1. Толстовец по рождению ⧸⧸ Дедушка и смерть. Житие Михаила Новоселова

Дедушка и смерть. Епископ Григорий Лурье. Житие Михаила Александровича Новоселова. Предыстория. В 1884 году была посмертно опубликована драма Козьмы Прудкова «Сродство мировых сил». Она открывалась словами одной из природных сил в предчувствии трагедии, хотя и написана с целью посмеяться. Есть бестолковица. Сон уж не тот.

Что-то готовится. Кто-то идёт. Владимир Соловьёв 3 июня 1897 года пишет эти слова уже от собственного имени в письме близкому другу и своему будущему первому биографу, а также поэту и ведущему идеологу черносотенства Василию Львовичу Величко. Пишет и прибавляет. Ты догадываешься, что под кто-то я подразумеваю самого Антихриста. Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым дуновением, как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидеть море. Конец цитаты. Это были годы, когда Соловьёв быстро менялся, причём всё больше приходя под влияние своего почившего ещё в 1891 году оппонента Константина Леонтьева.

При жизни Леонтьева их дружба завязалась, но развалилась. Этот последний период Соловьёва увенчается легендой об Антихристе. Антихрист приходит к власти, эксплуатируя ту веру в прогресс, защищая которую ещё недавно сам Соловьёв спорил с Леонтьевым. Антихристу подчиняются люди всех вероисповеданий и особенно христиане всех официальных церквей. Но тут же из-за разных конфессий отсеиваются и объединяются маргиналы, которые преодолевают свои прежние расхождения, потому что вместе последовали Христу. Начав спорить с Леонтьевым, Соловьев незаметно для себя усвоил его главную интуицию о ближайшем будущем христианства и России. Ещё через несколько лет, в 1900 году, в год смерти Соловьёва, она взорвалась в его мозгу легендой об Антихристе, как бы вспышкой молний, которая во время ночной грозы разрывает на секунду тьму и освещает уже наставшее будущее. Был один человек, которому на ближайшие десятилетия предстояло стать Соловьёвским старцем Иоанном – Михаил Александрович Новосёлов.

Годы жизни 1864-1938. Глава. Толстовец по рождению. Новоселову повезло, надо ли тут ставить кавычки, родиться в семье тогда еще редких толстовцев. Родители Новоселова близко общались с Толстым в 1870-е годы. тогда, когда он обдумывал свои расхождения с Православной Церквью и начинал формулировать собственные учения. Среди молодежи, особенно из семей духовного звания, было привычно становиться нигилистами. Но родители Новоселова стали толстовцами, хотя и они происходили из духовного звания.

Оба дедушки Новоселова были священниками, но толстовству симпатизировали. Дед по матери Михаил Васильевич Зашигранский, священник Тверской епархии на покое, был постоянным собеседником Новоселова в молодости. Он очень переживал до ухудшения здоровья, когда толстовство приводило Новоселова к неприятностям с полицией. Но сам сочувствовал Толстому настолько, что в 1887 году передавал ему через внука поклон и радость по поводу борьбы Толстого с тем учреждением, которое он, дед, до глубины души презирает, то есть с официальной церковной организацией. Отец Новоселова, Александр Григорьевич, был директором классической гимназии и сам преподавал древние языки. Он рано умер, открыв своей смертью 13 января, один из главных для биографии Новоселова годов, 1887. До этого он успел, однако, обеспечить сыну прекрасное классическое образование еще в гимназии и потом на историко-филологическом факультете Московского университета, который Михаил закончил в 1886 году. Тогда никто не предполагал, насколько пригодится Новоселову хорошее знание греческого.

Защитники классического образования в эпоху Александра Третьего всегда приводили аргумент о надобности греческого языка для чтения отцов церкви, но при этом гимназические программы не имели ничего общего с христианской Византией. Последнее, в чем отец успел повлиять на судьбу Михаила, он удержал его от получения медицинского образования. В качестве компромиссного способа послужить народу Михаил выбрал преподавание в учительской семинарии в Торжке и в одной из сельских школ. Долго это не продлилось из-за наставших вскоре осложнений с полицией, но педагогические навыки очень и очень пригодятся Новоселову впоследствии. Сначала, чтобы мирить друг с другом разные группы интеллигенции, а после революции, чтобы объединять в истинно православной церкви крайне разные и подчас почти антагонистические силы. Мать Новоселова Капитолина Михайловна который он был крайне предан, будет и его крестом. Уже в 1891 году у нее были настолько явные признаки психического заболевания, что сын боялся, как бы не пришлось ее отдавать в больницу. Тогда ещё не были изобретены психотропные средства, и поэтому лечение в стационаре имело гораздо меньше смысла, чем сейчас.

С возрастом её состояние не могло улучшаться, но, видимо, у сына появились специальные навыки по уходу за больной, которые остались на его попечении. Она прожила с ним до самой смерти 12 декабря 1918 года, а после ее кончины все многочисленные друзья Новоселова молились об упокоении ее души. Похоже, такое кончание ее судьбы оставило Новоселова с чувством удовлетворения от удачно завершенного трудного и небезопасного дела. Лев Толстой был близким другом семьи. Можно сказать, что Михаил вырос у него на руках. Буквально это было не вполне так, хотя и похоже, а душевно именно так. Духовно, впрочем, оказалось, что тоже не так. Сохранилась почти полностью переписка Новоселова с Толстым.

О молодом Новоселове много упоминаний в различных записях Толстого и людей из его окружения. Несмотря на всепоследующее расхождение между Новоселовым и Толстым, личного разрыва между ними никогда не было. За несколько дней до смерти Толстой с интересом читал изданные Новоселовым брошюры о православии, которые увидел Шамардина у своей сестры, монахини Марии. Он успел оттуда продиктовать своё последнее письмо Новоселову с просьбой прислать ему ещё этих брошюр. Из письма следовало и то, что, уйдя из Ясной Поляны, Толстой планировал надолго задержаться в Шамордино около монастыря. Эти планы изменились еще до того, как письмо было отправлено. Умирающий Толстой на станции Остапова был полностью изолирован своим окружением, и к нему не допустили отца Варсонофия Оптинского, которому Толстой успел передать через свою сестру монахиню просьбу приехать. Но судья, которому всё открыто, напишет Владислав Ходосевич, судил Льва Толстого, взирая не на то, что было, не на то, что произошло изволением людей, но потому единственное, что было бы, если бы состоялось последнее общение Толстого с церковью.

Этого суда мы не знаем. Конец цитаты. Но мы знаем, во всяком случае, что в этой борьбе за душу Толстого Новосёва стоял с правой стороны в первых рядах. Глава Николай Палкин. 1887 год проходил в общении со сверстниками и обсуждение планов на будущее, пока еще не определенных. Речь шла, конечно, о том, чтобы воплотить идеи толстовства в собственные жизни. Вокруг Новоселова собрался молодежный кружок. Теперь это на всю жизнь, где Новоселов там собирается какой-нибудь кружок.

Даже в последней тюремной камере, после чего его расстреляют формально именно за это. Тем временем в руки Новоселова попала недавняя, 1886 года и даже так и необработанная автором для печати рукопись Толстого Николай Палкин. Новоселов размножил ее на гектографе. Это было сделано без ведома автора, но Толстой в таких случаях и не требовал уведомлений. Очерк не содержал в себе ничего напрямую революционного, да и не мог содержать, так как толстовцы были противниками всех видов насилия, включая революционное. Но относительно жестокости времен Николая I, да и более поздних, было рассказано немало, так что небольшой криминал в его распространении был. Новоселова должна была заинтересовать главные мысли очерка о том, как у нормального человека отключается совесть, когда он выполняет долг. кавычках, а потом опять включается, когда перестает выполнять.

Главный герой очерка, 95-летний солдат, считает себя виновным перед Богом в различных грехах, но совершенно не считает грехом свое личное участие во всевозможных жестокостях по службе, хотя сам же осуждает все это зверство. Однако в действительности Божий закон один и тот же для тех поступков, которые мы совершаем сами, и для тех, которые мы совершаем по требованию начальства. Но мы дошли до того, заключает Толстой, что слова Богу Божие для нас означают то, что Богу надо отдавать копеечные свечи, молебны, слова, вообще всё, что никому, тем более Богу, не нужно. А всё остальное, всю свою жизнь, всю святыню, своей души, принадлежащую Богу, отдавать Кесарю. В этих словах сразу же узнаётся ледь мотив позднейшей аргументации Новосёлова против идеи спасения Церкви при большевиках как борьбы за дозволение совершать культ, пусть хотя бы ценой рабства у антихристовой власти, а также против другого эпидемического поверия в среде священнослужителей, будто рядовые клирики не отвечают за грехи, совершённые по приказу епископов. Сразу вспоминаются пассажи из текста церковного самиздата 1928 года, написанного ближайшим учеником Новоселова священником Фёдором Андреевым в соавторстве с ним самим, так называемая «Апология отошедших от митрополита Сергия». Авторы обращаются к знакомому епископу. Адресат недоумевал, как они могли не послушаться высшего церковного начальства, которым был для них митрополит Сергий, будущий первый советский патриарх.

Дисциплина же закрывает вам глаза и на те великие полномочия, которые дает церковное право даже мирянину, делая его разумным зрителем и участником дел Божиих даже тогда, когда они принимают почти апокалиптические размеры. Но рабу дисциплины невозможно представить падение предстоятеля, так как это бросает тень и на него самого. Поэтому всякое проявление собственного разума в подчиненных он спешит представить как бунт против начальства. Если бы митрополит Сергий сперва объявил запись в свою партию, Тогда получилась бы хоть дисциплина партийная, но он воспользовался уже готовым обществом, иначе сплоченным, иными думами мыслящим, и просто надел на него безглазую маску дисциплины, за которой, поэтому исчезли последние остатки и личности, и совестливости человеческой, и осталась дисциплина, как таковое, ученичество. Перевожу слово по-русски «без учителя». Настоящие отвлечённые понятия. Но мало того, магическая пустота этого слова сама околдовала тех, кто его исповедует. Глава.

Два идеалиста. Публикация толстовской брошюры обернулась для Новоселова сразу и близкими, и отложенными последствиями. Те и другие наступили благодаря встрече с ровесником, родились в один год, тоже идеалистом и тоже своего рода народником, критичным к революционному народничеству, Сергеем Васильевичем Зубатовым. Это был как раз тот год, 1886-1887, когда Зубатов только начал свою борьбу с революционерами, внедрившись в народовольческую среду в качестве секретного агента. Всего через несколько лет он сам возглавит в Москве работу секретной агентурой. И столь успешно, что в Москве будут разгромлены все революционные организации. Зубатов считал, что помочь рабочим в противостоянии капиталистам необходимо. Но это могут сделать лишь правительство и монархическая власть, а никак не революционеры.

Последних он знал близко, и, собственно, с разочарования в их моральных качествах, Начался путь Зубатова в политику. Сам Зубатов впал жертвой собственного идеализма. Сначала его съела государственная бюрократия, которая, как и всякая бюрократия, не могла по самой своей природе сотрудничать с инициативой снизу. Бюрократия разрушается от всего, что делается не по указанию начальства, даже если это делается в защиту самого начальства. Зубатовская идея о прямом союзе между рабочим движением и монархической государственной властью была прихлопнута его же собственным начальством, как раз тогда, когда и как раз потому, что она доказала свою эффективность. После вынужденной отставки Зубатов уже не захотел возвращаться на государственную службу. 30 марта 1917 года, узнав об отречении Михаила и таким образом конце русской монархии, которой он служил всю жизнь, Зубатов немедленно застрелился. Зубатов заинтересовался Новоселовским кружком, узнав об издании Николая Палкина.

Скорее всего, он не разобрался в отличие новоселовцев от революционных обществ. История была раскручена по полной. Несколько членов кружка, включая Новоселова, были в декабре 1887 года арестованы, и Новоселову грозила Сибирь. Во всяком случае, едва ли не Новоселовский случай имел в виду Зубатов, когда, уже будучи в отставке, писал историку Владимиру Бурцеву. Справедливость требует добавить, что в кратковременный период контрконспиративной деятельности, несколько месяцев, имело место два-три случая очень тяжелых для моего нравственного существа. Но они произошли не по моей вине, а по неосмотрительности из-за неумелой техники моих руководителей. Конец цитаты. Дело разрешилось в феврале 1888 года на высшем уровне.

Лев Толстой лично явился к начальнику Московского жандармского управления генерал-лейтенанту Ивану Львовичу Слёзкину II и сказал, что раз автор брошюры он, то и ответчикам нужно сделать его. Интеллигентный генерал ответил, граф, слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли её вместить. Впрочем, окончательное дело было решено лишь самим Александром Третьим. Он согласился с докладом министра внутренних дел Толстого о том, что Николай Палкин написан вне каких-либо преступных связей и намерений, исключительно под влиянием религиозного фанатизма. Новоселова освободили из-под ареста, но он был отдан под гласный надзор полиции и наказан административно за претом жить в Москве и Санкт-Петербурге. Его посещения Москвы стали нелегальными и подчас приводили к неприятностям по полицейской части. Педагогическая карьера Новоселова оказалась насильственно прервана. Ещё несколько лет он нервно реагировал на любой интерес полиции к своей персоне.

В письме к Толстому от 1891 года он описывает один случай, когда он уже полностью подготовился к аресту и предал себя воле Божию и лишь постарался успеть зайти к матери, но в тот раз тревога оказалась учебной. Таковы были ближайшие последствия публикации Новоселовым Николая Палкина. Отложенные последствия были куда важнее. Для будущего церковного деятеля в молодые годы полезны вовсе не семинарии, в которых учили слушаться начальство вместо Господа Бога, а умеренные дозы политических репрессий. Тут даже не важно, если твое дело не будет безупречно правое. Хотя бы несколько лет жизни в обстановке опасности, исходящей от государственной власти, дают молодому человеку вакцинацию от страха тюрьмы или занятий нелегальной деятельностью. У него не формируются патологические аддикции к легальности и государственной защите, которые характерны для русских церковных деятелей, еще больше иных грубых пороков. Впоследствии, когда ему придётся принимать значимые для Церкви решения, это очень поможет не отвлекаться на посторонние Церкви личные интересы.

И главное, модель церковной организации, намертво прилипшей к истукану государственной власти, не будет у него вызывать ничего, кроме естественного для христианина физиологического отвращения.