1. Мистагогия. Свт. Фотий Константинопольский ⧸⧸ Византийская полемика с Filioque

Фотия Патриарха – слово о тайноводстве Святого Духа. И о том, что как рождение Сына священнословится от одного только Отца, так и Дух Святой богословствуется исходящим от одной и той же самой причины. А что Он есть Дух Сына, говорится потому, что Он единосущен Сыну и через Него посылается. Обличения, которыми смиряется гордость тех, кто тщится подавлять истину неправдой, рассеяны по многим пространным сочинениям. Но поскольку Твоё великолепное и боголюбивейшее усердие попросило сделать некий обзор и очерк этих обличений, то, если божественный промысл воззрит на нас благосклонно, не будет недостойным и удовлетворить Твою просьбу. Итак, острая и неминуемая стрела против них, даже прежде всего остального, есть Господне реченье, поражающее и уничтожающее всякого зверя и всякую лисицу. Какое это? То, что говорит об исхождении Духа от Отца.

Сын-то и наводствует, что Дух исходит от Отца, а ты ищешь другого Посветителя, чтобы через Него получить посвящение, а скорее совершенство в нечестии. и баснословишь, будто дух исходит от сына. Если ты не побоялся устремиться к тому, чтобы заставить учение Спасителя, Создателя и Законодателя уступить твоему безумию, то что можно изыскать такое, что в конец обличило бы твое нечестивое старание? Если ты пренебрегаешь владычными законами, кто из благочестивых не погнушается твоим мнением? И что иное поднимет тебя от этого падения? Какой врачебный уход вылечит поразившую все тело рану? Неспасительное слово нанесло ее, но внедрил добровольный недуг, который лекарство владычного научения постарался из-за непослушания превратить в неисцелимый яд. А вернее, тот, кто захотел взять сторону врагов, навлек на себя защитительный и против них направленный меч.

Поэтому, хоть Ты и повергнут наземь обоюдоострым мечом Духа, однако и мы тоже, выказывая ни чуть не меньшую любовь и усердие к всеобщему владыке, поскольку и помыслы вооружающего нас священного нашего военачалья подвигают на ополчение, позаботимся о том, чтобы Ты не избежал и отсюда исходящих ударов. Ибо если и Сын, и Дух производится от одной причины – Отца, пусть даже один через рождение, другой – через исхождение, а Сын, опять-таки, есть Изводитель Духа, как вопиед Богохульства, то каким образом последовательность рассуждения допустит небоснословить одновременно и о Духе, как об Изводителе Сына? Ведь поскольку оба они равночестно произошли от причины, то если один служит причиной для другого, Разве сохранение непреложного порядка не потребует, чтобы и тот, отвечая равной услугой, был причиной для первого? С другой же стороны, если сын не выходит за пределы превышающей слова простоты отца, а дух возводится к двойной причине и происходит от двойного изведения, то как этому не воспоследует сложность? И как равночестный дух не будет богохульно объявлен меньшим, нежели сын? И как простота троицы, о, дерзкий на богохульство язык, не потерпит искажения в собственном достоинстве. Кто из священных и знаменитых отцов наших сказал, что дух исходит от сына? Какой опирающийся на вселенские исповедания и ими славный собор?

А вернее, какое богоизбранное собрание священников и архиереев не осудило эту мысль вдохновением Всесвятого даже прежде, чем она появилась. Ведь они, согласно Владычному Тайноводству, посвященные в Духа Отчего, тоже явственно и громогласно возвестили, что Он исходит от Отца, а мыслящих по-другому предали анафеме, как ругателей Соборной и Апостольской Церкви, с древних времен предвидя пророческими очами новоявленное нечестие. Они осудили его и писаниями, и речами, и разумом, вместе с предшествующим многообразным отступничеством. Из семи вселенских и святых соборов уже второй постановил, что Святой Дух исходит от Отца, третий повторил, четвертый подтвердил, пятый решил так же, шестой тоже проповедал и седьмой своими усилиями славно запечатлел. И на каждом из них можно с очевидностью видеть как открыто провозглашается благочестие и богословствуется исхождение Святого Духа от Отца. А тебя какое нечестивое сборище переубедило, кто из законодательствующих вопреки владыке внушил тебе впасть в недозволенные мнения? Но их нечестие и свое нраве в богоборчестве можно уличить также и вот откуда. Если всё, что есть общего, согласно неразличимой, бесчастной, простой и единой общности, если всё, что есть такого у Духа и Отца, присуще и Сыну, и точно так же, что усматривается у Духа и Сына, нельзя не признать присутствующим и у Отца, но и Духа нельзя лишать ничего из того, что есть у Сына и Отца, подразумевая царство, благость, сущностную сверхъестественность сверхмыслимую силу, вечность, бестелесность и множество сходных определений, которыми благочестивые по изначальному преданию богословствуют прибожественное божество.

Итак, если это рассматривается так и среди христиан нет никого, кто уклонился бы в противоположное мнение и, как бахвалится еретическое слово, «исхождение духа есть общее для отца и сына», то и Какое может быть более дерзкой нечести, чем это – участвовал бы в исхождении духа, и одно в нем было бы изводящим, а другое – изводимым, и одной причиной, а другое – следствием, и много другой богоборческой рати. Но пусть дух исходит от сына. И что он получает сверх того, что имел, исходя от отца? Ведь если можно что-то получить и сказать, что ему прибавилось? то каким образом он не будет несовершенным без прибавления? Или же, во всяком случае, после прибавления? Если же ему ничего не прибавилось, ибо и здесь следует наряду с прочим и двойственность, и сложность, дерзко покушаясь на простую и несложную природу, то в чем смысл исхождения, которое ничего не может придать? А ты рассмотри мысленно и вот что.

Если сын рождается от отца, а дух исходит от сына, то какое иное отношение можно придумать, при котором дух тоже сохранит для себя преимущество изведения другого и не повредит достоинству единоприродного осуществления? Посмотри с такой стороны. Если Дух, исходя от Отца, исходит и от Сына, то какое рассуждение опровергнет то, что по необходимости нарушится непреложность апостасий? О разум, опьяненный вином нечестия! И Отец, да будет Он к нам милостив и обратит это богохульство на голову виновников, останется пустым именем, раз отличающая его особенность стала уже общей и две богоначальных ипостаси слились в одно лицо. И вновь возродится у нас Савелий, а вернее какое-то другое полусавелиево чудище. И подразумеваемое ныне относительно Сына и предлагаемое для избежания нелепости рождения никоим образом не сделает более приемлемых Улу научные свойства. Я говорю о свойстве, обозначающем причину исхождения.

поскольку, согласно басням злочастивцев, оно перетекает на свойства сына и втискивается в него. Ибо это опять рассечение и разъятие и деление неделимого. Ведь если отец одно из свойств своих передает, а другое сохраняет в неприкосновенности, то каким образом они не допустят, чтобы что-то у него усматривалось в свойстве а другое разделялось вместе с привносимым в свойства новшество. Но страшно становится, что мы стерпели завести их богохульство так далеко. Помимо сказанного, если в богоначальной и сверхъестественной троице усматриваются две причины, то где будет превоспятая и боголепная держава единоначалия? Разве не вторгнется теперь безбожие многобожие? Разве не ворвется под личиной христианства к дерзающим, так говорить, суеверия эллинского заблуждения? Опять-таки, если в единочальной троице возникли две причины, то разве не появится вместе с ними и третья, исходя из того же образа мыслей?

Ведь если безначальное и приначальное начало однажды у нечестивцев подвиглось с собственного основания и рассеклось на двоицу, Рассечение начальства еще отважнее дойдет и до троицы, потому что в сверхъестественной, неделимой и единой природе божества проявляется скорее троичность, чем двоичность, поскольку она соответствует и особым свойствам. Разве это выносимо для христианского слуха? Разве дерзающие на нечестие не принуждают сойтись на них самих воедино гнев и плач, два по большей части несовместимых аффекта. Гнев за то, что они приняли на себя такое безумие, а плач о том, что они несутся к непоправимой гибели. Ведь благочестие, даже гневаясь, не забывает жалости к соприродному. Увидеть же величину нечестия нетрудно и с помощью того, что будет сказано. Ведь если сын после безначального отчего начала и причины снова становится началом и причиной единосущного, то как можно избежать утверждения о двух различных началах в троице? Одном, имеющем безначалие и в нем утвержденным, и другом, начавшимся и вместе с тем, восходящим к началу и преобразующимся вместе с различием отношений.

Если Отец есть причина происходящих от него, не по определению природы, а по определению ипостаси, а о определении отчей ипостаси до сих пор еще никто нечестиво не говорил, что она включает и ипостась сына, ведь даже Савелий, выдумавший сыноотцовство, этой хулы не произносил, то сын никоим образом не является причиной никого из троицы. Не следует пройти и мимо того, что это злочействие разделяет надвое даже саму ипостась Отца, или, во всяком случае, постановляет, что лицо Сына составляет часть Отче-ипостаси. Ибо если, как сказано, Отец есть причина происходящих от Него по определению ипостасей, а не природы, а Сын есть также причина Духа, как в эпиет-богоборчество, то придется или объявить сына разделяющим с отцом его ипостась, от которой он и получил возможность быть причиной, или отважиться сказать, что сын восполняет лицо отца, а оно до восполнения недостаточно, и что сын есть часть отца, то есть усечь вдвоицу страшное таинство троицы. И великое множество прочих плевелов вырастает из изначально посеянного злого семени, которое враг рода человеческого, придя к повредившимся в уме, когда те, похоже, не спали, но бодрствовали душевной смертью и искали, как бы испортить горний, благородный и спасительный посев, всеил в их жалкие души. Ибо все свойственное чему-то в собственном смысле Если оно от этого действительным образом переносится на какие-то две вещи, и относительно одной говорится истина, а относительно другой уже нет, показывает эти предметы разноприродными. Например, способность смеяться, собственно, свойственная человеку, когда она, скажем, Иисусу, вождю Израиля, подходит, а от представшего перед ним архистратига силы Господней всячески отлучается, позволяет ясно увидеть, что вождя никоим образом нельзя считать соприродным, не единосущным архистратигу. И во всех прочих вещах тот, кто пользуется этим приемом, отчетливо и без труда обнаружит применимым то же самое умозаключение. Если же это повсюду имеет силу и сохраняет тот же смысл, а исхождение Духа от Отца возвещает Отче-свойство, и оно же, согласно еретической болтовне, применяется к сыну, но никак не к духу, еще никто до такой хулы не додумался, то пускай зачинатели столь великого зла сами сделают на свою голову вытекающий отсюда вывод.

Если же они скажут, что исхождение духа не есть отчее свойство, то ясно, что и несыновнее, а поскольку и недухово, то пусть дерзкие на любые высказывания скажут, как то, что не свойственно ни одному из трех, но и не есть общее, вообще можно будет усматривать у одной из богоначальных ипостасей. Близко к сказанному и вот что. Если свойственное отцу переходит в свойства сына, то и свойственное сыну переходило бы в свойства отца. Ибо как только нечестивая болтливость встала на путь, ведущий к перемене и взаимопереходу отличительных свойств ипостасий, то и отец у них, о глубина нечестия, претерпит рождение при рождении сына. Ведь, похоже, им, дерзким во всем, не следовало бы и такое богоборчество оставить без дерзновения. Обобщенно же, применительно ко всему, в собственном смысле свойственному, когда нечто из этого действительным образом переносимое от первого обладателя на некую ипостась остается истинным, даже если за ним не следует положение об обратимости, то тогда то самое, что предоставляет другому соучастие в свойстве, мы видим возводимым в определении природы. Итак, если дерзость допускает что признаваемое изначально свойственным отцу присутствует и у сына, пусть она увидит даже против воли, к какому завершению приводит ее богомерзость. Итак, похоже, для любителей лжи, раз взбесившихся против свойств, было бы последовательно и саму ипостась отца полностью перевести в природу и совсем убрать причину богоначальных ипостасей.

Да, говорят они, но Спаситель сказал, тайноводствуя учеников, Дух от Моего возьмет и возвестит вам. Да от кого же укроется, что ты прибег к речению Спасителя не с тем, чтобы найти подтверждение, но чтобы оскорбить самого Владыку, вечный Источник Истины, разногласием с Самим Собой? Ибо настолько твой язык распущен на любую дерзость и на придумывание и измышление ухваток к неприступному. Ведь если сам сей Создатель и Промыслитель рода нашего тогда учил, что Дух исходит от Отца, никоим образом не добавив, что и от Него, но тайноводствовал, что один только Отец богословствуется как причина и рождения Сына, и исхождения Духа, а сейчас, по Твоим словам, покрыл глубоким молчанием прежнее тайноводство, поскольку сказал «от моего возьмет», хотя следовало бы, придя ко второму посвящению, упомянуть и о предыдущем и связать вместе настолько отстоящее друг от друга в умозрении, а он, хотя нужно было так поступить, не делает этого, но вместо исхождения Духа от Отца переводит это исхождение на себя. то разве ты не уличен, как повинный наказанию за то, что простираешь свое непозволительное разногласие на ипостасную и неизменную истину? Поскольку же отважность на невозможные предприятия не отняла у тебя детского поведения, то хотя бы сейчас, если уж не раньше, следует тебе понять, что ничто так очевидно не противостоит твоему безумию, как это владычнее и спасительное Ведь если бы он говорил «от меня возьмет», то даже и в этом случае не получился бы вывод, к которому ты стремишься. Впрочем, заблуждение имело бы какой-то предлог. Ибо брать от кого-то ради иной надобности и исходить для осуществления не сводится разумом в тождество.

Далеко от этого. Поскольку же Спаситель, предвидев величину такого нечестия, не произнес даже этого речения чтобы злодейство лукавого через тебя не распространилось на многих, то почему, вместо того, чтобы обвинять владыку, ты не прибегнешь через извинения к человеколюбию владыки и не приоткроешь сердечный слух для его учения? Спаситель сказал не «от меня возьмет», но «от моего возьмет», ибо пришедший наставить всех в истине умел быть согласным с самим собой. И тем более сохранять согласие с собою безукоризненным. От моего возьмет, хотя выражение «от моего» лишь немногим расходится в словах с выражением «от меня», различие между ними многое и великое. Ведь «от меня» вводит самого произнесшего речение, а «от моего» – обязательно иное лицо по сравнению с говорящим. А кто бы это был, от кого берет дух, если не Отец А они, богоборствуя, ничего другого и не придумают. Ведь не от другого сына, но и не от самого берущего духа.

Видишь, как даже у детей присущего тебе не обнаруживается. Ведь и дети, недавно посещающие школу грамоты, знают, что от меня вводят самого произносящего высказывания, а от моего указывает на другое лицо, связанное с говорящим узами близости. Но, разумеется, отличное по ипостаси, к чему он и отсылает в безошибочном направлении разум слушателей. Так что твое прибежище, если ты вообще предпочтешь быть благочестивым, а не нечестивым, могло бы стать для тебя прибежищем покаяния, а не как неотправной точкой для богоборства. Так что же, не следовало ли тебе, прежде чем богохульствовать, стремиться Если ничего другого, то это, что и детям известно. Как же тебя не объял страх, хоть ты и мастер, прятать злодейства, так откровенно издеваться над владычными словами и лгать о них? И ты не стыдишься говорить, будто владыка сказал нечто непозволительное и для последовательности рассуждения, и для неповрежденности смысла. Ведь ясно, что он не сказал «от меня», а ты, хотя и на но зловредной уловкой переделав «от моего» в «от меня» и обвиняя спасителя в том, что через это выражение он учит тому, что оно, по-твоему, обозначает, прямо клевещешь одновременно в трех вещах.

Что он сказал то, чего не говорил, не говорил того, что сказал, и учил смысл, который не только не содержится в его высказывании, но и, напротив, как можно ясно видеть, противоречит его тайноводству. А в-четвертых, ты представляешь его законодательствующим против самого себя. Как и каким образом? Он сам сказал – от моего возьмет, а не от меня возьмет. А ты настаиваешь, что он учил тому, что, именно, как тебе кажется, обозначает выражение «от меня». Так что то, что он сказал, ты упраздняешь а то, чего не говорил, отстаиваешь, как сказанное. Ибо ты вопиешь, что он постановлял для учеников смысл того речения, которого не говорил, и через него учил тому, о чем вовсе неизвестно, что это произносили его непорочные уста. Ведь ипостасная премудрость Божия тайноводствует, что дух исходит от Отца, а ты, как будто прилагая всяческие старания, чтобы уличить его в разногласии с самим собой, кричишь, будто он заново учит, что дух исходит от него и отступает от прежнего богословия и через это второе делает первое недействительным, не сохраняя силы и за самим последующим.

Ибо если богословие в благодати однажды благодатью же опровергается, уверенность больше не находит себе места для пребывания. Но пора услышать с самого начала и сказанные Господом реченье и смысл, предназначение которого истолковывают слова, ибо без стыдства нечестия разоблачается ими не хуже, но и гораздо лучше. Ибо сказав «Иду к пославшему меня», он дальше добавляет дословно вот что «Но от того, что я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше, но я истину говорю Лучше для вас, чтобы я пошел, ибо если я не пойду, Утешитель не приедет к вам. И немного спустя. Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Он, Дух Истины, то наставит вас на всякую истину. Ибо не от себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит меня, потому что от моего возьмет и возвестит вам».

Разве эти священные и боговещанные речения не позволяют ясно понять таинство благочестия? Не объявляют причину, по которой он счел нужным это сказать? Не сохраняют в неприкосновенности изначальное тайноводство? Не посрамляют всякую клевету? Не отсекают повод любого нечестия? Ведь так как он знал, что ученики впадут в печаль потому что Он, присутствуя, предсказал им телесную разлуку, и, видя, что они из-за Его слов, что Он идёт к Отцу, пришли в помощь уныния, Он ободряет их и утешает с истиной, сначала научая их, что для них лучше, если Он пойдёт. Затем же, толкуя, почему лучше, Он говорит «Ибо если Я не пойду, утешитель не приедет к вам», а такие слова ясно подвигают их возвышаться к величеству Духа, как и «Но вы теперь не можете вместить». Но когда?

Когда придет Он, Дух Истины, ибо Он наставит вас на всякую истину. Здесь вновь возникает иное дивное величие Духа и разъясняемое ученикам и поднимающее их разум на несказанную высоту, где для них с преизбытком сияет достоинство Духа. Что же? Естественно, им было возведенным размышлять о духе как-то так. Но ты, учитель, присутствуя, не даешь нам силу нести бремя тайн. Утешитель же, придя, сделает нас лучше и сильнее, чтобы без тяжести выносить их знания. И ты отчасти открыл нам истину, а он руководствует нас к всецелой истине. И когда ты тайноводствуешь, нам недостает еще мудрости, и силы, и истины.

а он, придя, доставит нам изобильное вкушение всего. Посему, если ты, ипостасная премудрость и истина, учишь этому, то не подобает нам сомневаться, что Дух должен принять от нас большую честь и славу. Итак, поскольку Спаситель внушает ученикам высокое понятие о Духе, устраняя их печаль, а одновременно и богословствуя Духа в истине Ум же учеников мог по-человечески воволноваться неподобающими помыслами, ибо страшно, когда душа, одержимая скорбию и замутнившаяся тьмою способность суждения, обращает спасительную перемену во вред? Вот поэтому, чтобы они не подумали, что дух больше сына, раз он доставляет большее, и чтобы им не пришел помысел, оскорбляющий единоприродность и разрывающий их равночестие в неравенство, как наилучший врач и тел, и душ заранее закладывает спасительное лекарство. Если же такие помыслы и не охватывали, не возбуждали и не смущали учеников, ведь, может быть, благоговение было бы признавать, что этот священный сон выше такого беспорядка и смуты. Однако же изобретатель зла и умелец окутать лучшее призраком худшего мог бы сделать многих добычей своей уловки и посеять еретическое мнение в людские души, посрамляя и рассеивая, каковое в самом начале и вместе с его изобретателем, Спаситель точно и боголепно добавляет, что не от себя говорить будет, но будет говорить, что услышит. Ведь и о себе он раньше сказал, «Я сказал вам все, что слышал от Отца моего». Как бы учить и просвещать ваш разум – это у нас обоих от Отца.

Потому и, так как дальше он говорит об Отце, «Я прославил тебя на земле, но и Отец прославит Сына, и прославил, и еще прославлю». А сейчас и Сын прославляет Духа вышеупомянутыми высокими и боголепными словами. Вот поэтому он немного дальше добавляет, что «он прославит меня», повсюду сохраняя в неприкосновенности единосущее, единоприродность и достоинство равночестия, как если бы кто сказал, общее у присущественной и припрославленной Троицы, что они несказанным словом прославляют друг друга. Сын прославляет Отца, но и Отец Сына, прославляет и Духа. ведь оттуда проистекает у него богатство дарований, но и Дух Отца, потому что проницает, а вернее ведает глубины Божии, и открывает их, насколько постижимо для человеческой природы, для приготовивших себя пригодными принять озарение от Богопознания. Прославляет же, как сказано, сейчас Сын Духа и Дух Сына, и как у них общее царство и сила и держава так и слава, и не только от нас возносимая, но и та, которую они принимают от самих себя. Он прославит меня. То есть из-за того, что я воздал славу Утешителю, я не объявил его больше меня.

И наоборот, из-за того, что Он, как я сказал, прославит меня, я не ставлю себя выше Него по чести. «Прославит меня» означает, что насколько ты постигаешь Его высоту, Тебе, возможно, через него созерцать мою славу. Ведь, как Я научил вас тому, что слышал от Отца, так и Он возьмет от Моего и просветит вас. Вечный наш Источник дарования бьет равным образом, равное и происхождение от Вечного Отца, равное единосущее и единоприродность. Все тайноводствует равночестие, отовсюду изгоняется большее и меньшее. Затем, сказав, что Дух возьмет, Он ясно провозглашает и то, зачем возьмет. «Ведь не чтобы и зайти», – говорит Он, – «и не чтобы получить существование», – внимает человече владычным словам. Но для чего возьмет?

Зачем? «Чтобы будущее возвестить Вам». И вначале, сказав это, Он вновь запечатлевает, говоря «От Моего возьмет и возвестит Вам». Яснее же, раскрывая, о чём именно он говорит «от моего возьмёт», он кратко добавляет «всё, что имеет Отец, есть моё». Так что берущий моё берёт и от Отца. При этом, разъясняя тот же смысл, он не останавливается на этом, но, раскрывая его и подтверждая ещё совершение, говорит «потому я сказал, что от моего возьмёт, потому что моё у Отца, а Дух берёт от Отца». ибо Отче есть мое». Так что он разве что невопиед.

Когда я говорю «от моего», нужно возносить ваши помыслы к Отцу моему и не обращаться к другому. Ведь я и не оставил вам никакого предлога, который я бы не устранил, отвлекаться в воображении к чему-либо иному, тем более что я до того говорил вам, что все, что имеет Отец, есть мое. Что явственнее этих непорочных речений? И что представят яснее, что слова «От моего возьмет» отсылают к Отчему лицу, и что Дух священнословится получающим действия дарования от Отца как причины. Тех самых дарований, которыми Он даст ученикам силу переносить познание грядущего со стойким и неколебимым настроением, и стать созерцателями незримого, не встречая никакого затруднения, и творить превышающее слово дела. Разве не пресечен для себя со всех сторон всякий предлог нечестия? Осмелишься ли ты измышлять клеветую ложь против истины или строить козни против собственного спасения? Я и впредь не оставлю заботу о тебе.

Если ты неизлечим, то чтобы уличать тебя и запрещать, и еще разить лежащего. А если стремишься к излечению, то чтобы подавать тебе из того же сосуда истины, целительные и очищающие от болезни лекарства. Ибо если, как к тебе обращаться, исхождение Духа от Отца совершенно, а оно совершенно, потому что Совершенный Бог от Совершенного Бога, то что привнесет исхождение от Сына? Ведь если оно что-то привнесло, нужно будет сказать, и что именно привнесло. А если помимо божеской ипостаси Духа нельзя ничего не принять, не сказать, то зачем ты решил и сына оскорблять ложью, и Духа, а с ними и прежде них – Отца? Опять же, если в том, что Дух исходит от Отца, опознается его особенность, и также особенность сына в том, что он рождается, а дух, согласно Ивсдору, исходит и от сына, то, стало быть, дух отличается от отца большим числом свойств, нежели сын. Ибо происхождение от отца, хотя один происходит рождением, а другой – исхождением, однако же равным образом отграничивает каждого из них от отчий ипостасей. Дух же отделяется и вторым различием, которое ему доставляет двойственность исхождения.

Если же Дух отделяется от Отца большим числом различий, чем Сын, то Сын будет ближе к Отче Сущности. И если свойства, отграничивающие Духа, двойственны, то на Дух возводится хула, что Он в одном из этих свойств уступает Сыну в равночестности единоприродного родства с Отцом. вновь объявится Македониево беснование против Духа, возмещая собой поражение его злочестия. Но и если только Духу присуще быть относимым к разным началам, то разве не будет последовательно сказать и то, что только Дух относится к многоначальному началу? А еще, чем дерзкие во всем создали новую общность между Отцом и Сыном, тем самым они исключают Отец же связывается с Сыном в общность по природе, а не по какому-либо из свойств, так что они изгоняют единосущного Духа из отчего родства по сущности. Дух исходит от Сына тем же исхождением, что и от Отца, или противоположным. Если тем же самым, то как не подвигнутся особенности, которыми только Троица и определяется, что она есть Троица и принимает поклонение как таковое? Если же противоположным этому, то как не взыграют у нас вновь вместе с этим богохульным утверждением мани и маркионы, опять распростирая богоборческую болтовню против отца и сына?

Вдобавок к сказанному, если всё, что не есть общее для вседержительной единосущной и преестественной троицы принадлежит только одному из трех, а изведение Духа не есть общее для троих, то оно, следовательно, принадлежит лишь одному из среди троих. Скажут ли они, что Дух исходит от Отца, и как тогда они отрекутся от любезного им нового тайноводства? Если же от Сына то почему они не осмелились сразу, с самого начала, изрыгнуть весь свой яд, но источают его по частям? Ибо если они были уверены в своем нечестии, то следовало бы признаться с самого начала, что они не только учат о сыне, как изводители духа, но и отца от изведения отлучают. Впору им было бы и рождение вместе с изведением переместить, и перенести и плести небылица о том, что и не Сын имеет рождение от Отца, а Отец от Сына, чтобы не только затмить от века бывших нечестивцев, но быть уличенными в большем помешательстве, чем у сумасшедших. Еще же, если Сын рожден от Отца, а Дух исходит от Отца и Сына, то что это за новость у Духа, что и от Него не исходит нечто чтобы, согласно богопротивному суждению, было не три, а четыре ипостаси, а скорее бесчисленной, потому что четвертая у них опять изведет еще одну, а та другую, пока они не превзойдут и эллинское многобожие. Можно и вот что обратить против них. Что же, если все, что присуще сыну, он имеет, получая от отца, то оттуда же у него будет и то, что он – причина исхождения Духа.

Тогда откуда эта неравномерная щедрость, из-за которой Сын видится причиной Духа, а Дух, хотя и обладает равной честью и единочестно происходит от той же сущности, лишён равных почестей? Опять-таки, Отец – причина и Сын – причина. Тогда для кого эти третейские судьи неприкосновенных вещей скорее сочтут справедливым иметь причину? И если для отца, то как у них не будет привнесенной и поддельной, и оскорблением сама эта придуманная честь сына, особенно раз отец уже имеет главенство, поскольку имеет и преимущество? И если же для сына, то горе еще тягчайшей дерзости. Ведь они не посчитали для себя достаточным в избранном имени чести рассекать и разделять сыном отчую причину, если не отберут и преимущество, и не введут сына вместо отца в качестве причины духа. Что ты говоришь? Сын, произойдя от отца через рождение, получил от него и изведение иного единоприродного?

Так как же и сам сын изводя единоприродного духа, не уделил ему причастность подобной же способности и чести, чтобы и он, опять-таки, мог украшаться изведением и осуществлением единоприродного. Хотя следовало бы сыну, если и не ради чего другого, то, восходя к подражанию отцу, сохранять подобие ему в подобных же действиях. Я же не обойду молчанием и такую нелепость. Владычное слово тайноводствует утверждать, что родитель больше по рождении, хотя и не по природе, прочь это, ведь троица единосущна, но как причина. Так учит и наставлено отсюда сон священных наших отцов. А что сын как причина больше духа, об этом нельзя услышать из божественных речений. Но и ни у какого благочестивого ума до сих пор не обнаруживалось таких мыслей. Богоборческий же язык делает Сына как причину не только большим Духа, но и более близким к Отцу.

Еще же, если Сын есть причина Духа, то как не окажется, что в приначальном и приестественном начале Троицы возникла вторая причина, и притом имеющая причину и вымышленная для оскорблений не только первого начала, но и того самого, кому приписывается честь. Ведь то, что он не несет никакой пользы ни себе, никому-либо другому, но даже и нигде не находит повода, чтобы принести ее, разве не представит сына скорее оскорбленным и не сделает оскорбление еще более тяжким под именем чести? Ибо если Дух стяжал от Вечности, не имеющий недостатков исхождения от Отца, то подателем какого иного изведения или осуществления будет признана придуманная ими причина. И как дух не разделиться у них надвое? Один, исходящий от Отца и истинной и первой причины, ибо Отец беспричинен, а другой – от второго и имеющего причину, ибо Сын не беспричинен. И таким образом Ересь не только сочиняет инаковость и различия Духа по чину, отношению и причине, но и дерзает раздвигать предмет нашего поклонения в четверицу вместо Троицы, а вернее, не пропускает никакого усилия, чтобы не оставить без оскорбления ничто в приблаго Троицы и Создателя всего. И если Сын – есть причина Духа, а Отец – причина их обоих, В совершенной и совершительной троице обнаружится некая причина, отдельная от первой и в собственном смысле причины, и несовершенная, половинчатая или сложная, воспринявшая сложение из несовершенного и совершенного. И можно видеть, как древнее баснословие в подверженных возникновению и тлению вещах, забавляясь, выдумывает гиппокентавров, а богоборчество в вечных и неизменных не боится старательно измышлять причину, то ли половинчатую, то ли слепленную из причины и следствия.

И ни то, ни другое не позволяет избежать несовершенства. Ведь оба, хотя и представляются противоречащими друг другу, ибо таковы всходы нечестивого посева, однако же сводятся к одному и тому же оскорблению несовершенством. Помимо сказанного, если Дух есть одно и сверхъестественно и в собственном смысле одно, как и Отец и Сын, суть подлинна и превыше слова «одно», разве не непозволительно вместе и невозможно приписывать Ему эту двойственность причин? Вот из этого и подобного надлежит Вам хоть и поздно прийти к осознанию нечестиво сказанного и согласиться с мнением Соборной и Апостольской Церкви вместо многообманного суеверия и быть чисто посвященными в благочестие и научиться веровать от всецелого ума и несомневающегося разума, что каждая из лиц единосущной и богоначальной Троицы неизреченным образом связуются природой в нераздельную общность, а по непреложному определению ипостаси сохраняют друг за другом отличительные свойства. Ибо различение у них не оставляет места для смешения, ни в коем случае. Но как общность по природе не допускает никакого разделения или различения, так и то, чем отличается каждая из трех ипостасей, никоим образом нигде не смешивается, ни в какое слияние. Опять-таки, как Сын рождается от Отца и пребывает, сохраняя за Собою достоинство сыновства, неизменным, так и Пресвятой Дух исходит от Отца и остается, сохраняя за Собой исхождение, непреложным. И каким образом Дух, исходя от беспричинного Отца, не боготворит другого рождения или исхождения и не вносит новшества в свое исхождение какой-либо переменой, так и сын, рождаясь от беспричинного отца, не потерпев бы произвести боготворение никакого единоприродного ни через рождение, ни через исхождение и исказить преимущество сыновства при внесении иного отношения.

Если ты этого не видишь, Я мог бы обвинить тебя в добровольном ослеплении. Ведь если Отец изводит Духа по определению природы, а природа утроится одна и та же, раз так, то из чего ты исходишь, чтобы вместе со многими другими сродными нелепостями баснословить это злочистие? Ведь у тебя не только сын превратился бы в Изводителя Духа, но и сам Дух рассекался бы и разделялся на рождение Сына и собственное исхождение. А об остальном умолчим, потому что так лучше, и еще большие нелепости, даже не высказанные на словах, не представляют ни ясности в понимании для разумно и с благоговением исследующих. Но так будет, если кто-нибудь станет придумывать, будто Отец изводит Духа по определению природы, а не собственной Если же об Отце священнословится, что Он изводит Духа, как Отец, и благочестивые в этом не сомневаются, то и Сын, поскольку Он богословствуется как Сын, не внесет новшества в достоинство сыновства изведением Духа и не перенесет на Себя, отобрав у Отца причину изведения, так же, как и неколебимого и нетленного своего рождения. Ибо это свойства не природы согласно которой прославляется общность, но и апостаси, свойства, посредством которых мы богословствуем различия в троице.