1. Начало. Учеба. На войне ⧸⧸ Сщмч. Нектарий Трезвинский

СЕРИЯ НОВОМУЧЕННИКИ И ИСПОВЕДНИКИ РОССИЙСКИЕ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОГОБОРЧЕСКОЙ ВЛАСТИ ЭПИГРАФ Да не утратим помалу неприметно той свободы, которую даровал нам кровью Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков. ВОСЬМОЕ ПРАВИЛО ТРЕТЬЕГО ВСЕЛЕНСКОГО СОБОРА Священно-мученик Нектарий, епископ Яранский, его приходы и паства в Вятской губернии, жизнеописания и документы. Составитель Лидия Евгеньевна Сикорская. Москва, Братаниш, 2016 год. Предисловие. Предлагаемая внимание читателей новая книга в серии «Новомученики и исповедники российские пред лицом богоборческой власти» посвящена священномученику Нектарию Трезвинскому, епископу Яранскому, викарию Вятской епархии. Сноска Вятская в данном случае, как и далее по тексту в книге, употребляется в ее дореволюционных границах. когда она, как и губерния, включала в себя территорию нынешней Кировской области, большую часть Удмуртии, Марий Элл и часть Нижегородской области.

В период гонений на церковь этой епархии отличалась большой активностью ревнителей православия и по размаху исповеднического движения не уступала епархии Петроградской, признанной первенствующие в этом движении. Не случайно после первых книг данной серии, посвященных Петроградским священно-мученикам и исповедникам, было издано отдельное жизнеописание Вятского викария епископа Виктора Островидова. В конце 1927 года именно епископ Виктор одновременно с петроградскими исповедниками выступил против гибельной церковной политики митрополита Сергия Строгородского и встал на защиту церковной свободы. За ним последовали десятки приходов его епархии с клиром и многотысячной паствой. Это не могло не обеспокоить безбожные власти и в скором времени епископ Виктор был удален от своей паствы и репрессирован. Весной 1928 года он был арестован и отправлен в Соловецкий концлагерь. На Соловках епископ Виктор встретился с епископом Нектарием, также отделившимся от митрополита Сергия, и присоединившимся к Петроградским и Осифлянам. Оба епископа нашли полное взаимопонимание и духовное единомыслие.

К тому времени срок заключения у владыки Нектария заканчивался, и епископ Виктор посоветовал ему после освобождения поселиться в Казани, полагая, что там можно будет найти антисергианское духовенство а также установить связи с яранскими и другими вятскими приходами и общинами. Более того, епископ Виктор надеялся на присоединение ревнителей православия и из других епархий. Об этих беседах и надеждах епископ Нектарий позднее напишет так. Большой энтузиаст и ревнитель православия, покойный епископ Виктор, Прощаясь со мной в 1928 году в Соловках, восторженно говорил, что стоит только мне, противосергианскому епископу, появиться в Казани, как ко мне поедут с разных сторон православные люди с Урала, Перми и так далее, ища церковного общения и руководства. Увы, эти ожидания не оправдались. Редность верующих охладела, и, по словам епископа Нектария, он ничего не мог сделать для расширения православия. Однако владыка явно недооценивал результаты своей архиерейской деятельности. Вынужденный осуществлять ее нелегально, будучи на положении ссыльного, он тем не менее в течение всего полутора лет сумел укрепить и поддержать большую часть викторовского духовенства.

Так что десятки приходов и общин, особенно в южной части Вятской епархии, не поколебались в своем твердом стоянии за чистоту православия и, признавая духовное руководство епископов Виктора и Нектария, продолжали следовать по их исповедническому пути. Влияние епископа Нектария на антисергианское движение в Вятской епархии было значительным, не уступая влиянию и авторитету епископа Виктора. Неслучайно в документах гонителей это движение стало именоваться Викторо-Нектарьевским. Целый ряд следственных дел был возбужден богоборческими властями в 1930-х годах против православных христиан именно по обвинению в принадлежности к викторовско-нектарьевской организации церковников, по версии чекистов, являвшейся также филиалом истинно православной церкви. За время своего пребывания в Казани, епископ Нектарий успел рукоположительно означать немало клириков, как для открытых еще приходов, так и для тайного служения, на которое неизбежно вынуждены были переходить православные христиане под нарастающим прессом богоборческих гонений. Некоторые из ставленников владыки Нектария осуществляли это служение на протяжении многих лет. Почти все они, как и большая часть его последователей из духовенства и монашествующих, претерпели страдания за веру, увенчавшись мученическими или исповедническими венцами. Светлой их памяти посвящается вторая часть нашей книги, составленная по архивным материалам следственных дел и воспоминаниям очевидцев.

В тексте книги документы за некоторыми исключениями, оговоренными особо, даются в современной орфографии. Купюры обозначены отточиями. Цитаты из следственных дел выделяются курсивом. Работа над книгой осуществлялась в рамках программы научно-информационного и просветительского центра «Мемориал. Репрессии против духовенства эмирян» в период 1918-1953 годов. Коллегам ОНИПЦ «Мемориал» самая искренняя признательность, особенно Игорю Васильевичу Ильичову. Большая благодарность за помощь в архивных изысканиях Вятскому историку, кандидату исторических наук Алексею Геннадьевичу Полякову, а также сотрудникам Государственного архива социально-политической истории Кировской области, Вятского епархиального архива, архива Комиссии по канонизации святых Ешкаролинской и Марийской епархий РПЦ, Государственного исторического архива Чувашской Республики, иранскому историку Михаилу Юрьевичу Кожанову за предоставленные фотографии. Особая признательность Фрэнсису Грину, без дружеского участия и постоянной поддержки которого была бы невозможна многолетняя работа в архивах и подготовка к изданию данной книги.

Часть первая. Жизнеописание епископа Нектария. Начало. Как известно, одним из основных источников для составления жизнеописаний священнослужителей Русской Православной Церкви пострадавших от богоборцев в двадцатом столетии являются материалы следственных дел. В этом отношении епископ Яранский Нектарий в миру Нестор Константинович Трезвинский не исключение. В ведомственных архивах, кроме двух дел 1925 и 1930-1931 годов, по которым епископ Нектарий был привлечен как главный обвиняемый, Имеется еще целый ряд групповых дел десятков клириков Эмириан-Вятской и Казанской епархий, находившихся под духовным руководством владыки. Тем не менее составление точной биографии епископа Нектария оказалось делом непростым, несмотря на то, что в следственных делах сохранились довольно подробные его биографические данные, о его жизни известно немного. Так остались невыясненными даже точная дата и место рождения владыки, его происхождения родители.

Будучи сиротой, он только предполагал, что родители были крестьяне или бедные сельские причетники. В своих показаниях на первом допросе 1925 года епископ Нектарий отметил, что после смерти родителей, будучи двух- или трехлетним мальчиком, Он был взят на воспитание протоиреем Михаилом Вышинским. Это же он указал и в автобиографии. Насколько мне позволяет память, я был принят в дом давно уже умершим протоиреем села Яцки в Сельковского уезда Михаилом Вышинским и воспитывался у него в доме заботами общими его и его дочерей. А на другом допросе прямо сказал даже так. Родителей не видал, будучи подкидышем. Меня подобрал местный священник села Яцки. Таким образом, место рождения будущего епископа Нектария считается село Яцки Васильевской волости Васильковского уезда Киевской губернии.

С датой рождения сложнее. Так в анкете и протоколах указывалось, что обвиняемому Нестору Трезвинскому, он же епископ Нектари, 46 лет, на май 1925 года. И в автобиографии Владыка написал, что родился в 1878 году, а свое позднее поступление в семинарию в 1901 или 1902 году объяснял продолжительным пребыванием в Виноградском монастыре. Однако далее в обвинительном заключении того же следственного дела 1925 года отмечалось. Из процесса следствия установлено, что гражданином Трезвинским скрыть свой возраст с припиской к таковому на 10 лет больше что и подтвердилось свидетельскими показаниями. Указанное Гражданин Трезвинский не отрицает, говоря, что приписка 10 лет в его документах произведена уполномоченным Александра Невской Лаврой Яковлевым, которого в настоящее время в живых нет, с целью уклонения гражданина Трезвинского от тылового ополчения. Боясь последствий со стороны властей, Он о приписке возраста молчал, представляя это воле будущего. И далее в обвинительном постановлении указывалось, что гражданин Трезвинский Нестор Константинович, он же епископ Нектари, 36 лет.

Прибавка возраста была сделана в документах всех насельников Александра Невской Лавры. Призыву в тыловое ополчение по декрету от 8 июля 1918 года подлежали вселиться от 18 до 45 лет, в том числе и духовенства и монашествующие. Большевистская власть не могла их допустить как и другие эксплуататорские классы к оружию, но привлечь к защите республики всячески ухищрялось и придумало для них тыловое ополчение, принудительное использование на тяжелых физических работах. Вероятно, приписка возраста давала хоть какой-то шанс монашествующим этого избежать. Итак, вероятно, будущий владыка Нектарии родился 20 октября 1889 года в Киевской губернии. До четырехлетнего возраста он воспитывался у протеерея Михаила, настоятеля Никольского храма в селе Яцки, а потом был усыновлен его зятем священником Константином Трезвинским из села Сокольча соседнего Сквирского уезда той же Киевской губернии. который дал свое отчество и фамилию приемному сыну. О судьбе священников Михаила Вышинского и Константина Трезвинского ничего не известно.

Единственно, в 1925 году на следствии владыка Нектарий упоминал, что его воспитатели давно умерли, и живали с жена Трезвинского Анна Михайловна приславшее письмо Владыке в Яранск из города Умань Киевской губернии, где она проживала у дочери. Учёба До десяти одиннадцатилетнего возраста Нестор жил и воспитывался в семье священника Константина Трезвинского. вместе с его детьми и ходил в деревенскую школу. Позднее он должен был пройти обычное для детей духовенство обучение в духовных школах, четырехгодичное в духовном училище и затем шестигодичный семинарский курс. В протоколах допросов и в автобиографии Владыки упоминалось, что он поступил в Киевскую духовную семинарию в 1901 или 1902 году, то есть в возрасте 13 или 14 лет, как раз подходящим для поступления в семинарию. Правда, духовное училище он, вероятно, не окончил. но мог самостоятельно изучить необходимые предметы и подготовиться к вступительным экзаменам в семинарию. Как пишет Владыка в автобиографии.

«Побывав около лет десяти в Киеве, я полюбил монастырскую жизнь и ушел из дома своего отчима в глухой виноградский монастырь Киевской губернии. В этом монастыре жил до поступления в духовную семинарию, занимаясь самообразованием, преимущественно богословским и науками, а также проходя другие монастырские послушания на кухне, панамарке, клиросе, письмоводстве. Виноградский монастырь действительно был совсем небольшой, отдаленной обителью, в 45 верстах от города Черкассы. Число его насельников в 1881 году составляло всего 12 человек. К началу XX века едва достигло 20. Однако при этом монастырская жизнь там была вполне налажена, как молитвенная, так и хозяйственная. Братья, будучи на собственном содержании, отнюдь не бедствовало. Достаточный доход давали монастырский сад и огород, а также сенокоз и животноводство.

Почему Нестор оказался именно в этом монастыре? На одном из допросов Владыка уточняет, что, имея глубокое желание быть в монастыре, я стал и своего воспитателя, священника Трезвинского, просить отдать меня в один из монастырей. Киевской губернии, который и определил меня послушником Виноградский мужской монастырь Черкасского уезда Киевской губернии. Вероятно, у отца Константина Трезвинского были какие-то связи. Он мог знать настоятеля или кого-то из братьев, согласившихся принять мальчика и присмотреть за ним. О монастырском житии Нестора ничего не известно. Но, по-видимому, ему монастыря нравилась, по окончании духовной семинарии в 1908 году он вернулся и пробыл там на послушании еще более года. О семинарских годах Владыко подробно в автобиографии не писал, только указал, что учился за казенный счет и что пережил в годы учения известную семинарскую забастовку 1905-1906 годов, но при этом отметил, будучи церковно-аскетического взгляда на мир, я не давал себе полного отсчета в происходивших тогда политических событиях.

Для того, чтобы в полной мере оценить это осторожное замечание, нужно вспомнить обстановку того времени. К началу XX века духовные семинарии, как и все российское общество, были настолько пропитаны атеистическим и нигилистическим духом, что из учебных заведений, призванных готовить юношество к будущему церковно-пасторскому служению, как это было обозначено в уставе семинарии, в качестве их главной задачи, превратились в кузницу революционных кадров. Революционные события 1905 года скружили голову семинарским питомцам, и они приняли в них самое деятельное участие. По всей стране семинаристы проводили собрания и съезды, митинговали, вырабатывали программы, требования которых сначала касались только реформы семинарского образования, но постепенно дошли и до чисто политических. Эти требования выражались в петициях, которые на общих собраниях вручались семинариях начальству, после чего объявлялась забастовка и занятия прекращались. Так происходило по всей стране и осенью 1905 года бастовали 43 семинария. Не удовлетворившись всеми уступками, которые были сделаны царским правительством в октябре 1905 года, Семинаристы продолжали бастовать, устраивали беспорядки и в некоторых местах перешли к экстремистским действиям, вплоть до совершения террористических актов. Надо отметить, что Киевская семинария не фигурировала в числе самых революционных.

Не слышно о том, чтобы в ней происходило нечто возмутительное. Нет о ней ни упоминаний всенадальных, или полицейских отчетах, ни публикаций в прессе, как, например, о Пензенской, Вятской, Тамбовской и других. Незаметна и особая активность ее семинаристов в общей семинарском движении, по крайней мере, в исторических документах того времени это никак не отражено. Так, например, и на Всероссийский семинарский съезд в декабре 1906 года от Киевской семинарии были присланы не представители, а только наказы. Тем не менее революционный угар не обошел стороной ее воспитанников, и лишь церковно-аскетическая настроенность юного Нестора Трезвинского уберегла его от тлетворного влияния И хотя, по его словам, он не давал себе полного отчета в происходивших тогда политических событиях, не понимая до конца все их пагубности и разрушительных последствий, но от них отстранился и революционным настроением не поддавался. Более того, сохранив твердую веру, он готовился именно к церковному служению. По окончании семинария Несор, однако, не мог сразу принять священный сан. По его словам, он не желал вступать в брак, чтобы идти в священники, но и принять монашество не решался.

Нестор был еще молод, ему не исполнилось и двадцати лет, поэтому он вернулся в Виноградский монастырь. Пробыв здесь на послушании более года, он за тем год служил псаломщиком в храме своего родного села Яцки, а в 1911 году Выдержав довольно серьезное конкурсное испытание, поступил в Киевскую Духовную Академию и был зачислен на казенную стипендию. Летом 1912 года при переводе на второй курс Нестор принял монашеский постриг с именем Нектари и был рукоположен в Иеродиакона. Последний курс его академического обучения совпал с началом Первой мировой войны. И хотя он успешно окончил обучение и представил научную работу о службах двунадесятых праздников в восточной римской церквях, за что был удостоен звания кандидата богословия, в дальнейшем заниматься наукой или преподавательской деятельностью Никтари не стал. По его словам, в это время уже шла Европейская война. Будучи одиноким и видя, что многие семейные люди идут на фронт, Я, вместо того, чтобы пойти на духовно-учебную службу преподавателям семинарии или занять привилегированное положение в каком-нибудь монастыре, попросился на фронт простым полковым священникам, так как в это время уже был иеромонахом. Когда он был рукоположен в иеромонаха, осталось неизвестным.

На войне Сразу же по окончании Духовной Академии, в июне 1915 года, иеромонахник Тарий был назначен в первый туркестанский стрелковый полк. На полковых священниках лежала обязанность духовного окормления, военной паствы. Согласно инструкции, разработанной и одобренной на съезде военного духовенства, В самом начале войны священник во время боя должен был находиться на передовом перевязочном пункте, куда доставлялись раненые с поля боя. Но и к этому пункту священник не должен быть привязан, он должен пойти вперед в окопы и даже за окопы, если этого потребует дело. Помимо общеизвестных обязанностей священника, совершения богослужений, напутствований, погребений, наставлений и ободрений, Инструкция возлагала на священника много таких обязанностей, о которых они помышляли и его предшественники. Строевому священнику вменялась в обязанность помогать врачам в перевязке раненых, заведовать уборкой из боевого поля убитых и раненых, заботиться о поддержании в порядке воинских могил и кладбищ, извещать, возможно, обстоятельные родственников убитых организовывать в своих частях общество помощи семьям убитых и увечных воинов и т.д. Характер и условия пастырской деятельности на поле брани требовали от каждого полкового иерея сугубой веры, мужества, готовности жертвовать собой духовного дерзновения, постоянного самоотречения. Русский священник видел свою обязанность в поддержании воинского духа среди солдат.

«Как бы ни был кто тверд духом, но не может человек спокойно относиться к ужасному призраку смерти, витающему над головой положительно на каждом шагу», — отмечалось в статье журнала «Вестник военного духовенства». Слишком велик ужас этого призрака, чтобы можно было спокойно чувствовать себя. В такие минуты и нужен был ободряющий и вселяющий веру голос пастыря. Но для этого он и сам должен был быть выше страха смерти, иначе слова его оказались бы бездейственными и бессильными, и вряд ли смогли бы укрепить души, охваченные ужасом кровопролития. И многие пастыри, вдохновляемые высшей силой, становились стражами воинской совести своего полка. Немало случаев настоящего героизма, проявленного военными священниками, запечатлено на страницах журналов того времени и позднее в мемуарной литературе. Так и сам Верховный Командующий Великий Князь Николай Николаевич признавал. Нам нужно поклониться многим военному духовенству за поддержку, какую оно оказывает нам в тяжкую годину войны.

О военном служении романаха Нектария сведений немного. Владыка об этом подробно не распространялся и в автобиографии лишь отметил. Единственное, что меня смущало в действующей армии, так это привилегированное положение командного состава, к коему принадлежало и духовенство. За моё братание с простыми солдатами или, как тогда называли, либерализм, офицерство недолюбливало меня. Ничего иного Владыка не написал, так что о двух военных годах его служения почти ничего не известно. Тем не менее, с уверенностью можно сказать, что вместе со своей военной паствой иеромонах Никтарий побывал в жесточайших сражениях того времени, поскольку его полк входил в состав первого туркестанского корпуса армейскую пехоту, и с первых же дней войны участвовал в боях с германскими и австро-венгерскими войсками в Польше, в сентябре 1914 года сражался у Лыка, а летом 1915 года при Нареве, как раз во время летних боев 1915 года, самых тяжелых боев, которые, по отзывам военных специалистов, до той поры знала история. В то время продолжалось великое оттупление русских армий, начавшееся с весны 1915 года, когда германское командование, стабилизировавшее обстановку на своем западном фронте с Францией, перебросило значительные воинские силы на восток и нанесло сокрушительный удар по русским армиям в Карпатах. В мае был потерян Львов, а в июне немцы начали наступление на северо-западном фронте, поставив перед собой задачу наголову разбить русские армии этого фронта и окружить армии юго-западного, таким образом полностью вывести из строя вооруженные силы России с тем, чтобы в дальнейшем она уже не в состоянии была продолжать войну.

30 июня германская армия под виром ураганного огня полутора тысяч орудий обрушилась на позиции 1-й армии. Самый сильный удар был направлен на стык между 1-м сибирским и 1-м туркестанским корпусами. Весь июль по линии Нарива 1-й и 12-й армии сдерживали мощнейшие атаки противника. и благодаря стойкости этих армий грандиозный германский план разгрома северо-западного фронта рухнул. Но русским все равно пришлось оттупать, и это оттупление, будучи неорганизованным и непродуманным, повлекло за собой колоссальные потери. Как и в первый год войны, Верховное командование русской армии оказалось не в состоянии правильно оценить обстановку и разработать верную стратегию. И если в 1914 году оно руководствовалось легкомысленной идеей молниеносного наступления в самое сердце Германии, что не дало ничего, кроме огромного числа бесполезных жертв, то в начале 1915 года основной стратегией у него стала ни шагу назад, опять-таки бездумная, также обернувшаяся бессмысленными потерями и поспешным, хаотичным отступлением. В июле была сдана Варшава, в августе – Брест, Литовск, Ковель, Владимир Волынский, Белосток, Гродно.

В результате всех этих неудач ставка потеряла дух. Растерявшись, она стала принимать решения явно несообразные. Одно из них – непродуманная эвакуация населения западных областей вглубь России – стоило стране сотен тысяч жизней и превратила военную неудачу в сильнейшее народное бедствие. Ставка надеялась этим мероприятием создать атмосферу 1812 года, но добилась как раз противоположных результатов. По дорогам Литвы и Полесья потянулись бесконечными вереницами таборы сорванных с настиженных мест, доведенных до отчаяния людей. Они загромождали и забивали Редкие здесь дороги, смешивались с войсками, деморализуя их и внося беспорядок. Вставка не отдавала себе отчета в том, что, подняв всю эту четырехмиллионную массу женщин, детей и стариков, ей надлежит позаботиться и о их пропитании. Организации Красного Христа и земскогородские союзы спасли от верной голодной смерти сотни тысяч этих несчастных.

Множество, особенно детей, погибло от холеры и тифа. Уцелевших, превращенных в деклассированный пролетариат, везли вглубь России. Один из источников пополнения будущей Красной Гвардии был готов. Прежнее упорство ни шагу назад сменилось как-то сразу другой крайностью. Отступать, куда глаза глядят. Великий князь не надеялся больше остановить врага западнее Днепра. Ставка предписывала сооружать позиции за Тулой и Курском. Аппарат ставки начал давать перебои.

В конце июля стало замечаться, а в середине августа и окончательно выяснилось, что она не в силах больше управлять событиями. В грандиозном оттуплении чувствовалось отсутствие общей руководящей идеи. Войска были предоставлены самим себе. Они все время несли огромные потери, особенно Третья Армия, и в значительной мере утратили стойкость. Разгромленные корпуса Западного фронта брели прямо перед собой. Врагу были оставлены важнейшие ракадные линии Театра Войны, первостепенные железнодорожные узлы Ковель, Баранович, Лида, Лунинец. Предел моральной упругости войск был достигнут и далеко опереден. Удару по одной дивизии стало достаточно, чтобы вызвать отступление всей армии, а по откатившейся армии сейчас же равнялись остальные.

Истощенные физически и морально бойцы, утратив веру в свои силы, начинали сдаваться десятками тысяч. Если июнь месяц был месяцем кровавых потерь, то август 1915 года можно назвать месяцем массовых сдач. В сентябре положение стабилизировалось, бои на западном и северо-западном фронтах затихли, русские войска остановились на западной двине, сплошная линия фронта протянулась от Балтийского моря до румынской границы. В обескромленных рядах русской армии в середине сентября считалось только 870 тысяч бойцов, полтора раза меньше мирного состава. Весна и лето 1915 года обошлись нам в два с половиной миллиона человек. Было потеряно и 2600 орудий, 900 в полевых боях, 1700 в крепостях Новогеоргиевский и Ковно. Утрачены были Польша, Литва и Курляндия, потеряна вся стратегическая железнодорожная сеть. Ответственность за катастрофу ложится прежде всего на ставку.

Упорство стратегия ни шагу назад имело результатом отступления не на шаг, а на целых 500 верст и с разгромом всей вооруженной силы. Роковые стратегические ошибки руководства стоили сотни тысяч, если не миллионы человеческих жизней. Только благодаря героизму простого русского солдата Российская армия не была полностью разгромлена. Все это должен был видеть и переживать вместе со своей военной паствой романах Нектарий. Но, по-видимому, он не падал духом. И, как и многие тогда воины, не терял надежды на благополучный ход войны, еще более укрепившийся после начавшегося весной 1916 года наступление Юго-Западного фронта под командованием генерала Брусилова. Однако ошеломительный успех этого наступления не был правильно использован, и столь близкая победа, увы, была упущена, а русские армии вновь понесли огромные, во многом уже невосполнимые потери. По первоначальному плану наступлению Юго-Западного фронта в 1916 году отводилась вспомогательная роль, поскольку основной удар планировали наносить на Западе.

Поэтому Брусилову приходилось тормозить и всё время равняться по Западному фронту. Именно по этой причине он не стал развивать наступление на Львов, которое было бы легче и, несомненно, увенчавшись успехом, давало возможность полностью разгромить Австро-Венгрию и тем самым обеспечить перелом войне. Однако из-за того, что командование не смогло правильно оценить обстановку, и воспользоваться блестящей возможностью наступления Юго-Западного фронта, а всё цепляясь за мёртвый первоначальный план Твердолоба стремилась к основному наступлению на Западе, почему-то избрав самую сильную и наиболее укреплённую противником часть фронта, Брусилов вместо Львова направил свои армии на Брест-Клитовск, куда должны были наступать армии Западного фронта, и поэтому ему пришлось штурмовать Ковель, причем в лоб через болотистую долину реки Стохот. 26 июня 1916 года полк отца Нектария совместно с другими туркестанскими полками и с 30-м армейским корпусом форсировали Стохот. По словам немецкого генерала это был один из самых кризисных моментов на Восточном фронте. Однако русским Не удалось закрепиться и удержаться. 28 июня туркестанские полки под яростными атаками австрийцев вынуждены были отойти на правый берег реки Стохода. Попытки вновь форсировать реку оказались безуспешны.

У Брусилова не было резервных частей, оставка не направляла их с западного фронта, все надеясь, что главное наступление должно идти на этом фронте. Таким образом, блестящее наступление на юго-западном фронте не было поддержано и развито, и раньше середины июля Брусилов не смог его возобновить. Неприятелю было подарено время, драгоценное время, целых три недели. И за это время немцы сумели подтянуть войска и укрепить свою линию обороны, так что долина Стохода и Ковельский район превратились в неприступную крепость. Это и показало первое же наступление, начавшееся в середине июля. В течение нескольких дней штурма русские войска не смогли продвинуться ни на шаг. Немецкая артиллерия расстреливала наступавшие колонны, а болотистая местность Сахода не давала возможности ни для маневров, ни для применения русской артиллерии. Участник этого сражения дает следующую характеристику русских атак.

После слабой артиллерийской подготовки гвардейские полки цепь за цепью почти колоннами двинулись вперёд. Но движение людей нормальными перебежками под огнём противника здесь приходилось только мечтать. Движение цепей шло очень медленно, ноги так засасывались болотом, что люди падали или вытягивали ноги из стены с помощью рук, дабы не оставить в болоте сапоги. Рукаварики оказались настолько глубокими, что офицеры и солдаты в них тонули. Не хватало санитаров для оказания помощи раненым и выноса их из боя, а здоровые расстреливались немцами, как куропатки. От полка осталось приблизительно около роты. Здесь впервые пришлось слышать, как рядовые солдаты посылали проклятие высшему начальству. В общем, умышленно или по неспособности, здесь для русской гвардии наше командование вырвало могилу, ибо то пополнение, которое укомплектовало вновь состав полков, было далеко не гвардией.

Первое Ковельское сражение, казалось, должно было выявить всю неосновательность стремлений найти ключ к победе в гибельных болотах Стахода. Однако ставка не сделала никаких выводов, Штурм Ковиля продолжался, теми же силами и теми же средствами. И не успели полезкие трясины засосать убитых в боях 15 июля, как ставка воздвигла новые гати из человеческого мяса. У русских было много войск, но они тратили их слишком беспорядочно, — вспоминал Фалькингайн про июльские наши наступления на Стаходе. Сил наших было тогда достаточно для полного разгрома неприятеля, не было только разумного их применения. СНОЗКА Владимир в день 15 июля был решающим днем кампании. Он должен был показать всю бессмысленность ковельских сражений, вбивание лбом гвоздя в стенку. Будь тогда в ставке полководец, он отказался бы от бессмысленного и кровавого Ковельского миража и, учтя полностью создавшуюся политическую и стратегическую обстановку, произвел бы единственно возможную перегруппировку сил для нанесения сокрушительного удара из молдавских Карпат во фланг и в тыл неприятельского расположения.

Враг страшился этого удара самой природой, начертанного на карте. Его военачальники не скрывали своей тревоги в напряжённые дни августа-сентября, и рёв нашей артиллерии, тщетно надрывавшейся под Ковелем, должен был им казаться райской музыкой, показывая, что русские заняты совершенно иным, чем следовало бы. Кирсновский, Антон Антонович. История русской армии. Часть четвёртая. Глава пятнадцатая. Мировая война. Ковельская операция велась до начала октября.

Генерал Брусилов по-прежнему долбил Ковель, уже вопреки советам Ставки, осознавший бесполезность этой операции и предлагавший изменить направление удара. Первый туркестанский корпус с 10 сентября в составе особой армии продолжал биться на Стаходе. Здесь и был положен практически весь его состав. Расстрелом 3 октября на проволочных заграждениях туркестанских стрелков и армейцев 25-го корпуса закончилось шестое, к счастью, последнее Ковельское сражение, одно из самых кровопролитных. «После разгрома 1-го туркестанского полка на реке Стахот у меня потерялась вера в благополучный исход войны», – писал Владыка Нектарий в автобиографии. Действительно, несмотря на завоевание Буковины, вся грандиозная наступательная операция 1916 года в конечном счете оказалась вредной для России и русской армии. Победы мая и июня были утоплены в крови июля-октября. Было перебито 750 тысяч офицеров и солдат, как раз самых лучших.

Превосходный личный состав юго-западных армий был выбит целиком. болота Стохода поглотили восстановленные с таким трудом полки гвардии, с которыми и лег и остальной цвет императорской пехоты, богатыри восьмого корпуса, железные полки, заамурцы, туркестанские стрелки. Заменить их было некем. В роковой 1917 год Россия вступила с обескровленной армией потерявший большую часть своего лучшего состава. Вновь призванные как офицеры, так и солдаты, едва обученные, всего по нескольку недель носили военную форму. Армия переставала быть армией, превращаясь в вооруженный народ. И этот народ так же, как и в тылу, все больше подвергался разлагающему воздействию революционной пропаганды. Между начальниками и подчиненными стало чувствоваться отчуждение, не наблюдавшееся прежде.

Для солдат 1914 года офицеры были старшими членами великой военной семьи, воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в какой иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа. Вооруженный народ 1916 года видел в офицерах только Господь, принося в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни. Остатки кадрового офицерства сохраняли доверие солдат, а новые офицеры военного времени, которые главным образом выходили из прапорщиков, в большинстве своем не сумели надлежащим образом себя поставить в отношениях с солдатами. Здесь были две крайности – либо понебратство и заискивание, либо, наоборот, высокомерие, совершенно не принятое раньше в русской армии. Вполне возможно, что и отец Нектарий столкнулся именно с этим, когда упомянул, что офицерство кичилось своим привилегированным положением и недолюбливало его за его сердечную простоту по отношению к солдатам. В целом дисциплина в армии пошатнулась, служба стала нестись небрежно, регулярной вооруженной силе приходил конец. Иеромонаху Нектарию довелось стать невольным свидетелем этого печального конца.

Он оставался в рядах действующей армии, поскольку его прошение об увольнении, поданное им на имя протопрессвитера военного и морского духовенства, не было удовлетворено. Протопрессвитер вместо увольнения перевел меня в 44-й сибирский стрелковый полк. «Где я и находился до октября 1917 года», — писал Владыка. Кроме последнего эпизода, завершившего его военное служение, он не указал никаких подробностей, но нетрудно предположить, что он мог увидеть и пережить в этот последний для Российской императорской армии год.