением Церкви, и они предоставили доказательства из слов ее святых и учителей. И я предлагаю, чтобы был назначен день, и собрались здесь вы, относящиеся к священному чину, вместе с переводчиком. Пусть будет лежать открытым Святой Евангелие. И каждый пусть подходит и, положив на него руку и клянясь, скажет, каково его мнение о том, что он услышал от наших».

Таким образом, я считаю, все легко придут к общему решению. Итак, идите, передайте это Императору и Вашим. Я же, скорее, сообщу Вам и нечто другое. Когда мы пришли и сообщили это императору, патриарху и остальным, то они не приняли такое предложение. Ведь как они могли на самом Святом Евангелии делать дело, им запрещенное? Митрополит же России возражал, говоря, что мы находим в Писании, что и Бог клянется. Этот вопрос о клятве был предложен прежде митрополитом Митилинским, так как он за много дней до того предложил это и говорил. что надо поступить таким образом.

Император пришел к Патриарху, собрались и мы там по его приказу. Папа послал трех кардиналов, камерария, Юлиана и Фермана, и десять епископов. Юлиан начал и от начала до конца обращался к Императору с дерзновением, красноречием и риторическим умением. Пусть будет из его слов передано то, что осталось в нашей памяти, если невозможно изложить их дословно. Итак, он сказал, словно от имени папы, что блаженнейший папа послал галеры, согласно договоренности, которые и пришли туда к вам в сентябре месяце. И хотя вы могли прибыть на них сюда в течение всего ноября, вы прибыли в феврале, и потому произошли очень большие расходы из-за такой задержки. Затем, когда Вы прибыли в Феррару, мы сказали, что надо устроить провозглашение Вселенского собора. И Вы потратили на это больше месяца.

Мы просили перейти к дискуссиям, и Вы опять не захотели, а попросили отсрочку в четыре месяца с тем, чтобы только после нее Вы говорили. Вместо четырех месяцев прошло семь, и Вы снова не захотели перейти к дискуссиям. Но и по ходу четырех месяцев Вы согласились, что будете встречаться с нашими дважды в неделю, и что мы будем говорить о различиях между нами. И Вы дали нам об этом грамоту. Тем не менее, Вы встретились восемь раз, а затем прекратили. Было установлено, что мы будем говорить на соборе трижды в неделю неопустительно. Но Вы и это не соблюли, но встречались с промежутками а потом и от этого отказались. Показалось правильным, чтобы нам отправиться во Флоренцию.

Зная Ваши отсрочки и промедления, мы попросили, еще будучи в Феррари, и Вы письменно обещали, что мы неопустительно будем дебатировать трижды в неделю, и что никакая причина или же болезнь императора или патриарха или оратора не воспрепятствует определенной и установленной встречи и собеседованию. Если оратору воспрепятствует болезнь, то другой пусть восполнит его речь. И если значительный святой праздник придется в установленный день, то чтобы на следующий день произошло собеседование, дабы мы скорее пришли к общему решению. Вы же не соблюли даже письменного соглашения, но после немногих встреч остановились, не придя к заключению. Блаженнейший же Отец исполнил и исполняет то, о чем было договорено, а скорее даже гораздо больше. Вы же не сохранили ни первого соглашения, о чем письменно обещали на провозглашении Собора, ни второго, когда перешли к собеседованиям, ни третьего, которое дали письменно при переезде во Флоренцию. И сейчас, после прошедших здесь собеседований, что другое вы любите, кроме праздности придерживаясь ее, будто бы для вас полезной. Итак, мы утверждаем, что наши доказали блестяще и достаточным образом, что то, о чем мы говорим, является истинным учением Церкви и ее святых учителей.

Если вы убеждены тем, что услышали, то приходите к заключению. Если же вы еще сомневаетесь, то возвращайтесь вновь к дискуссиям. Такой была цель и таков был плод слов Юлиана. Он говорил долго и с риторическим искусством более двух часов, восхваляя Папу и превознося его, нас же упрекая и броня, как ничего не делающих из того, о чем мы договорились. Император пожелал сам ответить с риторическим искусством на эти слова, но он словно бежал пешим подли лидийской колесницы. Все же он закончил речь сказав о прекращении дискуссии и добавив «Поскольку я понял, что с помощью дискуссии мы не придем к заключению, то я отказался от них». Юлиан опроверг сказанное императором и вновь утверждал, что благодаря собеседованиям мы придем к заключению. Император вновь сказал, что с помощью дискуссии мы не достигнем решения.

Я знаю это точно и уверяю вас. Возможно, что каким-либо иным образом мы можем достичь заключения. На это вновь возражал Юлиан, добавив, среди прочего, что то, что говорит твоя кротость, будто мы через собеседование не достигнем решения, то для этого надо быть пророком. Мы же не знаем твою святую царственность в качестве пророка. Затем, и многими другими словами, он показал и доказал, что собеседование необходимо и неизбежно и что Император должен действовать для их возобновления. На этом собрание было распущено. После этого Император пришел к Патриарху и говорил с ним достаточное время наедине, а затем отправился к Папе. После этого он вновь пришел к Патриарху, собрались и мы по его приказу, и он сказал нам примерно следующее.

Мы пришли сюда ради божественного дела единства. чтобы по его исполнению, с помощью Божией, для Родины последовало некое благо. Мы уповали, что через дискуссии придем к объединительному решению. Но получилось обратное, поэтому мы и отказались от них, хотя латиняне настаивают и требуют от нас участия в дискуссиях. Мне показалось за благо искать другие способы, с помощью которых возможно найти некоторую середину и через нее объединиться. Я сообщил это папе, и мы решили, чтобы он выбрал из своих десять человек, кого он хочет, и я десять из архиереев, и я сам буду ежедневно ходить вместе с ними и с переводчиком, и мы будем заседать отдельно в кельи папы. На первой встрече один из них или из нас выскажет от своего имени способы и методы, благодаря которым, по его мнению, может состояться Затем другой, потом третий. И среди этих способов и методов, возможно, будет найден хороший способ, с помощью которого мы объединимся.

Каждый из говорящих пусть скажет и засвидетельствует в начале и в конце своих слов, что он говорит это от себя. И все слушающие должны воспринимать это как его собственное мнение, пока это не будет передано остальным, не присутствующим. и понравится им или же нет. И если что-то понравится всем, то мы через это объединимся. Но они должны ежедневно оповещать там неприсутствующих о том, что каждый день говорится». Сказав это, император ушел. Император избрал митрополитов Ироклийского, Эфесского, Российского, Мунемвасийского, Трапезунского, Кизического, Никейского и других числом до десяти и вместе с ними отправился к папе на четыре или пять заседаний. Затем они прекратились, когда император понял, что и это бесплодно.

Нам, вопреки обещанию, не сообщалось абсолютно ничего из того, что там говорилось. Расспрашивая, мы узнали, что на первой встрече митрополит Никейский с помощью множества слов убеждал, что обе стороны должны принять то, что говорит святой Максим об исхождении Святого Духа в письме к Марину, и объединиться согласно смыслу, сказанного им. Латиняне же не приняли этого совершенно. На другой встрече митрополит Эфесский сказал, что если будет изъято прибавление из святого символа, тогда возможно нам объединиться. что они снова не захотели слышать даже краем уха. Больше этого мы ничего не узнали. Предложили ли латинине какие-либо способы объединения, об этом мы ничего не услышали. Пока это все происходило, мы собрались однажды по обыкновению у Патриарха и просто беседовали.

Патриарх сказал, единство и мир церквей совершенно необходим и полезен для нас. Так что и нам нужно использовать некоторую экономию, чтобы это обрести. Ведь если мы сделаем некоторое снисхождение и с его помощью обретем дело, которое будет в великую помощь нам и в устроении, и в возрастании Родины, то, услышав об этом, и враги наши испугаются, убоятся и вострепещут, и станут услуживать нам и искать нашей дружбы. Мы никак не обесчестим себя, если и сделаем некоторое снисхождение. Когда мы сказали, что в делах веры недопустимо снисхождение, поскольку снисхождение наносит ущерб вере, то Патриарх ответил. То, что снисхождение наносит некоторый ущерб – это так. Но если мы посмотрим на выгоду, которую приобретаем благодаря снисхождению, то мы не найдем никакого ущерба. Ведь если мы пренебрежём одним из двадцати четырёх кокиев, то остальные двадцать три восполнят недостаток одного.

А через нехватку этого одного мы обретём великое приобретение, которое будет к великой помощи и пользе нашего народа. И в другой раз патриарх дважды и трижды говорил подобное, склоняя доверяющих ему к соглашению с латинством. Когда упомянутые выше встречи также прекратились, латинине написали изъяснение, ectesis, наилучшим образом провозглашающее их учение. Отправив его императору, они сообщили, «Если вы принимаете и одобряете содержащееся в нем, то мы сразу объединимся». Прошло несколько дней, пока ухаживали за болящим императором, Некоторые начали говорить о содержании эктесиса и возбудили и взбудоражили всех. Говорили, что Император хочет собрать всех, испытать и взять письменно мнение каждого о том, в чем бы он явил снисхождение ради блага Родины. Затем Император призвал Патриарха и нас, и мы собрались. Император был так плох, что не мог даже поднять свою голову с подушки.

Он был всегда немощен, но всегда говорил, что он в хорошем состоянии. Тогда же он сказал только «Стражду» и не знал, сможет ли он со свободой сказать то, что он хочет. Все же он молвил. Латине не прислали нам эктесис, чтобы, если нам понравится, мы объединились на его основе. Поскольку я болел, то дни проходили, а те настаивают, Поэтому мне показалось за благо, чтобы вы пришли сюда и посмотрели эктезис. Если вы одобрите, чтобы мы объединились через него, скажите. Если вам покажется за лучшее изменить некоторые слова, и лишь таким образом одобрить его и объединиться, то если одобрят это и латини, то пусть будет изменено. Если же вам покажется, что это неуврачевать с помощью незначительных изменений, то вы составьте новый эктезис, который понравится и вам, и им, чтобы мы объединились, если получится, через него.

Итак, Император повелел, и нам дали эктезис, содержащий буквально следующее. Поскольку мы, латиняне и греки, по благодати всемогущего Бога сошлись на этот священный Вселенский Собор, чтобы достигнуть между нами святого единства, то мы и те, и другие потрудились для того, чтобы с великим тщанием и внимательным рассуждением исследовать тот раздел об исхождении Святого Духа. Собрав свидетельства от священных писаний и множество цитат святых учителей, восточных и западных, мы, греки, объявляем, что когда мы говорим, что Дух Святой от Отца исходит, то мы говорим не в том смысле, будто мы исключаем Сына. Мы не отрицаем, что от Него Дух Святой привечно исходит и имеет сущность, подобно как от Отца. Но поскольку мы предполагали, что латиняне говорят об исхождении Духа Святого от Отца и Сына как от двух начал и двух дуновений, то мы воздерживались от такого способа выражения. То есть, что Дух Святой от Отца и Сына исходит. Мы же, латиняне, утверждаем, что когда мы говорим, что Дух Святой от Отца и Сына исходит, то мы говорим это не в том смысле, будто мы отвергаем, что Отец является источником и началом всего Божества, то есть Сына и Святого Духа. Или то, что Дух Святой только от Сына исходит, Сын же не имеет исхождения от Отца.

Или объявляем, будто есть два начала или два изведения Святого Духа. но утверждаем одно начало и одно изведение. Итак, во имя Святой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, мы, латиняне и греки, соединимся друг с другом, наконец, в этом святом и боголюбивом единстве, в том же образе мыслей, той же душе и том же помышлении, и соглашаемся, что все христиане должны почитать и принимать эту истину верой. И таким образом мы исповедуем именно то, что Дух Святой привечно есть от Отца и Сына, и что Свою Сущность и Бытие Он имеет вместе от Отца и от Сына и от обоих привечно исходит, как от одного начала и единого изведения. Поскольку всё, что есть Отцова, Сам Отец дал в рождении Своему Единородному Сыну, кроме того, чтобы быть Отцом, то, значит, и исхождение Духа Святого от Сына Сам Сын привечно имеет от Отца, от Которого Он привечно рождён. Когда текст был прочитан, все, слышавшие его, отчаялись. кроме митрополитов Российского, Никейского, Метелинского и Великого Протасинкела, которые выслушали и умолкли. Все остальные отказались, сказав «Как мы примем это?

Ведь это содержит противное тому, что учит наша Церковь». Упомянутые выше сказали «А если мы изменим что-то в содержании эктесиса, разве мы не сможем его принять? Наши ответили – какое же изменение исправит это? Это неисправимо. Митрополиты Российский и Никейский принялись утверждать, что восточные святые говорят через сына, западные говорят от сына, и соглашаются, поскольку из того же самого образа мыслей одни говорят через сына, другие – от сына. Митрополит Эфеский ответил. Что не говорят они этого из одного и того же образа мыслей, поскольку «от» обнаруживает один образ мыслей, а «через» другой. Итак, они предались этому спору, и об этом было много слов и борьбы.

Митрополиты Российский и Никейский и Великий Протасинкел говорили, что эти предлоги являют тот же смысл. Митрополит Жеофесский доказывал, что другой. Патриарх, поприсутствовав немного на прениях, отправился в жилище Филантропины как болящий. Император лежа смотрел и внимательно слушал говорящих и старался понять расположение слушающих. Он и сам произнес что-то слабым голосом, среди прочего повелев. То, что каждый хочет сказать, пусть он не говорит просто. Но предоставляя объяснение, почему он так говорит и отчего это представляется ему уместным и подходящим. И еще он определил.

Пусть каждый знает, что он предоставит свою точку зрения письменно вместе с ее обоснованием. На это сказал митрополит Иераклийский. Зачем я буду излагать письменно свою точку зрения? Это Вселенский собор. Если было это и на других вселенских соборах, то сделаем это и мы. Если не было, и мы не будем делать». Император ответил. «Но я хочу, чтобы так было.

Хочу иметь мнение каждого в письменном виде, чтобы по прошествии времени никто не переменил его». Вопрос о предлогах, то есть о «через» и «от» ширился и превратился в великое состязание. Епископ Лакедемона, видя, что ничего не достигают противоречащие, митрополиту Эфесскому сказал сквозь зубы. Хорошо, если бы ввели сюда и других секретарей. Он призывал их в помощь тем, кто был против митрополита Эфесского. Вскоре он вновь повторил это. Протокдик же сидел рядом с ним и страдал за митрополита Эфесского, а скорее из-за борьбы против истины. И он прошептал епископу Лакедемонскому «Ты скажи это яснее, и так и сделают».

Император сразу же заметил это и, посмотрев грозно, сказал с тяжестью «Что он сказал?» «Я передал то, что было сказано епископу Лакедемону». Так император Даже лёжа и страдая, следил и обращал внимание на каждого, и никто не имел права сказать или выслушать другого, или спросить, или обдумать хоть что-нибудь. Поскольку дискуссии продолжались бесконечно, и времени было уже много, Император сказал – идите, отдохните, и пообедав, вновь приходите сюда. Так мы и поступили. Когда мы пришли, вместе с нами были введены гемист, схаварий, амируцы и секретари патриарха. Патриарх был в жилище Филантропина. Вновь начались споры о предлогах. Митрополит Российский и Никейский, а также Духовник возражали митрополиту Эфесскому.

Помогали им и другие, в особенности амируцы. Им противостоял один митрополит Эфесский и приводил множество свидетельств из святых отцов в поддержку своих слов. Среди них предложил и цитату святого Максима. На это митрополит Никейский сказал «Мы не принимаем это, поскольку не сохранилось письмо целиком». Затем он привел цитату Божественного Дамаскина «Не как от него, но как через него исходит так как единственная причина – Отец. И с наилучшим искусством показал разницу между «от» и «через». Но митрополит Никейский сказал и на это. «Лишь один», – говорит это, – «и мы не удовлетворяемся свидетельством одного».

Представь и других, если имеешь. Кое-что говорили и те, кто был на стороне митрополита Эфесского. Сказал и митрополит Иераклийский императору что мы слышим то, что говорят, и понимаем расположение говорящих, и мы выскажем свое мнение, когда ты попросишь. Если мне и случилось сказать, что я не напишу своего мнения, то сейчас я говорю, что пусть, в качестве частного лица я напишу по твоему совету, насколько мне управят мое разумение и совесть. Я не обязан перед Богом и не считаю ужасным, если погрешу против правильности языка или по-варварски выражусь, но изложу то, что я сам думаю об этом деле. Мне кажется, что так должны сделать и остальные». Была большая полемика до самого вечера, который только и положил конец собранию. Император повелел, чтобы мы собрались с утра.

Так и произошло. Вновь начались те же дискуссии, и упомянутые Высшие Люди прилагали все усилия, чтобы либо убедить митрополита Эфесского, либо заставить его молчать. Он же возражал, приводя речения святых учителей Церкви, и ими подтверждая то, что он говорил, хотя противоречащие и не убеждались. Среди прочего, показывая, как святые отцы используют предлоги «диа» и «мета», Митрополит Эфесский привёл в подтверждение своих слов отрывок из Божественного Григория Низского, который говорит «Отец безначален и нерождён, и всегда мыслится Отцом. Из Него нераздельно во времени мыслится вместе с Отцом Единородный Сын. Через Него и вместе с Ним до какого-либо пустого и неипостасного промежутка сразу постигается Дух Святой, не отставая от Сына в отношении бытия, так что Единородный Сын мог когда-либо помыслиться отдельно от Духа. Но от Бога всех и Дух имеет причину своего бытия, откуда и Единородный является Светом, светящим от истинного Света. ни промежутком во времени, ни разностью природы он не отделяется от Отца или от Единородного.

Тут митрополит Никейский опять сказал, приведи и другие речения, согласные с этим, если имеешь, и тогда мы согласимся с тем, что ты привел сейчас. И, обратившись к нам, сказал, излишне то, что мы сейчас делаем и спорим с митрополитом Эфесским. так как и он согласился с латинским учением. На это я спросил, и когда это произошло? Тот ответил, когда мы вместе с императором встречались с папой отдельно. Я же сказал, но мы этого не слышали и не одобрили этого, ведь мы не обязаны одобрять все, что бы ни сказал митрополит Эфесский. Митрополит Никейский ответил, но так мы договорились. что бы все, что бы мы не сказали, утверждалось всеми.

Я же сказал, Вы договорились, что бы каждый, кому бы не пришла в голову благая мысль, говорил это латининым как бы от себя. И если это будет принято ими, то что бы он сообщил это и нам. И если всем понравится, то принять это таким образом. Когда же он досадовал по поводу этих слов и сказал, «Излишне нам встречаться, трудиться и говорить зря, так как вы не примете того, что мы говорили». Я ответил, «То, что я говорю, неопровержимо, поскольку так установлено нашим владыко-императорам, перед всеми нами. И вы так постановили, чтобы и в начале, и в конце говорил и свидетельствовал каждый из говорящих, что он говорит от самого себя. чтобы он не сказал и не зная, будет ли это одобрено всеми. Также и митрополит Эфесский ответил на это перед императором и всеми нами неуклончиво.

Я стремился к тому, чтобы убрать добавление из святого символа, зная, что это не может произойти с латинской стороны. Если бы это произошло, то не иначе, как если бы перед тем латинине осудили свое учение. ведь именно оно возвещается через прибавление к символу, а по его устранению оставлено было бы и учение. Поэтому хорошо, если бы мы объединились таким образом. А если бы и остались исповедующие это учение, то это было бы ничто в сравнении со всей полнотой Церкви. Ведь поскольку Церковь не возвещала бы это учение через символ, то оно бы постепенно угасло, и во всеобщем сознании, или же после небольшого труда Церковь упразднила бы его. Об этом митрополит Эфесский говорил подробно и с дерзновением, приводя необходимые доказательства. И ни император, ни митрополит Никейский не сказали, будто он иначе сказал это латининам, или просто признал их учение как правильное.

Те же вновь вернулись к своим прежним дискуссиям, и император, вознегодовав, сказал «Я вижу, что дискуссии беспочвены, и не принимаю этого. Хорошо, если бы так было раньше. Поскольку мы сейчас должны постановить, что мы скажем латининам, то составьте ответ, а эти дискуссии приберегите на потом». Митрополит Российский тут же спросил, если мы найдем речение восточных святых, примеряющие нас, не будет ли это благом? Если наши святые сказали бы об этом, неужели мы не согласились бы с ними? Когда многие сказали, что это очень хорошо, то побуждаемый императором он достал из-за пазухи книжецу, полную всякой пагубы, которую составил век. и прочёл изречения, некоторые из них искажённые, другие же изувеченные и словно неполные, и похвастал, что вся книжица полна подобными изречениями. Это понравилось императору, и он повелел «Оставьте множество и выберите одно или два, чтобы на основании их вы сделали эктесис».

И так было выбрано речение Первого Вселенского Собора которое век сильно сократил, а Митрополит Российский представил. Оно говорило «Должно и то думать, о, философ, друг истины, что Дух Святой оказывается исходящим от Отца, свойственным Сыну и исходящим от Него». Хотя тот Святой Собор дал определение иначе. Также они избрали из речения святого Кирилла Александрийского, что, по сущности, Дух Святой изливается из обоих, то есть от Отца через Сына. И сказали они, Вы одобряете эти изречения или не одобряете? Вот это принадлежит нашим святым, и разве не хорошо, если мы придем к согласию и объединимся через них? Когда некоторые сказали, что это очень хорошо, а большинство молчало, Император Пусть проголосует, и каждый скажет, как он хочет, одобряет он эти речения или не одобряет. Он приказал секретарю, чтобы тот записывал мнение и писал только «такой-то одобряет» или «такой-то не одобряет».

Многие сказали просто, что они одобряют это. Сказал и я, что я одобряю эти Ведь как я могу не одобрить сказанное Первым Вселенским Собором или Святым Кириллом, Учителями нашего благочестия, когда сам я стремлюсь быть благочестивым? Но некоторые дают двусмысленные объяснения этим высказываниям. И если представить это латининам, то они обязательно спросят, каким образом наши это объясняют. И они с неизбежностью должны будут это объяснить. Поэтому я предлагаю, чтобы назначены были те, кто будет объяснять, и они дали бы сначала комментарий. И если мы все с ними согласимся, тогда я за то, чтобы представлены были эти изречения. Если же нет, то я против.

Император же сказал. Что это за слова? Скажи кратко, чтобы записать. Одобряешь ты это или не одобряешь? Я прошу, сказал я, чтобы записали то, что я сказал. Ведь и ты повелел раньше, чтобы каждый говорил, что он хочет, и объяснил, почему. Поэтому я очень прошу записать то, что я сказал. Император определил.

Не сможет секретарь вспомнить и записать это. Скажи другими словами, одобряешь ты или нет? Я ответил. В таком случае я против предоставления этих цитат. Митрополиты Анхиала и Молдавлахи внимательно выслушали мои слова и сказали. Так что же они хотят, если остается прибавление? И мы это не одобряем. Последовали за моим мнением протекдик и главные из игуменов.

Мнение большинства все же возобладало, и император Пусть будут избраны те, кто сделает изложение эктезиса на основании этих цитат. Пусть это будут митрополиты России, Никеи, Великий Хартофелак, Гемист и Схолари. Поскольку время не было подходящим, все отправились трапезничать. А после трапезы, собравшись, сели отдельно писать эктезис. Пока один представлял другому честь начать, Схаларий сказал «Недавно я, поразмыслив, составил нечто. Если хотите, выслушайте это. И если понравится, пусть это будет представлено императору и собранию. А если нет, то пусть будет написано иное».

Итак, Схаларий прочел «Митрополита Российский и Никейский приняли это, похвалили и одобрили. Гемес же и Великий Хартофелак не одобрили. Тем не менее, это принесли и прочитали перед лицом Императора и всех нас. Текст был буквально следующим. Поскольку мы, греки, предполагали раньше, будто латине не говорят, что Дух Святой от Отца и Сына исходит, как от двух источников и двух дуновений а еще, что они не считают Отца началом и источником всего Божества, то есть Сына и Святого Духа, то мы сторонились их прибавление или разъяснение к символу, так же, как и от общения с ними. Ныне же, собравшись по благодати Божией и на этот Священный Вселенский Собор ради Святого Единства, после многих споров и собеседований и предоставления цитат Святого Писания и святых учителей Церкви, мы, латиняне, утверждаем, что когда мы говорим, что Дух Святой от Отца и Сына исходит, мы говорим, что это не в том смысле, будто мы отвергаем, что Отец является началом и источником всего Божества, то есть Сына и Святого Духа, или то, что Дух Святой только от Сына исходит, а Сын будто бы не имеет начала от Отца. Или что мы обнаруживаем два начала или двух изводителей Святого Духа. Но мы исповедуем, что Дух Святой привечно исходит от Отца и Сына, как от одного источника и единого изведения.

Мы же, греки, исповедуем и верим, что Дух Святой от Отца исходит. Мы утверждаем и верим, что Он свойственен Сыну и из Него исходит, и, сущностно, от обоих. то есть от Отца через Сына изливается. И вот с этого времени мы объединяемся друг с другом и боголюбиво сочетаемся и более не считаем никого отстраненным от единства и общения с другими. Но вновь соединяемся друг с другом, пребываем в единомыслии и по благодати Божией все восстанавливаемся в единую Церковь. Когда текст был прочитан, большинство хвалило его как хороший, а некоторые возражали. Много было сказано слов теми, кто сражался за его принятие, и они старались убедить всех. Тогда сказал митрополит Ироклейский.

«Твоя святая царственность определила, чтобы оставался вопрос о прибавлении, и мы бы имели его как большую помощь. Сейчас как же мы будем иметь его? если одобрим этот эктесис? Император же ответил. Но мы все равно имеем его. Митрополит Роклийский возразил на это. Как же мы имеем его, владыка мой святый? Ведь мы отдаем все через этот эктесис.

Император сказал. Так имей его ты. Митрополит Роклийский снова спросил. Как буду иметь его я? когда он всеми оставлен, и сказал ему император, поставь его в своем иконостасе. Тогда митрополит Маним Васийский, осознав цель императора и слова помогающих, ему сказал, прошу, владыка мой святый, будь внимателен, чтобы ты не сделал сейчас то, что сделал император Кир Михаил Латинофрон. Император не ответил. После множества слов и приготовлений со стороны тех, кто боролся за утверждение эктезиса, император сказал «Пусть высказывают свое мнение».

Итак, одни говорили «одобряю», другие «не одобряю». Среди них был и я. Мнения были записаны. Затем митрополит Лакедемонский сказал императору «Владыка мой, прикажи, чтобы и секретари высказали мнение». Император сказал, пусть выскажут. И митрополит Лакедемона сразу же сказал, Император позволяет, говорите. И тотчас каждый из них воскликнул, одобряю. Было двенадцать неодобривших и двадцать четыре вместе с секретарями одобривших.

Затем Император послал Митрополита Некомедийского и Великого Хартофелака в жилище Филантропина, чтобы вместе с ним и Патриарх передал свое мнение. Вернувшись, они сообщили, что и Патриарх одобряет этот эктезис. Говорит он еще и вот что. «Я удивляюсь, что не все его одобрили, так как не могу представить, что в нем может быть неверного. Затрудняюсь, почему некоторые не одобрили его. Итак, было решено отправить его папе. И сказал император, пусть его доставят два архиерея вместе с великим хартофелаком и великим экклезиархом. Но прежде чем он закончил свое слово, а мы ответили, великий Протасинкел сказал, а как его доставят неодобряющие?

Назначь других. Он защитил нас там, где мы этого хотели. Итак, Император назначил Великого Саккелария и Великого Скева Филака, которых никогда прежде до настоящего времени не отправлял к Папе отдельно, и двух архиереев, и они доставили Актесис. Латинине, увидев этот документ и поразмыслив, решили, что его не следует принимать. Они попросили либо одобрить тот, что был послан ими, либо истолковать тот, который был составлен нашими, о чем я и говорил заранее. Они предложили в письменном виде двенадцать вопросов следующего содержания. Первое. Так как в начале вашей грамоты содержится, что «поскольку мы предполагали, будто латине не говорят, что Дух Святой от Отца и Сына исходит как от двух источников, и так далее, то поэтому вы сторонились прибавления или разъяснения, произошедшего в символе, и от общения с нами.

Но поскольку вы удостоверились, что латини не придерживаются противоположного этому мнению, вы более не должны сторониться указанного прибавления или разъяснения. Ведь при упразднении причины упраздняется и следствие. На это мы просим ответа. 2. Вы излагаете веру латинин. Мы просим Вас ответить. Считаете ли Вы ее истиной и желаете ли к ней присоединиться? 3.

Вы излагаете Вашу веру, говоря, что Дух Святой от Отца исходит. Мы просим Вас ответить. Верите ли вы в то, что он привично исходит от одного Отца, но не от Сына? Четвертое. Вы говорите, что Дух Святой свойственен Сыну. Мы просим вас ответить. Что вы имеете в виду под «свойственен»? Только ли то, что Он единосущен, или свойственен в том смысле, что От Самого Сына привично имеет бытие, так же, как и от Отца?

Пятое. Вы говорите, что «из него» исходит. Мы просим разъяснения. Относятся ли слова «из него» к отцу или же к сыну? Шестое. Если относятся к отцу, то считаете ли вы, что от сына изливается привечно, сущностно и личностно, или же нет? Седьмое. Мы просим разъяснения, что означает у вас слово «изливается».

Имеет ли Дух Святой и получает сущность и ипостасность от самого Сына? И означает ли это то же самое, что и «исходить»? А если в чем-то отличается, то в чем? Восьмое. Вы говорите, что Дух Святой сущностно от обоих. то есть от Отца через Сына изливается. Мы просим разъяснения. Считаете ли Вы, что это сущностно и привечно?

Девятое. Что означает сущностно и привечно изливаться от обоих? Если это означает иметь и получать сущность от обоих, то в таком случае одно ли и то же – изливаться и исходить? И если это в чем-то отличается, то в чем? Десятое. Было бы истинным такое утверждение «дух святой изливается и исходит привечно от отца и сына» без этого объяснения «от отца через сына» или какого-либо другого объяснения. Одиннадцатое. Когда вы говорите «через сына», значит ли это выражение, что сын является причиной и началом Святого Духа.

12. Вы говорите, что мы уже объединяемся и боголюбиво соединяемся. Мы просим разъяснения. В чем мы объединяемся и соединяемся? В том ли, что утверждаем мы, или в том, что утверждаете вы? Ведь когда мы храним то, чего мы придерживаемся, а вы придерживаетесь того, чего придерживаетесь, то в конце концов невозможно соединиться если мы отличаемся друг от друга. Ведь должно быть одним и тем же самым то, в чем происходит объединение двух, пребывающих в разномыслии. Или мы придерживаемся нашего исповедания одновременно с вашим, а вы – вашего одновременно с нашим.

Но это не может быть одновременно. Ведь если эти исповедания разнятся в восприятии в то каким образом мы будем придерживаться противоположного? Поскольку же одно из двух противоположных должно быть ложным, то каким может быть богоугодным единением придерживаться лжи вместе с истиной в делах веры? Но возможно, что вы видите единство в одном лишь общении, как показывают выводы из вашей грамоты. Но каким бы было это единство при восстановлении сношения телесно, но разногласии в восприятии и словах, необходимых в делах веры ко спасению? Итак, кажется подходящей и необходимой латинская грамота, в которой сначала излагается образ мыслей обеих частей и затем дается истинное и общее исповедание одной и той же веры, в едином помышлении и в тех же словах. Итак, мы очень просим, чтобы Вы на каждую из указанных глав дали ответ без двусмысленности в словах и определились в Вашем образе мысли как можно быстрее. Или же просто примите грамоту, которую мы Вам дали.